Няня из Исландии и семья Толкинов

Большинство из нас читали «Хоббита» и даже «Властелина колец», и все мы что-то слышали об «отце» этих историй, всемирно известном писателе Дж. Р. Р. Толкине. Но мало кому известно, что бывшая воспитательница его детей живёт в Сельфоссе. Узнав об этом, я едва могла дождаться, чтобы встретиться с ней и услышать её рассказ. Артндис — тихая женщина и не любит хвастаться, но она согласилась встретиться со мной, услышав о моём рвении. Итак, в один серый дождливый день я сижу на её тёплой кухне и расспрашиваю её.

Она — дочь врача из Бильдюдаля, родилась в 1910 году. В те времена было нелегко доехать оттуда до Рейкьявика, и единственными образованными людьми были врач, священник и учитель начальной школы. Когда Артндис (сокращённо Адда) отправилась в столицу на одном из «Фоссов»1, ей было 15 лет, со всеми остановками она провела в пути неделю. В 17 лет она окончила рейкьявикскую женскую гимназию2 и два года учила подростков в Бильдюдале. Затем дорога повела её в большой мир.

Итак, в начале 1930 года Адда сошла с судна в Эдинбурге и отправилась одна на поезде в Оксфорд, где её ждало четверо детей супругов Толкин. Толкин встретил Адду на железнодорожной станции и поздоровался с ней по-исландски.

Сейчас Артндис почти девяносто. У неё и Мартейна, её мужа, двое детей и один внук. Она с удовольствием освежает в памяти своё пребывание в доме Толкина, и её утончённые манеры напоминают о чопорности, которой веками славилась Англия.

Этот снимок Адды и Эдит с детьми в саду сделал профессор.

Как получилось, что ты стала заботиться о детях Толкина?

«До меня там уже были две девушки: Ауслёйг и затем Руна из Фленсборга. Ауслёйг была моей одноклассницей в женской гимназии и прожила у них полтора года. Это примерно то, что называется au-pair3, но не совсем. У нас не было отпуска, мы были совсем как один из членов семьи. Я постоянно находилась с детьми. Детей было четверо, младшему шёл второй год.

Профессор был чрезвычайно любезным человеком, прелесть, он любил природу, деревья и растения. Вот пример: на поле возле дома, который они только что купили, был бетонированный теннисный корт, и он начал сносить его и сажать взамен траву. Супруги были старомодны и не любили новшеств. Например, им казалось сумасбродством, что люди, которые купили их старый дом, начали устанавливать в нём батареи отопления. Оба они были единогласны в этом. Хозяйка очень любила цветы, у неё была большая клумба посреди сада со всевозможными растениями. И ещё она весной отправилась в старый дом, который они продали прошлой зимой, чтобы забрать растения. Мне это казалось ужасно странным, — Адда делает паузу. — Так бывает, что представители высших классов любят цветы и растения и пишут письма. Они писали их огромное количество…» Артндис извлекает свой старый фотоальбом со снимками из Оксфорда, и между страниц — маленькие самодельные рождественские открытки от сыновей Толкина. Она показывает снимок величественного дома, в который тогда семья только переехала. Их старый дом был по соседству.

«Старшему мальчику, Джонни, которому исполнилось 14 лет, нужна была своя собственная комната. Там была nursery (детская), которая служила игровой комнатой для детей и комнатой, где можно было просто побыть. Ещё имелась столовая, где все садились за стол разом. Хозяйство велось замечательно, и порядок был во всём, но хозяйка обладала трудным нравом, она не ладила с людьми, и они у неё на задерживались. — Тут Адда немного замедляет темп, но продолжает. — По утрам приходила служанка и прибиралась. Меня же по утрам не было дома, и я никогда не приближалась к кухне, хозяйка заботилась об этом, она купала девочку по утрам, а потом я занималась ею».

Но почему им нужны были непременно исландские девушки?

«Толкин был филологом-скандинавистом и немного говорил по-исландски, и смысл был в том, чтобы практиковаться с теми девушками в исландском, пока они изучают английский язык. Но я быстро поняла, что разговаривать по-исландски вряд ли получится. Хозяйка ревновала, если мы говорили что-то, чего она не понимала. Она не была ко мне злой или что-то в этом роде, но подругой так и не стала. Она всегда относилась ко мне как к подростку, о котором нужно заботиться.

Она учила меня различным вещам. Медный порог и входную дверь всегда чистила служанка, но та сбежала, полмесяца у нас не было служанки, и дверь стала грязной. Я увидела это и стала мыть порог. Тогда хозяйка, Эдит, подошла и сказала: „Адда, этого ты не должна делать. Нельзя, чтобы кто-то увидел, как ты, одна из нас, выполняешь работу служанки“.

Там было ужасное деление на классы, и не только в Оксфорде, но в те годы это было высшее сословие. Профессора сами по себе были словно отдельное племя.

Дж. Р. Р. Толкин со своей маленькой дочерью.

К семье Толкинов приходило очень мало гостей. Однажды пришла пара, с которой они дружили, те уехали в Индию, а теперь вернулись домой. Они просто пили с нами в гостиной. Они не видели эту пару много лет, и там был всего лишь один пирог и бутерброды из ржаного хлеба!» — В голосе Адды слышится некоторое возмущение, ведь у неё к кофе было пять маленьких пирожных.

Толкин тогда не интересовался светской жизнью?

«Нет, я думаю, интересовался, но старая няня миссис Толкин, миссис Гро, чрезвычайно милая женщина, рассказала мне, что против их брака чинили много препон, их пытались разлучить, но не получилось. Они просто сбежали, чтобы пожениться и начать жить вместе. Эдит считалась ему не парой, у неё не было средств, и у него не было средств. Он был беден, но католики профинансировали его обучение. Миссис Толкин не училась в университете, но выросла в Бирмингеме, как и он. Они были так молоды… Но всегда оставались вместе, хотя у них не было ничего общего. Мисс Гро рассказала мне, что у Эдит всегда начинались приступы мигрени, когда в университете проходил праздник, что-то с нервной системой... так это и продолжалось. Вполне возможно, среди университетского люда она чувствовала себя не в своей тарелке. Днём она почти всё время была наверху, я не знаю, что она делала, лежала ли в постели. Она училась игре на пианино и считалась хорошим музыкантом, когда вышла замуж. Она стала органисткой в церкви. В доме был маленький зал, в который не ходили, и там стояло пианино, но Эдит никогда к нему не прикасалась. Никого из детей не учили игре на музыкальных инструментах.

Если Толкин приходил домой навеселе, то не спал в супружеской спальне. Там была комната для гостей, вот в ней он и спал. Ей не нравилось, когда от него пахло вином... вот так было. Толкин был весьма любезен, говорил не слишком много, лишь мимоходом. Он возвращался домой к обеду, постоянно, и, поев, оставался и уходил в study. Там он доставал бутылку пива и крекеры в высокой узкой коробке. Все смеялись, когда одну девушку попросили принести для профессора пиво и крекеры, а она взяла siffonier, который используется для приготовления содовой. Она понятия не имела, что такое пиво. Об этом мне рассказали мальчики». Когда Адда говорит о детях, в её голосе можно ясно услышать нежность.

«Я заботилась о том, чтобы по вечерам купать их и укладывать спать. Именно меня они так много расспрашивали об Исландии, о троллях и чудовищах. И теперь я знаю, что профессор всегда держал ухо востро и слушал, о чём рассказывалось. Он всегда был неподалёку и имел некоторое представление об исландском фольклоре и знал его. Ему казалось, что вся природа живая, — лицо Адды становится несколько многозначительным. — Он жил в наполовину придуманном сказочном мире. „Хоббит“… Естественно, это сказочный мир. Я до сих пор получаю большое удовольствие, читая „Хоббита“. — Адда смеётся. — Да, сделать этот маленький народец с мохнатыми пальцами на ногах, как у куропаток!!!

Дом супругов Толкин на Нортмур-роуд.

Профессор всегда носил двубортный пиджак и светло-серые брюки, но с удовольствием облачался в роскошный жилет. Когда в университете устраивали приёмы, он надевал фрак. Он всегда хотел побывать в Исландии, но считал, что это ему не по средствам, и его никогда не приглашали, тогда это было не принято».

Адда прожила там лишь полгода. Постепенно ей там наскучило. Я спрашиваю, имел ли к этому отношение тяжёлый нрав миссис Толкин, но Адда даёт понять, это было не единственной причиной, хотя, конечно, тоже повлияло.

«Всё чаще и чаще случалось, что я никуда не могла пойти. Я познакомилась с одной девушкой, Бетти, которая была ученицей Толкина, и она предлагала мне то одно, то другое, например, пойти в college, чтобы встретиться с её подругами. Лишь один-единственный раз мне разрешили пойти! Бетти и её подруга приглашали меня поплавать с ними на лодке по реке, что считалось спортом и развлечением, но это не устроило хозяйку. Я так и не нашла причину, по которой мне не разрешали никуда ходить. По воскресеньям профессор был дома, так что она была с детьми не одна, и мне казалось, что она не позволяла мне заводить знакомства вне дома только из вредности. И когда я обнаружила, что стала думать по-английски, я поняла, что переступила черту. Даже сегодня, если я повстречаю англичанина и заговорю с ним, то думать при этом буду по-английски. А ещё я постоянно читала по-английски хорошие английские романы. Сейчас я читаю историю, которая происходит в Оксфорде, и вспоминаю названия улиц». Адда говорит, что не вышивает и не вяжет, как многие её подруги, у которых после этого всегда болят плечи. «Вместо этого я просто читаю, и не ерунду, — лукаво говорит Адда, — а хорошие романы».

Адда упоминает, что её сын иногда жаловался на то, что все свои путешествия по миру она непременно заканчивала в книжных магазинах.

«В то лето был юбилей Альтинга, и вся моя семья собиралась поехать туда, и это настолько воодушевило меня, что я решила: хватит. Но я хотела непременно увидеть Лондон, прежде чем отправлюсь домой. Сперва хозяйка сочла это невозможным, но я настояла на своём.

Я жила в отеле в Лондоне и встретила исландскую девушку, Гюнну, которая многое мне показала. Делать ей было нечего, и всё ей было знакомо. Я увидела Гайд-парк и многое другое. Лондон был очень спокойным городом, где нечего было бояться. Как-то вечером мы отправились в restauration, нас посадили за длинный стол, но никакого пьянства или чего-то подобного; очень мило. Она сказала мне: „Посиди тихо, мне нужно отлучиться“, — и её долго не было. Я не знаю, что… но она принимала какое-то участие в ночной светской жизни, поскольку у неё было вечернее пальто и тому подобное. Но она была мила и добра со мной, и вследствие этого я познакомилась со многими вещами».

Тебе не показалось, что люди в Исландии и Англии сильно различаются?

«Не так сильно, но там, конечно, было много роскоши. Например, одна богатая женщина из Швеции сдавала своё жильё и жила со своими сыновьями в школе. Вот такие богачи были вокруг. На профессорское жалование было особо не разгуляться.

Но одно было странным в Эдит. Она показала мне платяной шкаф наверху, который занимал всю стену и был набит одеждой, в которой она никуда не ходила, в крайнем случае, в библиотеку. И иногда она ходила со мной и старшими мальчиками на matinée (спектакль), в театр после полудня… вот что она делала. Она хотела меня воспитать, да, да, обучить меня.

Итак, когда у нас не было служанки, раздался дверной звонок, я вышла к двери, и там был мужчина, который спросил хозяйку. Я не привыкла оставлять людей на лестнице, пригласила его внутрь и затем позвала хозяйку. Когда она спустилась, оказалось, что он продаёт бельевые прищепки. После этого она говорит мне: „Нельзя впускать внутрь незнакомцев, мало ли, что это за люди. Может быть, он просто изучает дом, чтобы вломиться в него“. Ладно, я это учту, подумала я. Прошло довольно много времени, пока однажды я опять не вышла к двери. Там стояли две монахини, и я, помня, что случилось раньше, сказала, что позову миссис Толкин и закрыла дверь. А она очень сердечно поздоровалась с ними и объяснила, что я иностранка. Извинялась, что их оставили стоять снаружи. Это были монахини, которые ходили по католическим домам и продавали рукоделие. Я посмеялась про себя, что так всё сошлось». Этот случай забавляет Адду и по сей день.

«Когда я жила там, автомобилестроительная компания „Моррис“ построила производственный цех к югу от Оксфорда, и шум было слышно на Нортмур-роуд, где мы жили. Им это казалось невозможным, ведь такие вещи только портили жизнь в Оксфорде. Да, они были немного консервативными, например, кинотеатр был под запретом, но к обычному театру, с другой стороны, отношение было хорошее».

Мне кажется, тебе нравилось проводить время с детьми?

«Да, очень. Мальчики… Джон был самым старшим, 14 лет, и он был похож на своего папу, его образом и подобием. Следующим был Майкл, и он был таким милым, красивым мальчиком, что его маму порой останавливали на улице; он привлекал внимание. „Он должен стать священником“, — сказала его мама. „Боже всемогущий, — сказала я, — думаете, его оставят в покое? “ Кристофер был самым младшим и постоянно служил яблоком раздора между супругами. Он был немного плаксой, не весёлым ребёнком. Он не хотел есть ни то, ни это… ты понимаешь. Его папа всё время поддерживал его и объяснял, что к нему нужно относиться иначе, чем к остальным. Позже Кристофер жил тем, что издавал работы своего отца, например, книгу с рождественскими письмами, которые Толкин делал для своих детей. Они приходили к ним в запечатанных конвертах на каждое Рождество. Когда я жила там, Толкин начал писать „Хоббита“, и на самом деле он сочинил эту историю для Кристофера и читал её ему. У него была большая библиотека, study, там он и писал.

Джон, старший, стал священником. Он был тем, кому его мама сказала: „Джон, Адда не должна тебя купать“. Она это остановила. Но они любили, чтобы я сидела рядом с ними у ванны, рассказывала им сказки и просто беседовала с ними. Мне нравилось быть с детьми. Иногда мы спускались к каналу за городом и ловили колюшку».

Адда постоянно получала новости от их семейства, даже когда переписка прервалась во время войны. С другой стороны, в дом супругов Толкин она больше не вернулась. Итак, она возвратилась домой посреди кризиса и безработицы, но ей посчастливилось получить работу в «Рыболовном союзе», где она начала вести статистические отчёты по лову и экспорту рыбы. Помогло, конечно, знание английского языка, и она проработала там 18 лет.

«Я сопровождала рыбу от самого моря. Как её обработали, что с ней делали, куда её продали, и, наоборот, что за неё выручили, и так далее. Это было ужасно увлекательно. У „Рыболовного союза“ были люди по всей стране, которые собирали информацию о количестве улова. Постоянно, дважды в месяц, я обзванивала их, брала эту информацию и обрабатывала её. Тогда, естественно, компьютера не было, не было даже электрической пишущей машинки или калькулятора, всё это делалось вручную. В последние годы я обзавелась собственным кабинетом. Эта информация имела такое большое значение, что, как гласит история, когда собирался альтинг, всегда создавались комиссии, которые хотели получить эту информацию. Я часто печатала на машинке целые формуляры для них». Затем семья переехала в Сельфосс, когда Мартейн, муж Артндис, получил работу в Южной Исландии, чтобы производить оценку у бондов. Эта работа должна была занять всего несколько лет, но продлилась 25 лет. «Его область простиралась от Нупсвётна и на запад до Сельвога, это, естественно, было сумасшествием», — говорит Адда.

Артндис сегодня в своём доме в Сельфоссе.

Но нельзя так просто взять и отпустить Артндис, не услышав что-нибудь о Бильдюдале, где она выросла.

«Мой папа был окружным врачом, и к его ведению относились поселения всего Артнарфьёрда с южной стороны. То есть, на его попечении была примерно тысяча человек.

Затем папа учредил там сберегательную кассу, поскольку там был такой порядок, что торговец, который владел рыбным промыслом, также управлял магазином… и люди были буквально как рабы. Они не получали денег на руки, только взаимозачёты. Впрочем, в остальном это был милый человек, но так уж было заведено. Папа получал какие-то деньги за ведение сберегательной кассы, и они, я полагаю, использовались на ведение домашнего хозяйства, но определённая часть откладывалась на будущее на учёбу детям. Для моих родителей, особенно папы, было крайне важно, чтобы мы получили образование. Вообще, люди учились только в начальной школе. Это на самом деле было совершенно необычным: нас было семеро, и все получили образование, которое хотели. Все мы покинули дом после конфирмации, чтобы продолжить учёбу.

Однажды в „Рыболовный союз“ приехал человек, которого я знала из Бильдюдаля, и пригласил меня спуститься в „Дом Независимости“, который тогда был restauration. Он уехал в Америку и был мультимиллионером. Он нанёс визит моему брату в Америке, врачу, со своей глухой дочерью. „Как Магги так разбогател? “ — спросила я позднее у брата. „Понятия не имею“, — ответил он. Небось, продавал наркотики…» — добавляет Адда и хохочет.

«Этот Магги сказал, будто мой папа посоветовал ему покинуть Бильдюдаль и отправиться туда, где есть школа. Папа считал, что для молодёжи там нет будущего».

Два года Адда преподавала в юношеской школе, открывшейся в Бильдюдале. «Я даже учила играть на орга́не, хотя сама училась этому лишь один год. Ученики впитывали всё словно губка, когда дело касалось образования», — говорит Адда.

Кое-что из детства особенно врезалось Адде в память.

«Когда папа занял должность врача в Бильдюдале, там царил туберкулёз. В 1920 году брат Бьёртн умер от туберкулёза.

Это была чрезвычайно суровая зима, и годом раньше была морозная зима. Море сковало льдом, так что на середину Артнарфьёрда можно было пройти по льду. В том году из ущелья сошла огромная снежная лавина: это случилось в июне, и тогда там всё ещё было много снега. Тогда мы, дети, играли в снежном сугробе у подножия горы. Из дома было видно, как вдруг потекла вода: её струи ветвились над сугробом словно корни; нам это казалось захватывающим. Только благодаря быстроте ног мы спаслись от этого наводнения. Но никто не погиб и ничего серьёзного не случилось, только развелась грязь. Мой брат Тоурд был там и потерял свой башмак во время бега. Мы очень перепугались. Помню, я от страха голову потеряла. Дома я вбежала в одни двери, выскочила через другие и спустилась дальше в городок. Там меня схватила женщина, взяла меня на руки и понесла. Она жила на другом берегу реки, и она перевела меня через деревянный мост, который был тогда, привела меня к себе домой и дала мне успокоиться». — Адда ненадолго останавливает свой рассказ и, по всей видимости, мысленно возвращается во времени на 78 лет назад.

«Затем родился новый Бьёртн, который уехал в Соединённые Штаты и стал врачом. Мы с Мартейном ездили туда дважды, и последний раз я была там одна 5–7 лет назад, когда женился старший сын Бьёртна. Новобрачные побоялись встречаться со всеми людьми, которых они совершенно не знали, и захотели, чтобы я представительствовала за всю семью на свадьбе. Я была чрезвычайно рада отправиться в эту поездку. Мне тогда был 81 год, я была совершенно здорова, за исключением правой ноги. Я произнесла речь в честь молодых и прекрасно справилась, по словам моего брата».

И я в этом не сомневаюсь, поскольку Артндис излучает энергию и достоинство, которых хватит на двоих.

Она рассказала мне другие истории о превратностях своей жизни и подарила мне прекрасные фрагменты воспоминаний о только что распустившихся лиственных лесах и увитых розами руинах. Перед расставанием она показывает мне сад, и, как видно, она с ничуть не меньшей, чем жена оксфордского профессора, заботой и усердием относится к деревьям и растениям. Я прощаюсь с ней, пока она стоит на крыльце. Я узнала чуть больше о замечательном профессоре из Оксфорда и смогла познакомиться с умной и симпатичной хозяйкой из Сельфосса.

Примечания