Разсказы Берты Туппенхаукъ

Лисица была убита, шкурка съ нея снята и мы весело справили по ней тризну у старосты. Принявъ въ соображенье усталость послѣ цѣлаго дня охоты и милю пути до моего дома, мы распрощались, лишь только пробило одиннадцать часовъ. Староста любезно предложилъ мнѣ лошадь. Предложенье во всѣхъ отношеніяхъ прекрасное, но такъ какъ проѣзжая дорога была вдвое длиннѣй пѣшеходной, я отказался и отправился на лыжахъ прямикомъ черезъ лѣсъ. Быстро мчался я съ ружьемъ и лисьей шкуркой за плечами да длиннымъ лыжнымъ багромъ въ рукѣ.

Дорога была прелестна; днемъ солнце грѣло и вечерній холодъ сдѣлалъ легкій настъ на глубокомъ снѣгу; на чистомъ небѣ сверкали звѣзды и сіялъ мѣсяцъ.

Чего-же лучшаго мнѣ было желать? Итакъ, я вихремъ мчался по холмамъ, по долинамъ, сквозь лѣса стройныхъ березъ, гдѣ подъ воздушнымъ сверкающими сводами серебристыхъ вершинъ, всюду царила торжественная тишина, изрѣдка прерываемая зловѣщей болтовней совъ, пронзительнымъ крикомъ дравшихся лисицъ, да жалобами зайца.

Скоро меня догналъ какой-то господинъ, ѣхавшій въ легкихъ санкахъ. Я далъ ему дорогу, но онъ, увидавъ по ружью и лисьей шкуркѣ, что, я охотникъ, заговорилъ со мною и сказалъ, что если я быстро спущусь къ рѣкѣ, то навѣрное застану тамъ стадо волковъ; такъ какъ, взъѣхавъ на холмъ около болота, онъ видѣлъ, какъ они переходили по льду. Поблагодаривъ его за сообщеніе, я отправился по указанному направленію и скоро достигъ вершины холма, но не увидалъ ничего изъ за сосноваго лѣса, тянувшагося оттуда до самаго берега рѣки. Не отказываясь отъ своего намѣренія, я помчался внизъ по склону горы, поросшей лѣсомъ. Вѣтви, хлеставші мнѣ въ лицо, и страшная быстрота бѣга не позволяли мнѣ ясно различать встрѣчные предметы. Прежде, чѣмъ я могъ что-либо сообразить, я налетѣлъ на пень, одна изъ лыжъ разлетѣлась въ дребезги и я растянулся на снѣгу.

Попробовалъ я встать, но почувствовалъ въ лѣвой ногѣ такую боль, что едва могъ ступать на нее. Кое какъ, на колѣнахъ добрался до своего ружья, оба ствола котораго оказались забиты снѣгомъ, и только что успѣлъ спуститься до берега рѣки и притаиться за бугромъ, какъ на ледъ медленно вышло пять волковъ.

Съ нетерпѣньемъ истаго охотника сталъ я поджидать ихъ. Подпустивъ хищниковъ шаговъ на сорокъ, я надавилъ правый спускъ; но ружье дало осѣчку, надавилъ лѣвый — порохъ вспыхнулъ въ брандтрубкѣ, но выстрѣлъ оказался затяжнымъ, картечь ударила въ вершину сосны, стоявшей на противуположномъ берегу, а волки умчались полнымъ галопомъ.

Съ досадой поднялся я, опираясь кое-какъ на ружье и волоча больную ногу, дотащился до рѣки, что-бы сообразить, гдѣ именно нахожусь. Къ величайшему своему удовольствію я замѣтилъ поднимавшуюся надъ лѣсомъ на противоположномъ берегу струйку дыма. Между деревьями мелькала крыша дома.

Ну, слава Богу, знакомыя мѣста! Это Туппенгаукъ, домъ одного изъ работниковъ того имѣнья, гдѣ я живу. Съ величайшимъ трудомъ всползъ я шаговъ сто вверхъ по крутому холму, ободряемый веселымъ огнемъ очага, виднѣвшагося въ окно, добрался до двери, толкнулъ ее и вошелъ, — такъ какъ былъ, съ ногъ до головы осыпанный снѣгомъ.

— Силы небесныя, кто это? — испуганно вскрикнула старая Берта, уронивъ бараній окорочекъ, который она рѣзала, сидя на скамейкѣ у очага.

— Добрый вечеръ, не бойся, Берта! Развѣ ты не узнала меня? — сказалъ я.

— Ахъ, это вы, господинъ студентъ! Поздненько же вы загулялись. А я, по правдѣ сказать, испугалась, — вы совсѣмъ бѣлый отъ снѣга, да и время-то глухое, — отвѣчала Берта Туппенгаукъ, подымаясь со скамейки.

Я разсказалъ ей свое непріятное приключенье и попросилъ разбудить одного изъ мальчиковъ, чтобы послать въ имѣнье за лошадью и санями.

— Ну, не правду-ли я говорила, что волкъ умѣетъ мстить, — проворчала старушка, — они тогда мнѣ не вѣрили, когда ставили на волковъ капканы, — а вотъ и Петръ въ прошломъ году сломалъ себѣ ногу… Теперь повѣрятъ! Да, да, — волкъ умѣетъ мстить. Еще хорошо, — прибавила она, направляясь въ уголъ къ стоявшей тамъ фамильной кровати, на которой вся семья храпѣла хоромъ, — еще хорошо, что Нардигарды возили эти дни строевой лѣсъ, такъ что проѣздили черезъ лугъ дорогу. — Ну, Клейнъ-Ола, — обратилась она къ спавшему подростку, — вставай! Ступай за лошадью господину студенту! Да проснись-же, Клейнъ-Ола!

— Ха-а! — прогнусилъ Клейнъ-Ола, перевертываясь на другой бокъ и засыпая слаще прежняго. Не тревожиться же ему изъ-за такихъ пустяковъ, какъ больная нога господина студента.

Цѣлая вѣчность прошла, пока его добудились, пока онъ теръ себѣ глаза, зѣвалъ, потягивался, одѣвался и понялъ наконецъ — куда и зачѣмъ его посылаютъ. Только обѣщанье хорошей награды немного прояснило его мысли и даже побѣдило страхъ къ березѣ, на которой повѣсился Ола Аскерудбратъ и мимо которой лежалъ его путь.

Пока старая Берта торговалась со свѣтлокудрымъ юношей Клейнъ-Ола, я разсматривалъ внутренность хижины. Чего-чего тутъ не было! — И ткацкій станокъ, и прялка, и обрубки, служившіе стульями, метлы, кадки, куры, на насѣстѣ за дверью, старый мушкетъ подъ крышей, поперечныя балки, съ сохнущими на нихъ чулками, — да чего тутъ только не было!

Выпроводивъ, наконецъ, мальчишку, Берта вернулась и сѣла опять къ очагу. Она была въ своемъ праздничномъ нарядѣ, т. е. въ національномъ нарядѣ ея родины Хаделанда, откуда она переселилась въ Ромерику. На ней была голубая, отороченная лентой, юбка, черная сборчатая кофта, чепчикъ съ фалборкой и длиннымъ вуалемъ сзади. Быстрые, проницательные, но косо разставленные глаза, выдающіяся скулы, широкій носъ и желтый цвѣтъ кожи придавали лицу Берты какое-то южное, чужеземное выраженіе и дѣлали ее очень похожей на вѣдьму, что отчасти объясняло ея славу знаменитой заклинательницы на многія мили кругомъ.

Меня удивило то, что она еще не ложилась спать и я спросилъ, не ждетъ-ли она гостей, такъ какъ и одѣта по праздничному.

— Нѣтъ, — отвѣчала она, — я, видите ли, господинъ студентъ, только что вернулась домой, хотя меня довезли почти до дому, была въ Уллензогнѣ, гдѣ лечила одну женщину, заговаривала ее отъ чахотки, а потомъ меня позвали къ одному испорченному мальчику, пришлось лить для него олово, — такъ вотъ время-то и прошло, до поздняго вечера.

— Не умѣешь-ли ты лечить вывихи, Берта? — спросилъ я ее съ серьезнѣйшей миной.

— Хе-хе! И въ этомъ дѣлѣ я кое-что разумѣю; вѣдь Сири-Нордигарду только тогда и полегчало, когда я пришла, хоть и докторъ и мать Нордигарда помудрили таки надъ нимъ вволю, — отвѣчала она съ хитренькой улыбкой, — если вамъ угодно, чтобы я васъ полечила, то, я думаю, вашей ногѣ не повредитъ, заговоренная водка.

— Ахъ, пожалуста, — просилъ я съ коварнымъ намѣреньемъ подслушать какую нибудь ея тайну.

Берта вынула изъ полинялаго желтаго шкафа толстопузую каменную бутылку и рюмку на деревянной ножкѣ, — налила водку въ рюмку, поставила ее около себя у очага, а сама разстегнула мнѣ гамашъ и сняла сапогъ. Затѣмъ, начала креститься и шептать надъ водкой. Старушка была глуховата, она говорила все громче, и громче, такъ что мало-по-малу ея шепотъ сталновился все внятнѣе и я могъ разобрать слѣдующее:

Сегодня ѣхалъ чащей лѣсной,
Свихнулъ себѣ ногу мой конь вороной, —
Сложилъ я кровь съ кровью и мясо съ мясцомъ,
И сталъ конь мой снова здоровъ, — молодцомъ.

Заклинанье оканчивалось четырьмя плевками, обращенными на всѣ четыре страны свѣта.

Въ жару заклинанья Берта встала, но потомъ опять сѣла на край очага и вылила водку мнѣ на больную ногу. Холодный спиртъ сейчасъ же произвелъ благодѣтельное вліяніе на воспаленное отъ ушиба мѣсто, пріятно охладивъ его.

— Мнѣ кажется, заклинаніе уже дѣйствуетъ, — сказалъ я, — какъ-же ты заговариваешь водку?

— Ну, нѣтъ, вамъ этого не нужно знать! А то еще пастору или доктору разболтаете, — сказала Берта, — и выйдутъ непріятности — и мнѣ, и тому, кто меня научилъ заговорамъ. А я поклялась своему учителю хранить тайну, да такъ страшно поклялась, что не дай Богъ еще разъ давать такія страшныя клятвы.

— Значитъ, не стоитъ тебя объ этомъ и спрашивать, — сказалъ я, — но скажи мнѣ, если это тоже не тайна, кто былъ твоимъ учителемъ? Должно быть какой нибудь знаменитый заклинатель?

— Да, истинный заклинатель былъ мой учитель! Это былъ мой дядя, братъ моей матери, Мадсъ изъ Хурдаля, — отвѣчала Берта. — Онъ умѣлъ заговаривать и нашептывать, останавливать кровь и находить краденное. Нечего грѣха таить, онъ и волшебствомъ занимался, и вредъ, и болѣзни умѣлъ иной разъ насылать. Онъ меня всему научилъ. Но какъ ни былъ онъ уменъ, а не съумѣлъ оградить самъ себя отъ колдовства!

— Какъ такъ? Развѣ онъ былъ околдованъ или попалъ въ руки вѣдьмы?

— Положимъ, этого съ нимъ не случилось, — отвѣчала Берта, — но разъ встрѣтилъ онъ въ лѣсу русалку и съ той поры долгое время былъ задумчивъ и грустенъ. Вы навѣрно не повѣрите моимъ словамъ, — прибавила она, испытующе взглянувъ на меня, — но я своими собственными ушами слышала, какъ дядя это разсказывалъ. Дядя Мадсъ жилъ въ Кне, въ Хурдалѣ, и часто рубилъ на горахъ лѣсъ, причемъ ему случалось оставаться тамъ по-нѣскольку дней. Тогда онъ устроивалъ себѣ шалашъ изъ сосновыхъ вѣтокъ, раскладывалъ передъ входомъ въ него огонь и спокойно проводилъ тамъ ночь. Какъ-то разъ Мадсъ работалъ въ лѣсу съ двумя товарищами. Поваливъ огромное дерево, онъ присѣлъ на пень отдохнуть, вдругъ видитъ — катится съ большаго камня клубокъ нитокъ и прямо ему въ ноги. Это ему показалось страннымъ и онъ сначала не рѣшался его поднять (и хорошо бы сдѣлалъ), да захотѣлось ему поглядѣть, — откуда явился клубокъ! Поднялъ онъ глаза, да такъ и ахнулъ — на камнѣ сидитъ дѣвушка ослѣпительной красоты… сидитъ это она и шьетъ.

«— Эй, какъ тебя! Принеси мнѣ мой клубокъ, — говоритъ она ему.

Мадсъ подалъ ей клубокъ, да залюбовался ею такъ, что долго глазъ отъ нея не могъ отвести. Наконецъ, опомнился, схватилъ топоръ и снова принялся за работу: поработавъ немного, онъ опять украдкой поглядѣлъ въ сторону красавицы, но она исчезла.

Цѣлый день мечталъ объ ней Мадсъ, а вечеромъ, только его товарищи заснули, красавица явилась и увела Мадса за собою въ пещеру утеса, въ которой она жила. И какое тамъ было великолѣпіе!… Мадсъ во всю жизнь ничего подобнаго не видывалъ.

Женившись на красавицѣ, дядя Мадсъ въ волшебномъ дворцѣ пропировалъ три дня безъ просыпу, только на четвертое утро проснулся, глядь, а онъ опять у себя въ хижинѣ и лежитъ между товарищами. Максъ ничего имъ не сказалъ о своей женитьбѣ, да и они его не разспрашивали, думая, что онъ отлучался домой за съѣстными припасами.

Только съ этихъ поръ съ нимъ сдѣлалось что то неладное: сидитъ, бывало, спокойно, — да вдругъ какъ вскочитъ, сдѣлаетъ нѣсколько прыжковъ и убѣжитъ.

Много времени спустя рубилъ какъ-то разъ дядя Мадсъ въ лѣсу колья для изгороди. Только забилъ онъ клинъ въ срубленный стволъ дерева, да такъ ловко, что расщепилъ его во всю длину; вдругъ видитъ — идетъ его жена-русалка, несетъ ему въ блестящемъ, какъ серебро, ведрѣ обѣдъ — похлебку изъ сметаны, и такую жирную, да вкусную, что просто прелесть! Она сѣла на срубленный стволъ, а Мадсъ помѣстился рядомъ на пнѣ, и только хотѣлъ онъ приняться за обѣдъ, какъ видитъ что въ щель ствола, на которомъ сидитъ его жена, высунулся кончикъ ея хвоста.

Проворно и осторожно выбилъ дядя клинъ такъ, что защемилъ хвостъ въ стволъ, и затѣмъ начертилъ крестъ на ведрѣ. Въ ту-же минуту жена вскочила, оторвала себѣ хвостъ и убѣжала, а ведро превратилось въ корзинку изъ бересты, въ которой лежала всякая гадость. Съ той поры Мадсъ почти не заглядывалъ въ лѣсъ, боясь мести своей жены.

Лѣтъ черезъ пять пришлось ему идти въ лѣсъ на поиски пропавшей лошади. Самъ не понимая какимъ образомъ, очутился онъ у окна хижины, въ которой хозяйничала какая-то безобразная женщина, а въ углу сидѣлъ ребенокъ лѣтъ четырехъ. Вдругъ видитъ Мадсъ, женщина подаетъ ребенку кружку пива и говоритъ:

«— Вынеси-ка пивца твоему отцу, онъ стоитъ подъ окномъ.

Мадсъ такъ испугался, что убѣжалъ безъ оглядки, и хотя послѣ этого не слыхалъ ни о женѣ, ни о ребенкѣ, но во всю свою жизнь остался какимъ-то мудренымъ.

— Да должно быть, онъ просто такъ дуракомъ и родился, твой дядя Мадсъ Кне, — сказалъ я, — и едва-ли онъ смыститъ что-нибудь въ заговорахъ, если самъ себя не могъ хорошо защитить! Но все-же исторія про клубокъ очень мнѣ нравится.

Берта согласилась со мною, хотя продолжала увѣрять, что такого колдуна, какъ Мадсъ Кне и не было, и не будетъ.

Я попросилъ Берту принести мнѣ мой ягдташъ и, доставъ оттуда трубку, приготовится слушать далѣе ея разсказы. Она снова начала:

— Въ доброе старое время жители Мельбуштадта гоняли скотъ пастись на горные луга въ Халландъ.

Разъ лѣтомъ скотъ, пасшійся тамъ, сталъ такъ безпокоенъ и дикъ, что просто сладу съ нимъ не было. Многіе пастушки напрасно старались пасти его, пока не пришла туда одна дѣвушка, только что передъ тѣмъ просватанная. Съ ея приходомъ скотина успокоилась и пасти ее стало такъ легко, что дѣвушка рѣшилась остаться тамъ одна одинешенька со своей вѣрной собакой.

Разъ сидитъ она послѣ полудня у себя въ хижинѣ; видитъ — подъѣхалъ и входитъ ея женихъ. Сѣлъ женихъ подлѣ нея и сталъ ей говорить, что сегодня назначена ихъ свадьба. Молчитъ дѣвушка, страшно и жутко у нея на сердцѣ. Вотъ ужь и поѣзжане наѣхали, и стали накрывать на столъ, установливать его серебромъ и всякими кушаньями; подружки внесли невѣстины уборы — платье и вѣнецъ. Убрали ее, надѣли ей вѣнецъ на голову, по тогданшему обычаю, а руки унизали кольцами. Всѣ люди казались ей знакомыми, все это были сосѣди и сосѣдки, но вѣрный песъ ея почуялъ, что дѣло не ладно, побѣжалъ въ Мельбуштадть, вылъ и лаялъ тамъ, не давая людятъ покоя до тѣхъ поръ, пока не пошли за нимъ.

Женихъ дѣвушки тотчасъ взялъ ружье и отправился на горный лугъ Халланда. Не доходя хижины, увидѣлъ онъ множество стоявшихъ осѣдланныхъ лошадей. Онъ тихо подкрался, посмотрѣлъ въ щелку двери и увидѣлъ пировавшихъ.

Ясно было что это духи и вѣдьмы; поэтому женихъ, не долго думая, выстрѣлилъ въ потолокъ. Въ ту-же минуту дверь распахнулась и кучи клубковъ, одинъ больше другаго, покатились ему подъ ноги; но онъ, не обращая на нихъ вниманія, вошелъ въ комнату и увидѣлъ свою невѣсту въ полномъ подвѣнечномъ нарядѣ, — ей недоставало еще только лишь одного вѣнчальнаго колечка на мизинцѣ.

— Скажи, ради Христа, что тутъ такое? — спросилъ женихъ, озираясь кругомъ.

Серебряная посуда еще стояла на столѣ, только всѣ кушанья и сласти превратились въ мохъ, навозъ, лягушекъ и жабъ.

— Что все это значитъ, отчего ты въ брачномъ уборѣ?

— Какъ можешь ты меня объ этомъ спрашивать? — возразила дѣвушка, — когда ты самъ уговарилъ меня сегодня вѣнчаться и все время сидѣлъ тутъ!

— Какъ это я сидѣлъ тутъ?! Да вѣдь я только что пришелъ сюда! Должно быть, какой нибудь духъ принялъ мой образъ.

Мало-по-малу пришла въ ссбѣ невѣста, разсказала обо всемъ и женихъ тотчасъ-же увезъ ее, а чтобы духи опять не сыиграли съ ними такой-же штуки, они взяли да поскорѣе и обвѣнчались.

Вѣнецъ же и все серебро до сихъ поръ у нихъ.

— Я слышалъ, что все это произошло именно такъ, да только не въ Халландѣ, а въ Вальдерсѣ, — замѣтилъ я Бертѣ, желая ее посердить.

— Нѣтъ, нѣтъ, — возразила она, — тамъ была подобная исторія, но не эта, — да вотъ, судите сами. Въ Вальдерсѣ жила дѣвушка по имени Барбро. Разъ, когда она работала на горномъ лугу, слышитъ она, что въ горѣ кто-то кричитъ:

«— Король Хакенъ, король Хакенъ!

«— Я тутъ, — отвѣчаль король Хакенъ, да такъ, что эхо кругомъ раскатилось.

«— Король Хакенъ, сынъ мой, не хочешь-ли жениться?

«— Хочу! — отвѣчалъ король Хакенъ, — но не иначе какъ на Барбро!

«— Хорошо, сынъ мой, мы это дѣло устроимъ, — послышался отвѣтъ, до того испугавшій Барбро, что у ней ноги подкосились.

Тотчасъ явилось множество людей съ кушаньями на серебряныхъ блюдахъ и напитками въ серебряныхъ кубкахъ, съ брачнымъ нарядомъ, вѣнцомъ и ожерельемъ.

Они начали приготовлять пиръ и наряжать Барбро, а та, отъ страху, пальцемъ шелохнуть не можетъ.

У Барбро былъ женихъ и онъ въ тотъ день охотился не далеко въ горахъ, но на него напала такая тоска, что онъ поспѣшилъ на нагорный лугъ къ Барбро. Пришелъ туда, увидѣлъ множество черныхъ лошадей со старинными сѣдлами и понялъ, что тутъ дѣло нечисто.

Зарядилъ онъ ружье серебряной прадѣдовской пуговицей, подкрался къ окну и видитъ — рядомъ съ королемъ Хакеномъ сидитъ его невѣста, а дѣвушки кончаютъ ее наряжать.

— Теперь остается только ей глаза отвести, — говорятъ онѣ.

Услыша это, женихъ прицѣлился и убилъ короля Хакена наповалъ. Въ ту-же минуту присутствующіе схватили короля Хакена и убѣжали. Всѣ яства и питья превратились въ разную гадость, — лягушекь и змѣй, которыя запрыгали и расползлись по щелямъ. Остались цѣлыми только нарядъ новѣсты, да серебряное блюдо, что до сихъ поръ хранится у внуковъ Барбро.

Много Берта разсказывала… всего и не припомню, — пока послышался, наконецъ, у крыльца скрипъ подъѣхавшихъ саней и фырканье лошади.

Подаривъ Бертѣ нѣсколько шиллинговъ, простился съ нею и черезъ четворть часа былъ дома. Холодные компрессы скоро исцѣлили мой вывихъ, такъ что, когда черезъ нѣсколько дней Берта посѣтила меня и хвасталась на кухнѣ своимъ чудеснымъ заговоромъ отъ вывиха, дѣти не выдержали и съ хохотомъ спѣли ей хоромъ ея знаменитые стихи:

Сегодня я ѣхаль чащей лѣсной,
Свихнулъ себѣ ногу мой конь вороной;
Сложилъ кровь съ кровью и мясо съ мясцомъ,
И сталъ конь мой снова здоровъ, — малодцомъ.

Она, сначала, сильно обидѣлась, но вскорѣ мы помирились и она часто потомъ разсказывала чудесныя исторіи, хотя я и продолжалъ постоянно подтрунивать надъ нею.

Однако мнѣ больше не удалось выманить у нея ни одной тайны ея колдовства.