Постановка темы “Wörter und Sachen” в применении к предметной сфере древнегерманского погребального обряда и словнику древнегерманских языков требует пояснения. В силах лингвиста проследить историю слова и выяснить его этимологию, раскрыть внутреннюю форму и воссоздать соответствующий концепт (понятие). Реконструкция концепта — последний, заключительный шаг в области общего, т. е. в области языка. Выяснение привязки слова (основы) и понятия к конкретной реалии предполагает переход в область частного, а именно — постановку общего в зависимость от ряда временных, локальных и предметных факторов. Кроме того, ясно, что отсутствие наименования (незасвидетельствованность слова) не означает отсутствия самой реалии. Таким образом, при реконструкции любой картины по данным лексики, как и при сопоставлении лексических данных и реалий предметной сферы, неизбежны лакуны, спорные и приблизительные решения. Следует также оговориться, что для репрезентативного и малоисследованного в данном аспекте лексического материала готского языка дело существенно усложняется из-за априорной ограниченности дошедшего до нас готского словника, скудости сведений о готской религиозно-культурной традиции и дискуссионности основных вопросов готской археологии (проблема этнической принадлежности черняховской культуры).
Временной пласт в данном случае широк и охватывает даже бронзовый век. Рассматриваемые слова функционировали в древнегерманских языках задолго до создания первых письменных памятников (готский перевод Св. Писания, IV–VI вв.), многие реалии (курган, срубная гробница) выступают как константы ритуала. В связи с этим возникает сложный, не всегда поддающийся разрешению вопрос о том, какие слова и значения сохраняли свою актуальность в определенные периоды древних германцев, а какие отступали в прошлое или даже являлись архаизмами.
Для древнегерманского погребального обряда засвидетельствованы два основных типа захоронения: ингумация (трупоположение) и кремация (трупосожжение). Сосуществование двух типов погребального обряда может иметь место по разным причинам; в качестве основных можно выделить следующие: 1) закрепление одного из типов обряда за определенной социальной группой; 2) конфессиональная соотнесенность и маркированность типов обряда; 3) бытование одного из типов обряда как пережитка старины. Зачастую при наличии явно доминирующего типа обряда наблюдается своего рода мимикрия ритуала: ср. описание погребения знатного руса у Ахмеда Ибн-Фадлана, где ингумация предшествует кремации. В скандинавском погребальном обряде известны случаи ингумации, а не кремации в корабле (ср. [Лебедев 1985: 45, 80]).
По мнению К. Хельма, данные археологии свидетельствуют о том, что у готов (IV–VI вв. н. э.) преобладала ингумация ([Helm 1953, II: 24] — без указания на источник данных). В связи с этим можно отметить важные свидетельства Иордана и Прокопия Кесарийского: сообщение о погребении Алариха в осушенном русле р. Бусенто (Get. 158) и о гибели готского вождя Тотилы (Прокопий VIII [IV]). Последний, по словам Прокопия, получил в битве при Апеннинах серьезное ранение и, преследуемый римлянами, вынужден был спасаться бегством «в сопровождении не больше чем пяти человек» (Прокопий VIII [IV], 32, § 22). Проскакав на конях около 15 км, готы нашли пристанище в местечке Капри, очевидно, населенном готами (ср. VIII [IV], 32, § 31). Там товарищи Тотилы пытались лечить его, но рана оказалась смертельной. Прокопий сообщает далее: «Его спутники предали его здесь земле, а сами удалились… О том, что Тотила так скончался, римляне не знали, пока какая-то женщина из племени готов не рассказала им об этом и не показала его могилы. Но они, услыхав об этом и считая этот рассказ, может быть, выдуманным, прибыли на это место…, разрыли могилу и вытащили оттуда труп Тотилы. Признав его, как говорят…, они его вновь похоронили…» (VIII [IV], 32, § 27, 31–32). Судя по всему, у сподвижников Тотилы было достаточно времени, чтобы похоронить вождя по любому ритуалу, будь то кремация или ингумация. Готами был избран последний тип обряда.
По-прежнему остается дискуссионной проблема черняховской культуры (происхождение, хронологические рамки, ареал, этническая принадлежность), однако новейшие данные позволяют археологам высказать суждение о существенной роли германцев в сложении и во всех последующих судьбах этой культуры [Тиханова 1976: 16] (по проблеме ср. [Щукин 1967; Bloşiu 1969; Ioniţă 1972; Тиханова 1976; Древности… 1982; Топоров 1983]). Учитывая свидетельства древних авторов об актуальности ингумации для готов IV–VI вв., нельзя игнорировать тот факт, что могильник культуры Синтана де Муреш-Черняхов в Лецканах, где было обнаружено пряслице с рунической надписью, является биритуальным, как и могильник в Раду-Негру (находка на сероглиняном кувшине трех знаков, интерпретируемых румынскими исследователями как руны) [Тиханова 1976: 14–15,17]. В Лецканах сочетаются захоронения с трупоположениями и погребения с трупосожжениями. Биритуальность могильника в Лецканах интерпретируется исследователями по-разному. В. Краузе определяет могильник как биконфессиональное кладбище [Krause 1969: 159], тогда как М. А. Тиханова считает, что биритуальность не дает оснований говорить о биконфессиональности [Тиханова 1976: 17]. Примечательно, однако, что пряслице с рунической надписью обнаружено в погребении № 36, представляющем собою трупоположение в прямоугольной могильной яме. Костяк, ориентированный ССЗ—ЮЮВ, принадлежал женщине в возрасте 25–30 лет, лежал на спине в вытянутом положении (правая рука вдоль туловища, левая на тазу); на шее женщины находилось ожерелье из бус, в основном стеклянных, вторая группа бус была положена близ запястий. С левой стороны на уровне живота лежала серебряная двупластинчатая фибула (к определению типа фибулы ср. [Тиханова 1976: 14]), близ тазовых костей — железный нож, а у левого бедра — часть раковин Mures Cypraea и обломок гребня. Два глиняных пряслица — шаровидное и биконическое с рунической надписью (к расшифровке ср. [Krause 1969]). Кроме того, погребение содержало четыре глиняных сосуда. По мнению исследователей, инвентарь отчетливо датирует погребение второй половиной — концом IV в. [Тиханова 1976: 14].
Еще одна находка глиняного сосуда с руническими знаками также относится к погребению с трупоположением (район Бузэу, Валахия, неподалеку от Пьетроассы) [Mitrea 1972: 94; Ioniţă 1972: 101, 104; Тиханова 1976: 15–17].
Гот. (ga-)filhan (сильн. глаг. IV, только в инфинитиве в контекстах Мф. 8. 22; 1 Тим. 5. 25), выступающее в качестве соответствия гр. θάψαι ‘хоронить, зарывать’ и κρυβῆναι ‘скрывать’, может свидетельствовать об актуальности для готов традиции ингумации. Данный глагол оформляется различными префиксами, например, af-filhan* к ἀποκρύπτειν ‘скрывать, прятать’ (Лк. 10. 21), ana-filhan к παραδιδόναι ‘передавать’ (1 Кор. 11. 2), us-filhan к θάφαι ‘хоронить, зарывать’ (Мф. 27. 7). Гот. gafilh*, usfilh* (ср. р. -a) служат для передачи гр. ἐνταφισμός ‘погребение’ в контекстах перевода Ин. 12. 7 и Мр. 14. 8.
Э. Бенвенист, исследуя семантику гот. anafilhan (тж. к гр. ἐκδιδόσθαι ‘сдавать в аренду’ — Лк. 20. 9), отмечает, что исходное значение глагола filhan — ‘прятать, зарывать в землю’ и применяет гот. filhan к ситуации, описанной Тацитом в Germ. 16: «Они (германцы. — Н. Г.) имеют обыкновение вырывать подземелья… то, что спрятано и закопано в землю, ускользает от внимания врага…» При этом понятие «передавать на хранение» берет свое начало в обычае прятать жизненно важные ресурсы; «передавать на хранение» означает «отдавать то, что было надежно спрятано, скрыто» [Бенвенист 1995: 117–118]. В таком случае гот. (ga)filhan в применении к реалиям погребального обряда должно означать «скрывание, прятание» мертвых в земле (ср. русск. хоронить, исконно ‘прятать’, укр. поховати ‘похоронить’). В древнесаксонском «Хелианде» встречается устойчивое сочетание (эпическая формула) foldu bifelahan (Hel. 4075, 4131, 5727, 5740), также an erthu bifelahan (Hel. 4130), bifelahan an erthgraƀe (Hel. 4084) ‘скрывать в земле (земляной могиле)’ (возможно, и ‘вверять земле’ — ср. др.-англ. bifēolan, др.-фриз. bifella ‘скрывать, вверять’, др.-в.-нем. felahan, bifel(a)han ‘передавать, вверять; хоронить’).
Гот. ganawistron ‘похоронить’ никоим образом (в том числе и «этимологически») не может означать ‘отправить на ладье’ [Гамкрелидзе, Иванов 1984: 825]. Это слово — слабый глагол 2 класса, интерпретируемый как производное от существительного *nawistr (восстанавливается А. Бецценбергером по аналогии с гот. awistr* ‘овчарня’ [Bezzenberger 1874]). *Nawistr не могло иметь значения ‘корабль, ладья’ (ср. awi-str* ‘овчарня — место, где собраны овцы’, huli-str ‘покрывало — нечто служащее для укрывания’) и потому *nawistr ‘кладбище — место, где собраны naweis, покойники’ по своей структуре — производное от naus, nawis ‘мертвое тело’, ‘труп’. *Nawistr вряд ли могло означать ‘отдельная могила’, так как для передачи гр. τάφος, μνημεῖον в готской Библии служили такие слова, как hlaiw(-asna) и *aurahjo, мн. ч. aurahjons1. Ganawistron могло означать, таким образом, ‘отправить на кладбище’. Если разделять точку зрения о готской принадлежности черняховской культуры, то *nawistr может быть сопоставлено с «полями погребений». В любом случае *nawistr должно означать не ‘корабль’ (гот. skip), а место, где погребались трупы.
Весьма ценным словом, могущим свидетельствовать о деталях готской погребальной обрядности, является гот. ƕilftrjos* (ж. р., мн. ч.). Это исконное слово представлено лишь в контексте Лк. 7. 14 в форме дат. п. мн. ч.2: jah duatgaggands attaitok ƕilftrjom при гр. τῆς σοροῦ. Русский (Синодальный) перевод, ориентированный здесь, как и во многих других случаях, на лексику, заданную текстом старославянского перевода, передает указанный фрагмент как: «и подошед прикоснулся к одру». Следует, однако, отметить тот факт, что гр. σορός ‘погребальные носилки’, ‘одр’ имеет в тексте форму единственного числа, тогда как гот. ƕilftrjos* (мн. ч.) является отклонением от греческого образца. Обычно в готском тексте такие случаи редки и, как правило, связаны с некоей данностью готской языковой или культурной специфики, которую переводчик не мог или не желал игнорировать. Указанный эпизод Лк. 7 — воскрешение Иисусом Христом сына вдовы из Наина. Не вдаваясь в подробности древнеиудейского погребального обряда, отметим, что, судя по контексту, имела место заключительная стадия похорон — приготовленное к погребению тело несли хоронить за пределы города.
Этимологически гот. ƕilftrjos* связано с др.-исл. hvalf (ср. р.), др.-англ. hwealf ‘свод’, др.-исл. hvilft (ж. р.) ‘пещера, полость, вертеп’3, ср.-в.-нем. walbe ‘скат крыши’, др.-исл. hvelfa (слаб. глаг.), др.-англ. be-hwielfan, др.-сакс. bi-hwelƀian, ср.-н.-нем. walben ‘покрывать сводом’, ‘выводить свод’, др.-исл. hvelfa (сильн. глаг.; засвидетельствована только форма прич. II holfinn ‘покрытый сводом’), др.-в.-нем. gi-hwelbi (ср. р.) ‘свод’, ср.-н.-нем. Gewölbe ‘свод’, ‘склеп’. Германские параллели интерпретируются исследователями (З. Файст, Я. де Фрис, У. Леман) как производные и.-е. *kʷelp- ‘полость, свод’, ср. гр. κόλπος ‘пазуха, полость, свод’, αἰθέρος κόλπος (и при нем др.-англ. heofon-hwealf) ‘небесный свод’ [Lehmann 1986: 200].
Итак, гот. ƕilftrjos* изначально служило обозначением полого или пустого внутри, выпуклого или двускатного предмета. Значения типа ‘каменный свод’, ‘склеп’ здесь неприложимы, так как в контексте перевода Лк. 7 ƕilftrjos* сочетается с bairan ‘нести’ и, следовательно, означает нечто переносное. Поскольку в ƕilftrjos* помещалось тело, реалия, обозначаемая этим словом, каким-то образом была связана с погребальным ритуалом. При чудесном возвращении к жизни «мертвый поднявшись сел» (Лк. 7. 15), т. е. σορός и ƕilftrjos* теоретически предполагают возможность такой позиции (в противоположность заколоченному гробу).
У. Леман высказал предположение, что ƕilftrjos* могло обозначать гроб, выдолбленный из цельного бревна, колоды [Lehmann 1986: 200]. Такие плотно закрытые двусоставные гробы с хорошо пригнанной крышкой были найдены в болотах Северной Европы. Согласно расчетам П. Глоба, эти болотные погребения относятся примерно к началу н. э. [Glob 1969: 690]. Учитывая реалии древнегерманского и славянского погребального обряда, мы, со своей стороны, предполагаем, что гот. ƕilftrjos* служило обозначением реалии типа описанного Ибн-Фадланом «шалаша из дерева» или славянской «домовины» IX–X вв., а именно — легкого двускатного временного сооружения из досок, необходимого лишь на время совершения погребального обряда. Показательно, что нов.-исл. hvolf, фарер. hvalv, норв. kvav, kvaav означают ‘двускатную крышу’, точнее, ‘верхнюю часть двускатной крыши’ [Vries 1962: 268]. Необходимо также учитывать, что семантика германских производных основы *kʷelp- имеет два основных «фокуса»: 1) ‘полость, свод’ и 2) ‘двускатная крыша’.
«Шалаш из дерева» описан Ибн-Фадланом при указании на период подготовки тела знатного руса к кремации (см. [Ковалевский 1956: 143]). Умерший был помещен в некую «могилу с крышей», где находился десять дней. «В середину… корабля (в котором совершалась кремация. — Н. Г.) они ставят шалаш из дерева и покрывают его разного рода кумачами» [Ковалевский 1956: 144]. Вынув умершего из временной могилы с крышей, его одели в парчовые одежды с золотыми пуговицами и усадили внутрь «шалаша». Вокруг поставили хмельное питье, возможно мед («набиз»), хлеб, мясо, лук, положили ароматические растения, а рядом с покойником сложили все его оружие.
Итак, «шалаш из дерева» (первоначальная «домовина» славян, по Б. А. Рыбакову — см. [Рыбаков 1988: 312]) — двускатная деревянная конструкция, где труп помещался не в лежачем, а в сидячем положении (ср. также «и посадили его на матрац, и подперли его подушками» — [Ковалевский 1956: 144]). В случае, если гот. ƕilftrjos* — ‘плотно закрытый гроб-колода с хорошо пригнанной крышкой’, неясно, как воскресший юноша мог сесть; если гроб-колоду несли открытым, неясно множественное число гот. ƕilftrjos*. Предложенная реконструкция семантики ƕilftrjos* в виде ‘двускатный шалаш из дерева’ может объяснить употребление этого слова во множественном числе: ƕilftrjos* может являться pluralia tantum, подобно русск. носилки или сани, вследствие двусоставности как основного признака обозначаемого предмета. Нельзя, впрочем, исключить возможности наименования гроба-колоды посредством существительного pluralia tantum, хотя ясно, что нижняя половина выдолбленной колоды не может быть названа, аналогично верхней, «сводом» (значение ‘свод’ предполагает нахождение говорящего внутри обозначаемой так полости). Впрочем, полная верификация остается недоступной.
При реконструкции предметной и концептуальной сферы древнегерманского погребального обряда весьма ценны древнескандинавские данные, представленные, в отличие от восточногерманских, достаточно обширным материалом. Археологические находки хорошо соотносятся со свидетельствами памятников. В Скандинавии обычай сожжения трупов возник примерно в XII в. до н. э. и постепенно стал общераспространенным, сохраняясь до христианизации, тогда как ингумация появилась в Скандинавии во второй половине I тыс. до н. э., но стала распространенной только с начала новой эры, и раньше всего в Дании [Стеблин-Каменский 1980: 633]. Пролог к Heimskringla сообщает о древнем brunaǫld ‘веке сожжений’ и пришедшем ему на смену haugsǫld ‘веке курганов’. В главе VIII «Круга Земного» отражено представление о том, что трупосожжение установлено самим Одином: Óðinn setti lǫg í landi sínu, þau er gengit hǫfðu fyrr með ásum; svá setti hann, at alla dauða menn skyldi brenna ok bera á bál með þeim eign þeira; sagði hann svá, at með þvílíkum auðœfum skyldi hverr koma til Valhallar, sem hann hafði á bál; þess skyldi hann ok njóta, er hann sjálfr hafði í jǫrð grafit, — en ǫskuna bera út á sjá eða grafa niðr í jǫrð, en eptir gǫfga menn skyldi haug gera til minningar, en eptir alla þá menn, er nǫkkut mannz-mót var at, skyldi reisa bautasteina, ok helzk sjá siðr lengi síðan [Heimskringla 1894: 20] — ‘Один ввел в своей стране те законы, которые были раньше у асов. Он постановил, что всех умерших надо сжигать на костре вместе с их имуществом. Он сказал, что каждый должен приходить в Вальгаллу с тем добром, которое было с ним на костре, и пользоваться тем, что он сам закопал в землю. А пепел надо бросать в море или зарывать в землю, а в память о знатных надо насыпать курган, а по всем стоящим людям надо ставить надгробный камень. Этот обычай долго потом держался’ [Круг Земной 1980: 14]. В главе IX поясняется, что от высоты дыма погребального костра и количества сожженного вместе с умершим добра зависит его положение и богатство в ином мире. Ритуал кремации засвидетельствован для упсальских курганов (древнейший — конец V в., второй — начало VI в., третий — конец VI в.).
Тем не менее с рубежа VI–VII вв. в Швеции (Уппланд) распространяется традиция могильников с ингумациями в ладье. Это погребения, представляющие собою грунтовые могилы, содержащие останки в ладье, парадное оружие, пиршественный и кузнечный набор, принесенных в жертву лошадей и других домашних животных (от 3 до 17 голов скота), иногда соколов. Сначала это только мужские захоронения [Лебедев 1985: 38, 41]. Как считает Г. С. Лебедев, ссылаясь на мнение Д. Уилсона, указанные погребения вендельского периода и знаменитое погребение в Саттон-Ху представляют собою если не независимое, то параллельное развитие одного типа обряда с опорой на общий континентальный источник [Wilson 1981: 212–218; Лебедев 1985: 44]. Ингумации эпохи викингов отличаются от могил вендельского типа отсутствием роскошного парадного оружия и сбруи, распространением женских погребений в ладье. Из жертвенных животных обнаружены только лошади и собаки. К наиболее известным находкам этого периода принадлежат курганы Вестфолдингов — Усеберг (760 г. + 60 по C 414 0 — погребение знатной женщины вместе со служанкой) и Гокстад (2-я половина IX в. — мужское погребение) [Лебедев 1985: 45].
Известен обычай погребения вместе со знатным умершим его наложниц и слуг. Для скандинавского ареала известно вышеупомянутое погребение в Усеберге и обычно привлекается сообщение Ибн-Фадлана. Существовал ли такой обычай у восточных германцев? Имеются данные, позволяющие дать ответ на этот вопрос.
В Getica (Get. 158) упоминается, что могильщики Алариха, участвовавшие в отведении русла Бусенто и устроении тайной могилы, были преданы смерти. Впрочем, нельзя исключить, что в данном случае умерщвление было связано с превратностями военного времени. Нами обнаружен другой источник, прямо сообщающий о готском языческом обычае погребения слуг вместе с умершими хозяевами. Это рассказ о чуде от мощей свв. мучеников Гурия, Самона и Авива (Жития святых 1952: 15/28 ноября). Данный образец православной житийной литературы насыщен описанием реалий VI в. (война Византии с персами из-за Малой Азии и Месопотамии). Сюжет повествования таков: в Эдессу, где покоились мощи свв. мучеников, был направлен во главе воинского подразделения гот, состоявший на службе у Византии. Воин попал на постой к пожилой вдове, имевшей красивую дочь. Гот стал просить руки юной Евфимии, желая по окончании войны увезти девушку из Эдессы и поселиться с ней где-то среди сородичей-готов (возможно, вне пределов Империи). Мать, однако, поставила условие: прежде бракосочетания жених должен отправиться в храм и поклясться на мощах свв. мучеников, что он не женат и будет жить с Евфимией так, как повелевает закон Божий. Гот принес клятву и по окончании осады Эдессы начал собираться в путь. В Царьграде он получил от императора награды, чины и предложение навсегда остаться на службе, но не согласился и отправился с молодой женой к себе на родину. По прибытии на место Евфимия с ужасом узнала, что гот женат; сама она была подарена жене-германке в качестве служанки. Германка возненавидела Евфимию, всячески преследовала ее и наконец отравила родившегося у наложницы младенца. Потеряв терпение, Евфимия раздобыла яд и отравила свою госпожу. Тут оказалось, что по обычаю готов служанка должна последовать за госпожой в могилу. Гот-клятвопреступник сам наблюдал за совершением обряда. Евфимию бросили в темный склеп подле мертвой германки. Однако чудесной помощью свв. Гурия, Самона и Авива женщина была спасена, а гот, вновь вернувшийся в Византию, обличен и казнен.
В данном повествовании готы описаны византийским агиографом как варварский, совершенно чуждый Византии народ. Рассказ, основанный на ряде «общих мест» (гот — преуспевающий военный, превращение жены-гречанки в служанку — ср. Синесий Киренский о засилье германцев в V в., упоминания о нашествиях готов в святоотеческих писаниях IV в.), заставляет предполагать, что эпизод погребения также основан на каких-то сообщениях или слухах о варварских обычаях. В связи с этим следует обратить внимание на гот. miþganawistrodai, выглядящее как калька гр. συνταφέντες αὐτῷ (в контексте Посланий) ‘бывши погребены’, гр. букв. ‘со-погреблись’, но могущее быть и удачным применением исконного готского слова (при регулярной корреляции гр. τάφος — гот. hlaiw калька, созданная переводчиком, выглядела бы скорее как *miþgahlaiwidai).
Как кремация, так и ингумация предполагает необходимость выделения могилы или вместилища сожженного праха из окружающего ландшафта в случае погребения воина, вождя. У германцев указанной цели служит курган. В Скандинавии уже в бронзовом веке захоронения означались песчаной насыпью: П. Глоб в своем исследовании, посвященном археологическим находкам северной Европы, описывает «гробы… под толщей темно-серого влажного песка» [Glob 1974: 89]. Тацит сообщает, что германцы обкладывают могилу дерном (Germ. 27; там же об отсутствии обычая сооружать «тщательно отделанные и громоздкие надгробия» — упрек римским нравам, ср. [Тацит 1993: 437]). Имеется также свидетельство Ибн-Фадлана: «И вот… превратился корабль, и дрова, и девушка, и господин в золу, потом в мельчайший пепел. Потом они построили на месте этого корабля, который они вытащили из реки, нечто подобное круглому холму и водрузили в середине его большую деревяшку хаданга (традиционное толкование: «белого тополя». — Н. Г.), написали на ней имя этого мужа и имя царя русов и удалились…» Скандинавские археологические данные хорошо известны (см. [Лебедев 1985] с указанием литературы).
В тексте готской Библии для передачи греческих слов, обозначающих могилу, гробницу, надгробие, засвидетельствованы два исконных слова. Первое — hlaiw (ср. р. -a) к μνημεῖον ‘гробница’, τάφος ‘надгробие’ (также собир. hlaiwasnos (мн. ч. ж. р. -o) μνημεῖα, μνήματα ‘гробницы, могилы’). Второе — aurahjons* (только дат. п. мн. ч.), встречающееся в Евангелии от Марка (Мр. 5. 2, 3, 5) при передаче гр. ἐν τοῖς μνήμασιν ‘в гробницах’ (ст.-слав. во гробѣхъ), ἐκ τῶν μνημείων ‘из гробниц’. Гот. hlaiw имеет германские соответствия в виде рун. hlaiwa (надпись из Bø), др.-англ. hlāw, hlǣw, др.-сакс. hlēwe (дат. п. ед. ч.), др.-в.-нем. hlêo, мн. ч. lêwir ‘могила, курган’, а также рун. hlaaiwiðo (прет. 1 л. ед. ч. — надпись из Kjølevig) ‘я похоронил’, h(l)aiwiðaz (прич. II — надпись из Amle) ‘похороненный, погребенный’ и этимологизируется как производное от и.-е. *ḱley- ‘наклоняться’, ‘быть искривленным’ с формантом -w- — ср. лат. clīvus ‘склон, холм’, лит. šleĩvas ‘кривоногий’. В. Порциг восстанавливает и.-е. *ḱloiu̯o-, указывая, что основа *ḱley- могла выступать в сопровождении других формантов — -t- и -n-. Исследователь отмечает, что употребление в германском континуант *ḱloiuos и *ḱleita- привело к размежеванию их значений, и считает, что слова, восходящие к и.-е. *ḱley-, сами по себе не имеют никакого топографического предметного содержания. Глагольные образования, принадлежащие к группе производных этой основы, имеют значение ‘облокачиваться, прислонять’, а субстантивные обозначают сооружения из опирающихся друг на друга шестов. Таким образом, по мнению В. Порцига, только посредством переноса некоторые из этих образований стали выступать как названия ‘косогора, склона’ [Порциг 1964: 163–164]. Это указание весьма важно при реконструкции семантики гот. hlaiw и др., так как дает основание предполагать, что общегерм. *hlaiwa(n) служило обозначением некой закрытой деревянной постройки, а не кургана (искусственной насыпи) или холма (топографической реалии).
Семантика ст.-слав. хлѣвъ, хлѣвина, являющегося заимствованием из германского [Stender-Petersen 1927; Фасмер 1971: 115], подтверждает это предположение. Ст.-слав. хлѣвъ, хлѣвина (рус. хлев, укр. хлів, польск. chlew, чеш. chlév) означает ‘помещение для скота’ как небольшую деревянную закрытую постройку. Фин. läävä, заимствованное из русского, также означает ‘сарай, амбар, хлев’ [Lehmann 1986: 186].
На основании вышеприведенных данных славянских языков У. Леман делает вывод, что общегерм. *hlaiwa(-n) служило обозначением помещения или постройки, частично расположенной под землей и включавшей в себя погребальную камеру. Археологическая реалия, привлекаемая в качестве иллюстрации, — погребальные камеры в курганах (ср. [Gimbutas 1970: 169]). Следует особо подчеркнуть, что *hlaiwa(-n) не могло означать ‘хозяйственную постройку (хлев, амбар и т. п.)’. Гот. hlaiw служит для передачи гр. μνημεῖον ‘гробница’, τάφος ‘надгробие’. Соответствия в других германских языках также дают значения типа ‘могила’. Итак, семантика гот. hlaiw может быть реконструирована в виде ‘подземная срубная гробница’. Сооружение подобных построек засвидетельствовано для погребального обряда древних германцев (скандинавов) и славян и может считаться германо-славянской изопрагмой. Отметим показательные свидетельства текстов: для скандинавской традиции — описание погребения Дана Гордого (Нeimskringla, пролог), а также описание в «Саге об Инглингах» кургана с дверью и тремя окнами, сооруженного для Фрейра: «Они насыпали большой курган и сделали в нем дверь и три окна», для славян — былина о Михайле Потоке (истолкование см. [Рыбаков 1988: 394] со ссылками на др. работы), где дано следующее описание погребения богатыря: «Выкопали могилу глубокую и великую… / И тут Поток Михайло Иванович / С конем и сбруею ратною / Опустился в тоё же могилу глубокую, // И заворочали потолком дубовыим, / И засыпали песками желтыми…» Один из вариантов былины доносит такую подробность: «Делайте гробницу немалую, / Чтобы можно в ней двоим лежать, / Двоим лежать и стоя стоять». Подземная срубная гробница осмысляется как «жилище мертвеца». Сюжет русской былины построен на заключении между Михайлом и его женой, Марьей Лебедью Белою, договора, по которому тот, кто переживет своего супруга, должен быть погребен вместе с мертвым (по сравнению с реальной обстановкой языческого погребального обряда ситуация в былине «перевернута»: воин следует в могилу за женщиной). Марья оказывается живым мертвецом и вызывает из подземных недр «змеище-веретенище». У Саксона Грамматика содержится типологически сходное предание о двух друзьях — Асмунде и Асвиде, заключившими аналогичный договор. Мертвец в кургане воспрял и набросился на своего бывшего друга (ср. также аналогичную коллизию в сказке «Три змеиных листочка», записанной бр. Гримм).
Сложный предметный комплекс, включающий в себя срубную гробницу и курган, обозначается в древнеисландском словом haugr ‘курган’ — производным от и.-е. *kew- ‘быть согнутым’ со значением ‘холм’, ‘изгиб’ в континуантах — ср. лит. kaũkaras ‘холм’, рус. куча и др. [Pokorny 1959: 588–592, Vries 1962: 210]. По исландским сагам («Сага о Греттире», «Сага о Хёрде и островитянах» и др.) четко прослеживается представление о неупокоенном мертвеце-draugr, живущем в кургане и стерегущем свои сокровища. Курганы способны раскрываться, ср. ljóð, er upp lauksk… haugarnir [Heimskringla 1894: 19] — ‘песнь, которой раскрывались… курганы’ (пер. Н. Г.).
Следует отметить, что древнеанглийское слово hlǣw, как и др.-исл. haugr, выступает в памятниках в качестве обозначения как самой гробницы, так и искусственного холма-насыпи над ней. Контекст, описывающий погребение Беовульфа, гласит: Geworhton þā Wedra lēode hlǣw on hlīðes nōsan sē wæs hēah ond brād (Beo. 3156–3157) — ‘сделали ведеры (гауты) курган на склоне-мысу, что был высок и широк’. Далее представлена картина погребальных воинских игр на кургане: þā umbe hlǣw riodan… æðelinga bearn ealra twelfe (Beo. 3170–3171) — ‘тогда вокруг кургана скакали верхом (мчались) из всех благородных отпрысков двенадцать’. Представляется возможным реконструировать для языка древнеанглийской поэзии эпическое сочетание hlǣw & riodan —ср. заговор от колотья (Ms. Harley 585; цит. по [Топорова 1996]): hlūde wæran hy, lā hlūde, ðā hy ofer þone hlǣw riodan — ‘шумны (звучны) они были, шумны, когда они над курганом скакали’. В данном заговоре, как и в некоторых других, речь идет о сверхъестественных «женах» (wīf; ср. ofer ðe cwene reodan — ‘над тобой жены скакали’ в заговоре «девяти трав» — Ms. Harley 585), очевидно, валькириях — ср. их описание в заговоре: mihtigan wīf hyra mægen beræddon and hy gyllende gāras sændon — ‘мощные жены мощь свою испытывали и свои звенящие копья посылали’, а также ríða в применении к валькириям). Как видим, эпическая формула может иметь варианты: umbe hlǣw riodan — объезд кургана как ритуальное действие, совершаемое воинами-«тризниками», ofer hlǣw riodan — действие, характерное для сверхъестественных существ, нарушающих «земной чин» пространства (ср. в указанных заговорах: ofer hlǣw ‘над курганом/через курган’, ofer land ‘над землей’, ofer wegbrāde ‘над щавелем’), высвобождая тем самым некие магические потенции пространства и предмета.
Этимология гот. aurahjons* показывает, что обычай устроения кургана был некогда актуален для готов. Aurahjons* интерпретируется Т. фон Гринбергером как отглагольное образование от незасвидетельствованного *aurahjon ‘погребать’, являющегося, в свою очередь, производным собир. *aurahein- (-ei, как в гот. bairgahei) ‘песчаная почва’ < *aurahs, восстанавливаемого по аналогии с др.-исл. aurigr ‘глинистый’. В качестве источника указанных лексем исследователь предполагает общегерм. *auri- ‘(сырая) земля, почва’ [Grienberger 1900: 36–37].
Гот. aurahjons* сопоставимо с др.-исл. aurr ‘глина, сырая земля, почва’ (ср. др.-исл. hylja auri ‘хоронить’), др.-англ. ēar, ēor ‘земля (могильная)’, др.-исл. eyrr (ж. р.) < *auri ‘песчано-галечная коса’. Н. Хайнерц, привлекая материал шведских диалектов, интерпретирует гот. *aurahjon- (ед. ч.) как ‘гравиевый или песчаный холм’. В качестве иллюстрации исследователь указывает на палеолитические погребения под такими насыпями, например, могильник в Эрингсдорфе под Веймаром [Heinertz 1932: 109–117]. Как кажется, палеолит в данном случае — излишне дальняя дистанция, лишающая всякого смысла апелляцию не только к готскому, но и к общегерманскому состоянию. Более правомерно указывать в качестве «начала отсчета» на курганы середины — конца II тыс. до н. э., открытые в Верхней Австрии, Западной Германии и Голландии.
Я. Эндзелин, опираясь на данные балтийских языков, толкует гот. *aurahi- как ‘песчаная почва’, ‘песчаный холм’ [Endzelin 1924: 110–128]. Дальнейшая этимологизация гот. aurahjons* (< общегерм. *auri-) пока не дала результата. У. Леман считает небезусловным сопоставление этого слова с др.-ирл. ūr (род. п. ūire) ‘земля, почва’, предложенное Ж. Вандриесом, ибо в данном случае труднообъясним вокализм основы. Сближение aurahjons* с русск. оврагъ [Буслаев 1848: 99] у М. Фасмера отвергнуто как ложная этимология [Фасмер 1971: 115–116]. Возможно, наиболее перспективна версия, отраженная в словаре В. Н. Топорова: др.-прусск. *{aur-} (при сравнении с рядом балтийских гидронимов) сопоставлено с др.-исл. aurigr, др.-англ. ēar, др.-инд. vā́r, гр. οὖρον (с отсылкой к Р. Траутману и др. см. [Топоров 1975: 160–161]).
Н. Ючек противопоставляет гот. hlaiwasnos готскому aurahjons*, считая, что первое означает ‘курганы’, а второе ‘плоские могилы, гробницы’ [Üçok 1938: 18–19]. Вслед за У. Леманом повторим, что такое толкование неправомерно. Как было показано выше, hlaiw (hlaiwasna) служит обозначением ‘подземной срубной гробницы’, а aurahjons* имеет исконное значение типа ‘песчаные или земляные насыпи’,‘курганы’. Возможно, что aurahjons* служило обозначением насыпи над срубными гробницами — hlaiwa или hlaiwasnos (хотя в конечном счете нельзя исключить и гипотезы о диалектных различиях). Типологическая параллель: гот. aurahjons* — желты пески русского эпоса, формула-обозначение могильной земли.
Вопрос о том, какие именно реалии обозначались словами, континуантами общегерм. *hlaiwa(n), *haug-, *aur- и т. д., разными племенами в определенные исторические периоды, в принципе остается открытым (ср. др.-в.-нем. hlêo ‘гробница, могила’ > ‘насыпь’ > ‘холм’), однако при его постановке следует учитывать то обстоятельство, что пределом семантической реконструкции является определение исконного значения и раскрытие внутренней формы слова, суммирующей разные векторы. Потому нельзя не согласиться со словами Э. Бенвениста о языке как «стабильности в недрах меняющегося общества, той постоянной, которая объединяет все расходящиеся действия» [Benveniste 1974: 94–95, цит. по: Цивьян 1990: 31].
Жития святых 1952 — Жития святых. Мюнхен, 1952. № 5. Ноябрь.
Иордан. О происхождении и деяниях гетов (Getica) / Пер., вступ. ст., коммент. Е. Ч. Скржинской. М., 1960.
Круг Земной 1980 — Снорри Стурлусон. Круг Земной / Изд. подгот. А. Я. Гуревич, Ю. К. Кузьменко, О. А. Смирницкая, М. И. Стеблин-Каменский. М., 1980.
Тацит 1993 — Тацит Корнелий. Сочинения: В 2 т. Т. 1. Анналы. Малые произведения. М., 1993.
Die gotische Bibel / Hrsg. von W. Streitberg. Heidelberg, 1919, 1928. Bd. I–II.
Heimskringla 1894 — Heimskringla. Noregs konunga sǫgur af Snorri Sturluson, udgivne för samfund til udgivelse af gammel nordisk litteratur ved Finnur Jónsson. København, 1894.
Heliand und Genesis / Hrsg. von E. Sievers. Halle/Saale — Berlin. 1935.
Бенвенист 1995 — Бенвенист Э. Словарь индоевропейских социальных терминов. I. Хозяйство, семья, общество. II. Власть, право, религия. М., 1995.
Буслаев 1848 — Буслаев Ф. И. О влиянии христианства на славянский язык: Магист. дисс. М., 1848.
Гамкрелидзе, Иванов 1984 — Гамкрелидзе Т. В., Иванов В. В. Индоевропейский язык и индоевропейцы: Реконструкция и историко-типологический анализ праязыка и протокультуры: В 2 кн. Тбилиси, 1984.
Древности… 1982 — Древности эпохи Великого переселения народов. М., 1982.
Ковалевский 1956 — Ковалевский А. П. Книга Ахмеда Ибн-Фадлана о его путешествии на Волгу в 921–922 гг. Харьков, 1956.
Лебедев 1985 — Лебедев Г. С. Эпоха викингов в Северной Европе. Л., 1985.
Порциг 1964 — Порциг В. Членение индоевропейской языковой области. М., 1964.
Рыбаков 1988 — Рыбаков Б. А. Язычество Древней Руси. М., 1988.
Стеблин-Каменский 1980 — Стеблин-Каменский М. И. «Круг Земной» как литературный памятник // Снорри Стурлусон. Круг Земной / Изд. подгот. А. Я. Гуревич, Ю. К. Кузьменко, О. А. Смирницкая, М. И. Стеблин-Каменский. М., 1980. С. 591–597.
Тиханова 1976 — Тиханова М. А. Следы рунической письменности в черняховской культуре // Средневековая Русь. М., 1976. С. 11–17.
Топоров 1975 — Топоров В. Н. Прусский язык: Словарь: A–D. М., 1975.
Топоров 1983 — Топоров В. Н. Древние германцы в Причерноморье: результаты и перспективы // Балто-славянские исследования 1982. М., 1983. С. 227–263.
Топорова 1996 — Топорова Т. В. Язык и стиль древнегерманских заговоров. М., 1996.
Фасмер 1971 — Фасмер М. Этимологический словарь русского языка / Пер. с нем. и доп. О. Н. Трубачева. Т. 3. М., 1971.
Цивьян 1990 — Цивьян Т. В. Лингвистические основы балканской модели мира. М., 1990.
Щукин 1967 — Щукин М. Б. О трех датировках черняховской культуры // Краткие сообщения Института археологии АН СССР. Вып. 112. М., 1967. С. 7–13.
Benveniste 1974 — Benveniste E. Structure de la langue et structure de la société // Benveniste E. Problèmes de linguistique générale. II. P., 1974. P. 94–95.
Bezzenberger 1874 — Bezzenberger A. Awistr und *nawistr // Zeitschrift für vergleichende Sprachforschung. 1874. Bd. 22. S. 276–278.
Bloşiu 1969 — Bloşiu C. O inscripţie runică descoperită în necropola din secolul al IV-lea de la Leţcani-Iaşi // Memoria antiquitatis. I. Piatra Neamţ, 1969. P. 167–180.
Endzelin 1924 — Endzelin J. Germanisch-baltische Miszellen // Zeitschrift für vergleichende Sprachforschung. 1924. Bd. 52. S. 110–128.
Feist 1939 — Feist S. Vergleichendes Wörterbuch der gotischen Sprache. 3. Aufl. Leiden, 1939.
Gimbutas 1970 — Gimbutas M. Proto-Indo-European Culture: The Kurgan culture during the fifth, forth and third millennia B.C. // Indo-European and Indo-Europeans. Papers presented at the third Indo-European Conference at the Univ. of Pennsylvania / Eds. G. Cardona, H. M. Hoenigswald, A. Sehn. Philadelphia, 1970. (Haney Foundation Ser. 9). P. 155–197.
Glob 1969 — Glob P. V. The bog people: Iron-age man preserved. Ithaca; N. Y., 1969.
Glob 1974 — Glob P. V. The mound people. Danish bronze-age man preserved. Ithaca; N. Y., 1974.
Grienberger 1900 — Grienberger Th. von. Untersuchungen zur gotischen Wortkunde. Wien, 1900. (SÖAW. Philos.-hist. Kl. Bd. 142. Abh. 8).
Heinertz 1932 — Heinertz N. O. Gotische Etymologien // Indo-germanische Forschungen. 1932. Bd. 50. S. 109–120.
Helm 1953 — Helm K. Altgermanische Religionsgeschichte. Bd. II. Heidelberg, 1953.
Ioniţă 1972 — Ioniţă I. Probleme der Sintana de Mures-Černjachovkultur auf dem Gebiete Rumäniens // Studia Gotica. Stockholm, 1972. S. 101.
Krause 1969 — Krause W. Die gotische Runeninschrift von Leţcani // Zeitschrift für vergleichende Sprachforschung. 1969. Bd. 83. H. 1. S. 153–161.
Lehmann 1986 — Lehmann W. P. A Gothic Etymological Dictionary. Based on the 3rd ed. of Vergleichendes Wörterbuch der gotischen Sprache by Sigmund Feist. Leiden, 1986.
Mitrea 1972 — Mitrea B. Die Goten an der unteren Donau — einige Probleme im III–IV. Jahrhundert // Studia Gotica. Stockholm, 1972. S. 94.
Pokorny 1959 — Pokorny J. Indogermanisches etymologisches Wörterbuch. Bd. I–II. Bern; München, 1959.
Stender-Petersen 1927 — Stender-Petersen A. Slavisch-germanische Lehnwortkunde. Göteborg, 1927.
Üçok 1938 — Üçok N. Über die Wortgruppen religiösen und weltanschaulichen Inhalts in Ulfilas Bibelübersetzung. Heidelberg, 1938.
Vries 1962 — Vries J. de. Altnordisches etymologisches Wörterbuch. 2. Aufl. Leiden, 1962.
Wilson 1981 — Wilson D. Sverige — England // Vendeltid. Stockholm, 1981. S. 212–218.
Мф. — Евангелие от Матфея
Мр. — Евангелие от Марка
Лк. — Евангелие от Луки
Ин. — Евангелие от Иоанна
1 Кор. — Первое Послание к Коринфянам
1 Тим. — Первое Послание к Тимофею
Beo. — Beowulf Беовульф
Hel. — Heliand Хелианд
Germ. — Germania Германия
Get. — Getica Гетика
Bell. Goth. — De bello Gothico Война с готами
1 Здесь можно отметить, что в корпусе готских текстов слово засвидетельствовано только в форме aúrahjōm (дат. п. мн. ч.), на основе которой допускаются две реконструкции начальной формы: *aúrahi (ж. р. сильн. -jō) или *aúrahjō (ж. р. слаб. -ōn). Формы мн. числа им. падежа соответственно: *aúrahjōs и *aúrahjōns.
2 Как и в предыдущем случае, засвидетельствованная форма дат. п. мн. ч. ƕilftrjōm допускает две реконструкции начальной формы: *ƕilftri или *ƕilftrjō.
3 Не понятно, откуда взяты такие значения; в корпусе древнескандинавских текстов слово встречается только один раз в «Младшей Эдде» в туле с перечнем хейти земли (причём орфография в рукописях разнится: hvilpt (×2), hvilft (×2), hvilmt). Этимологически оно связано с семантикой изогнутости, изгиба (ср. указанные в тексте однокоренные слова), а в ново- и современном исландском языке означает чашеобразную впадину, ложбину, долину или углубление, особ. поросшие травой.
Источник: Представления о смерти и локализация «Иного мира» у древних кельтов и германцев / Отв. ред. Т. А. Михайлова. — М.: Языки славянской культуры, 2002. С. 183–201.
В данной электронной версии были исправлены орфографические ошибки оригинала, уточнена орфография иноязычных слов.
OCR и примечания: Speculatorius