Я. Б. Крупаткин (Харьков)

Новое о происхождении фризского языка

Долгое время фризский язык не без основания называли «пасынком» германистики. Однако за последние тридцать лет интерес к его научному изучению заметно возрос; им занимаются многие филологи, прежде всего в Нидерландах, а также в Германии, Дании и других странах. Общее число публикаций за послевоенные годы возросло в несколько раз: в новых изданиях вышли древнефризские рукописи, опубликованы «Фризский атлас диалектов», свыше десятка выпусков по топонимике, готовятся капитальные словари и пр.

В нидерландской провинции Фрисландии, где живет основная масса фризов и где на родном языке запрещены преподавание в школах, богослужение, выступление адвокатов в судах и т. д., расцвет фризской филологии своеобразно отражает обострение борьбы против унизительного национального гнета, за культурную автономию. Эта борьба встречает сочувствие у передовой части нидерландской общественности, которая в условиях господствующего сейчас на Западе крайнего нивелирования национальных культур проявляет все больший интерес к фризам и их вкладу в цивилизацию страны. За пределами Нидерландов обращение к фризской проблематике часто связано с классификацией древнегерманских племен и диалектов.

Среди западногерманских языков континента фризский занимает необычное место: многие из особенностей, резко отличающих этот язык от соседних — голландского и немецкого, сближают его с островным английским. Для школы младограмматиков происхождение фризского языка не казалось загадкой. Исходя из предпосылки о «родословном дереве», выдающийся исследователь Т. Зибс полагал, что фризский и английский — потомки некоей англо-фризской ветви западногерманского, и даже написал историю «англо-фризского языка»1, на котором должны были говорить родственные племена англов и фризов до того, как представители первых переселились в Британию. Но уже О. Бремер2 не допускал англо-фризского единства и объяснял близость обоих языков древним соседством в Гольштинии — на юге Ютландского полуострова. Исследователи наших дней сходятся в мнении, что происхождение фризского спорно3, а его ранняя история скрыта в глубине веков4. Добавим еще, что письменные памятники на фризском появляются лишь с XIII в., и тогда сложность и вместе с тем привлекательность задачи станут понятными.

*

Эпоха V–VII вв. — самая туманная в фризской истории: с уходом римлян из области нижнего Рейна исторические сообщения о фризах полностью прекращаются. Вот почему толчок новым идеям дала археология, представившая за последние полвека обильные материалы раскопок на территории Фрисландии и Гронингена. На основании этих материалов П. Булес уже много лет выдвигает идею о том, что с 400 до 750 г. на территорию Фрисландии насильственно вторглись англо-саксы из Гольштинии и побережья между Везером и Эльбой. Покорив, изгнав или уничтожив протофризов, они частично перебрались в Англию, но большинство должно было смешаться с местным населением, передав ему свою культуру. Насколько мы можем судить, работы Булеса хорошо аргументированы5; во всяком случае пока он ограничивался материальной культурой, эти взгляды не вызывали серьезной критики. Но когда Булес попытался англо-саксонским вторжением объяснить также близость фризского и английского языков, большинство лингвистов с ним не согласилось. На симпозиуме при Фризской академии в Леэвардене против П. Булеса выступил П. Сипма, который пришел тогда к выводу, что нет оснований допускать широкое насильственное вторжение6. Очень возможно, что в бурную эпоху переселения народов на территории Фрисландии поселились небольшие группы англо-саксов и хавков, однако это не могло заметно повлиять на местный язык и цивилизацию. В соответствии с классической «ингвеонской» теорией (Ф. Вреде, Т. Фрингс, Э. Шварц) П. Сипма выделяет в числе западногерманских языков так называемые «ингвеонские» — древнеанглийский, древнефризский и древнесаксонский — и считает, что в V в. различия в пределах «ингвеонского» могли быть незначительными; что касается родства фризского и английского, то оно объясняется их былым соседством, хотя многое и остается неясным. Сипма прав, когда говорит, что данные археологии сами по себе еще не имеют никакой доказательности для языковеда, однако его позитивная аргументация против Булеса строится, в основном, на… внелингвистических фактах. Он оспаривает данные раскопок, приводит исторические свидетельства из хроник, обращается к древнегерманскому эпосу. Аргументы же в области языка крайне отрывочны: отсутствие общего слоя в лексике англо¬саксов и фризов, сохранение фризского звучания у имен собственных и названий местности — материал, который, по мнению Й. Броуэра, может истолковываться по-разному и который не дает надежных доводов ни за, ни против вторжения7. Сипма полагает также, что об отсутствии глубокого скрещивания говорят замедленные темпы развития фризского. Но вряд ли древнеанглийские новшества (например, дифтонгизация кратких гласных) были отчетливо выражены еще на континенте, ведь и Сипма не допускает для V в. заметных различий в пределах «ингвеонского». Пожалуй, ускорение темпов только началось в бурные годы переселения.

Между тем новая теория нашла сочувствие у представителей лингво-географической школы и обрела законченный вид в работах К. Хеерома. Развивая идеи Ф. Вреде об «ингвеонских» языках8, К. Хеерома высказал мнение, что уже в первые века нашей эры в нем различались западная часть (от Шельды до Везера) и восточная (от Везера до Эйдера). То обстоятельство, что фризский язык (по своему характеру — восточноингвеонский) оказывался при этом в пределах западноингвеонского, Хеерома объяснил следующим образом: в эпоху переселения восточных ингвеонов — англов и саксов — с их родины на запад, в Британию, часть саксов осела на территории Фрисландии и Гронингена, и со временем туземный фризский уступил место саксонскому, который, однако, получил здесь название фризского9. Так идея племенных и языковых смешений на территории Фрисландии впервые получила лингвистическое основание.

Хотя теория К. Хеерома встретила отпор как во Фрисландии, так и у специалистов нидерландского языкознания10, жаркие споры вокруг нее не были бесполезными. Во время дискуссии в Нидерландской Академии наук11 противники К. Хеерома Г. Госсес и К. Карстен показали, что для первых веков нашей эры нет оснований различать западную и восточную части «ингвеонского». По их мнению, карты, которые представил Хеерома, отражают скорее эпоху после переселения англо-саксов на остров, в ранний же период племенные языки этого района характеризовались значительной общностью, и уже это исключает вытеснение одного языка другим. Зато после переселения народов, т. е. с V–VI вв., дифференциация «ингвеонского» действительно началась, в результате чего собственным путем развились язык переселенцев на остров Британию, континентальный древнесаксонский и фризско-северноголландский. Этот принципиально новый тезис, высказанный Г. Госсесом и оставшийся сначала незамеченным, получил затем развитие в работах Г. Куна.

Предположение о нашествии англо-саксов было косвенно затронуто в недавней полемике о рунических памятниках из Фрисландии (их число уже равно 11 из 14, найденных на континенте Западной Европы, не считая Скандинавии, и они привлекают все большее внимание1). Когда в 1953 г. немецкий лингвист В. Крогман высказал сомнение в подлинности части находок12, его точка зрения сразу же была отвергнута Булесом13. Однако, признавая 7 из 9 рассматриваемых надписей местными фризскими, Булес в то же время пишет о заимствовании фризами рунических знаков от англо-саксов и видит здесь подтверждение своей теории. В. Бюма14 не без основания упрекает Булеса в предвзятости, но и его доводы в пользу знакомства фризов с рунами до появления англо-саксов тоже не выглядят убедительными. Так, трудно понять, почему наличие в фризских и английских надписях алфавита из 28 знаков вместо общегерманских 24 непременно свидетельствует о расширении алфавита еще во время соседства племен вблизи Гольштинии. Более древняя англо-фризская форма h с двумя поперечными черточками, действительно, может свидетельствовать о том, что готы и скандинавы познакомились с рунами позже западных германцев2, но и этот факт не исключает возможности заимствования: ведь фризские руны найдены археологами в слоях почвы, относящихся уже к VI–VIII вв.

В последнее время теории П. Булеса и К. Хеерома о языковых смешениях на территории Фрисландии получили более широкую перспективу в работах немецкого лингвиста Г. Куна15. Эти работы во многом полемичны и прежде всего направлены против Э. Шварца16, который считает, что «ингвеонские» языковые особенности (он называет их севморгерманскими — Nordseegermanische) оформились по меньшей мере в I в. до н. э. По Куну, во времена Плиния и Тацита у германцев были культовые племенные союзы и среди них союз ингвеонов, однако языки отдельных племен тогда еще почти не различались. Когда же в эпоху переселения народов был оставлен старый центр германской территории в районе Гольштинии, то связь между северными и западными германцами порвалась, а в среде последних стали оформляться диалекты: верхненемецкий и севморгерманский. На основе изучения географии важнейших языковых новшеств (отдельные ряды умлаута, выпадение n перед þ, особое развитие западногерманских краткого и долгого a, превращение k, g в шипящие перед переднеязычными гласными, поглощение форм вин. падежа mik, þik формами дат. падежа mi, þi и др.) Кун заключает, что очагом севморгерманской языковой общности была южная Англия (или Англия и Фрисландия), хотя воздействие ее распространялось также на нижнесаксонский и нижнефранкский. В ходе сложного процесса племенных и языковых взаимодействий из одной части ингвеонов образовались немцы, из другой — англичане, из третьей — датчане. Старое слабое деление прибрежных диалектов перекрыто, и его невозможно обнаружить. Что же касается фризов, то их принадлежность к ингвеонам не доказана: язык Фрисландии развился в V в., причем особая роль принадлежит скрещению с диалектами англо-саксов.

Принципиально важное значение имеет развитие Г. Куном мысли Г. Госсеса о том, что подлинное расщепление германского единства началось в эпоху переселения народов, следовательно, образование узкой англо-фризской общности относится уже к тому времени, когда английские саксы покинули континентальную родину. Именно переселение в Британию создало основной очаг севморгерманских новшеств и определило развитие фризского: окруженные болотами прибрежные территории оторвались от внутренних районов и, благодаря могуществу колонии в Британии и оживленному фризскому судоходству, оказались втянутыми в новый языковой круг. Какой вклад внесли сами фризы в севморгерманский, непонятно; возможно, что именно у них находился очаг палатализации западногерманского a (из герм. ē₁)17.

Нам неизвестна какая-либо серьезная полемика с Куном. В дни конгресса филологов, занимающихся фризским языком, П. Йергенсен и Г. Клуке заявили о своем согласии в основных чертах с идеями этого ученого18. К. Фоккема полагает, что теория Куна заслуживает самого серьезного внимания и что с учетом ее нужно заново исследовать англо-фризские словарные и фонетические соответствия19. Но, пожалуй, особенно показательным для эволюции взглядов за последние десятилетия было выступление П. Сипма — одного из старейших и авторитетнейших фризистов. Еще десять лет назад Сипма допускал англо-фризское единство и во всяком случае полагал, что родство английского и фризского восходит к эпохе до переселения англо-саксов на остров, когда фризы были их соседями20. Теперь его слова о том, что теория Зибса больше неверна, что необходима новая теория с новой проблематикой21, как бы подвели итог многолетним дискуссиям. Англо¬фризские новшества, заключает он, «относятся, примерно, к эпохе обоснования англо-саксов в Англии. Возможно, что часть из них возникла в конце континентального периода, но и они могли хорошо развиться уже на острове». Не высказываясь на этот раз прямо о влиянии языка англо-саксонских переселенцев во Фрисландии, Сипма призывает тщательно обследовать «ингвеонскую область общения», населенную прибрежными племенами, где миграции и связи были обусловлены не только культовыми целями, но и судоходством, торговлей, рядом с которыми шел культурный и языковой обмен. Море не разъединяло, а связывало, поэтому англо-саксы и после переселения оставались в зоне общения. До 450 г. и сразу после этого времени здесь отсутствовали заметные диалектные различия. Появлявшиеся в разных местах новшества расходились более или менее далеко, и если удастся установить все возможное из этих новшеств, их очаги, направление и степень распространения, абсолютную и относительную хронологию, то многие трудности будут преодолены.

*

Итак, существует три объяснения близости фризского языка к английскому: а) эта близость объединяла их издревле, благодаря соседству на рубеже нашей эры; б) она должна быть связана с нашествием англо-саксов; в) она отражает созданную в эпоху переселения народов севморгерманскую языковую общность. Под напором фактов первое объяснение все чаще отвергается, причем важным обстоятельством является расхождение в хронологии: фризы должны были бы оставить предполагаемую родину в Гольштинии не ранее II–III вв. (до этого времени отсутствовали какие-либо заметные диалектные различия), а между тем ядро Фрисландии называлось Fresia намного раньше. Второе и третье объяснения не исключают друг друга и должны, видимо, учитываться оба. Многие детали, однако, еще потребуют уточнения, например, характер взаимоотношений англо-саксонских диалектов с местными фризскими, роль моря в создании новой языковой общности и т. д. Противники Хеерома и Булеса указывали на сохранение племенного названия фризов. Но ведь и в наши дни название «восточнофризский» часто употребляют в отношении нижненемецкого диалекта в Западной Германии, вытеснившего здесь язык фризов. В условиях, когда различия в языке были весьма слабыми, а сами переселенцы в значительной степени смешанными, название народа и названия местности могли остаться фризскими. Совершенно иное положение с английской топонимикой, возможно, объясняется тем, что в Англии германцы столкнулись с кельтами и расселялись строго по племенам.

В заключение следует отметить, что в обстановке острых схваток с шовинистическими элементами полемика о происхождении фризского языка всегда воспринималась как эпизод национальной борьбы. Как и во всякой серьезной борьбе, здесь были, видимо, и свои потери. Критика традиционных взглядов нередко оценивалась как попытка поставить под сомнение былую значимость фризов, их видную роль в истории средневековой Европы, их самобытность. «Быть или не быть» — эту проблему, стоящую во всей суровости перед фризами и их культурой, иногда неправомерно переносили в совершенно другую область. И выходило так, что, отбивая «нападки», уточняли и дополняли гипотезы, устаревшие в самой основе. Дискуссии, о которых говорилось выше, лишний раз показали, как важно при исторических исследованиях не замыкаться в рамках одного языка, а иметь перед глазами широкую перспективу. Мы видели, что в самые последние годы эти недостатки постепенно преодолеваются, аргументация идеалистического толка все чаще оказывается на заднем плане, а материалистический подход, пусть еще далеко не последовательный, прокладывает себе дорогу, не желая принимать на веру старые догмы. Фризских лингвистов характеризует завидная разносторонность старой школы; многие из них занимаются также литературой, историей, правом. Но дальнейшие успехи фризского языкознания будут во многом зависеть и от того, какое применение найдет здесь строгая лингвистическая методика наших дней.

Автор выражает искреннюю признательность проф. д-ру Й. Броуэру (Леэварден), проф. д-ру К. Фоккема (Амстельвеен), слависту проф. д-ру К. Схонефельду (Лейден), любезно снабдившим его многочисленными изданиями, и проф. В. М. Жирмунскому, который во многом определил характер статьи.

Примечания