Г. Анохин (Москва)

157К историографии норвежской соседской общины

Важность изучения соседской общины в Норвегии определяется тем, что последняя была основным общественным и производственным объединением в сельских местностях страны в течение длительного исторического периода, от раннего средневековья, когда еще повсеместно бытовала большая патриархальная семья и образовывалось раннефеодальное государство, и почти до конца прошлого столетия. Без изучения соседской общины невозможно понять самые существенные черты социально-экономического развития страны и те пережиточные нормы общинного права, которые живут и действуют ныне, отчасти в виде бытующих еще форм общинной собственности, а частично в виде общинных традиций.

Эта проблема привлекла к себе пристальное внимание норвежских ученых, и различные аспекты ее стали одной из главных тем в норвежской историографии с середины XIX в., когда молодая норвежская буржуазия, возглавившая в XIX и начале XX в. национально-освободительное движение в стране за разрыв унии со Швецией и провозглашение независимости, лихорадочно искала себе союзников. Союзником мог быть только самый многочисленный тогда в стране класс — крестьянство, ибо дворянство в Норвегии вообще никогда не было сильным и к этому времени уже не существовало как класс, а пролетариат еще был немногочисленным и слабым. Идеологи буржуазии, льстя крестьянству, называли его единственным защитником и хранителем «доброго старого времени», нетронутой национальной независимости1 и «будущим носителем свободы и независимости страны»2 и всячески подчеркивали, что Норвегия на протяжении всей истории была крестьянской страной. Используя тот факт, что крепостное право не нашло распространения в стране и что история норвежского крестьянства — это в основном история вольного крестьянства, буржуазные ученые выдвигали идею самобытного и совершенно особенного пути развития Норвегии3.

В этом плане история норвежской соседской общины как самоуправляющейся единицы и «очага народной свободы» должна была стать особенно важной темой для исследования. Факты борьбы норвежского крестьянства в средневековье против попыток датского чиновничества ущемить права общинников, крупная роль соседской общины в сплачивании крестьянства и в сохранении принципов демократизма были на руку норвежской буржуазии как стимул для усиления борьбы широких масс Норвегии против подчинения Швеции. В то же время развитие капиталистических отношений не только в городе, где росла промышленность и развивался рабочий класс, но и в деревне, где продолжался процесс имущественной дифференциации и все большее значение приобретало частнособственническое землевладение за счет огораживания общинных земель, — побуждало буржуазию поднять на щит пропаганду идей незыблемости и вечности устоев буржуазного общества, в том числе и частной собственности на землю.

158Пристальное внимание уделяют норвежские исследователи институту наследственного землевладения — «у́делю» и праву единонаследия — «осетеретту» как средству сохранения неделимости у́деля. Но если буржуазные ученые в других странах, например, Фюстель де Куланж во Франции, Сергеевич в России и ряд других ученых вообще пытались опровергнуть факты существования в прошлом коллективной земельной собственности и сельской общины с коллективным землевладением4, то обильные норвежские материалы о соседской коллективной земельной собственности — «алменнинге» (almenning), хорошо сохранившиеся и довольно подробные для всего средневековья, не только не исключали возможность наличия общинного землевладения в Норвегии, но, наоборот, сыграли немалую роль в разжигании патриотических и националистических чувств у норвежского крестьянства.

Первые работы, появившиеся в конце 1840 — начале 1850-х годов, носили юридический характер и сводились к конкретному анализу различных сторон права пользования общинными угодьями, наследования у́деля и сравнительным экскурсам в соответствующее законодательство прошедших столетий.

Правовая направленность исследований об общинных и частнособственнических землях была не случайной, ибо законодательство Норвегии 20-х и 50-х годов XIX в. об огораживании общинных земель, в том числе лесных общинных угодий, потребовало создания больших кадров землеустроителей, способствовало появлению значительной группы юристов, в деятельности которой правовой анализ форм землевладения занимал решающее место, и породило обширную документацию (тексты и карты огораживаний). Непосредственная практика разбора судебных тяжб за землю, спорные вопросы толкования новых законов и установившаяся в ряде случаев практика землепользования согласно законодательству предыдущих столетий и послужили темой многочисленных статей в норвежской местной и центральной прессе. Задача их была узка и совершенно конкретна — разобраться в практике общинного и частного землевладения, установить правовые нормы согласно действующему законодательству и несоответствие их нормам обычного права, зачастую опиравшегося на отголоски старого законодательства периода датского владычества над Норвегией.

Этим целям служили в журналах и даже в газетах некоторые статьи правоведов Л. Ауберта5, О. А. Бахке6, Фр. Брандта7, Я. Либлейна8, Т. Мейделла9, Ф. Платоу10 и других — в целом хороший полевой материал для обобщающих исследований более широкого плана. Видные норвежские исследователи права П. А. Мунк, Р. Кейсер, а позже Стурм и Херцберг в период с 1846 по 1895 г. подготовили выпуск пяти томов законов раннесредневековой Норвегии (до 1387 г.)11. А в начале XX в., с 1904 по 1914 г., историк права А. Тарангер организовал выпуск еще четырех томов законов средневековой Норвегии (до 1604 г.)12.

Начало XX столетия знаменуется в историографии Норвегии появлением ряда исследователей, посвятивших много сил изучению общинного землепользования и истории соседской общины в стране. Эббе Херцберг в своих работах уделял много места изучению происхождения и развития общинной земельной собственности13. Как и его нор159вежские предшественники-правоведы, Херцберг придерживался правового анализа форм земельной собственности, хотя он не чуждался и историко-сравнительного метода исследования. В то же время, стоя на идеалистических позициях, Херцберг уделял мало внимания экономическому фактору и, совершенно не замечая социального расслоения норвежского крестьянства, особенно во второй половине XIX в., недооценивал роль классовой борьбы в развитии норвежского общества. Развитие общества он понимал лишь как эволюцию и накопление рационализаторского опыта. По своим взглядам он, подобно своим предшественникам или современникам-правоведам — А. Тарангеру, К. Лусу, У. Улафсену, Г. Танку, был весьма близок к известной в Европе во второй половине XIX в. буржуазной историографической школе общинной теории14.

Тех же методов в изучении общины, что и Херцберг, придерживался уже упоминавшийся теоретик права Абсалон Тарангер. Во многих статьях и монографиях он дал хорошо обоснованные истолкования ряда терминов, связанных с отношениями в землевладении15, и в ряде отчасти до сих пор неопубликованных работ, которые хранятся в архивах так называемой «Высокогорной комиссии», наметил отдельные этапы эволюции общинного16 и наследственного17 землевладения в Норвегии; эволюция последней названной формы шла, по его мнению, в направлении все большей аристократизации.

Серьезный анализ общинной собственности и возникающих на этой базе отношений между соседями-землепользователями содержится в работах историка-юриста Улафа Улафсена18. Но увлечение чисто правовым анализом источников и недопонимание социально-экономических факторов изучаемых периодов помешало ему вскрыть исторические корни общинной собственности и подлинную роль и место соседской общины в истории Норвегии в прошлом и настоящем19.

Однако крупной заслугой Улафсена можно считать сбор и систематизацию огромного фактического, преимущественного правового материала по истории общинной собственности в стране20.

Большой интерес, несмотря на узко юридический подход, представляют небольшие сообщения правоведа К. Луса о соседской общинной земле и о праве пользования различными угодьями. Его принадлежность к школе общинной теории отчетливо видна из рецензии на работу У. Улафсена «Поземельная община и общая собственность», где рецензент, подобно самому автору рецензируемой работы, отчетливо стоит на тех же позициях21.

Виднейшим представителем школы общинной теории в Норвегии и главой ее в начале XX в. (после Херцберга) на протяжении почти двух десятилетий был юрист Гюннар Танк, который более чем в трех десятках статей, опубликованных в период с 1912 по 1929 г., собрал значительный материал по общинной земельной собственности в Норвегии 160в раннее и позднее средневековье22, в XIX23 и начале XX в.24. Танк проанализировал с юридической точки зрения значение термина «bygdealmenning» (сельская общинная земельная собственность) на разных этапах истории страны25, вопрос о разделе (огораживании) общинных земель в XIX — начале XX века26, вопрос о юридическом праве хюсманнов — батраков-арендаторов пахотной земли — пользоваться общинной землей27.

Интерес к юридическому анализу земельных отношений не ослабел у историков права и в последующие десятилетия, вплоть до наших дней, о чем будет сказано ниже. Но в 1910–1920-х гг. в норвежской историографии появляются представители иных течений — историко-экономического и этнографического.

Представители историко-экономического направления уделяли большое внимание экономическому фактору и нередко пытались анализировать и социальные отношения. Наиболее яркие представители этого направления — О. А. Ёнсен, Х. Кут, Эдв. Булл и С. Хасюнн.

О. А. Ёнсен в монографии «Крестьяне Норвегии»28 правильно пытался связать у́дель с большой патриархальной семьей как формой наследственной собственности на пахотные земли внутри семейной общины29. Он показал также, что отношения, существовавшие между соседними хозяйствами в раннее средневековье, можно характеризовать именно как отношения соседской общины30. В этой и другой своей более поздней работе «История норвежского хозяйства»31 Ёнсен дает интересную характеристику истории экономического развития страны.

Халвдан Кут и Эдвард Булл известны в Норвегии как представители исторического материализма. Правда, Кут сам характеризует свою методологию куда скромнее: он называет ее «экономическим пониманием истории»32. Действительно, придавая большое значение экономическому фактору и признавая некоторые начатки развития феодализма в стране с раннего средневековья, эти ученые в то же время идеализировали «замечательную крестьянскую демократию» соседской общины и проводили идею о том, что право, закон, традиции свободы господствовали в стране на протяжении всего средневековья и успешно развиваются в новое время33. Такое сглаживание классовых противоречий никак не может быть признано историко-материалистическим.

Интересной работой, в которой автор пытается обобщить значительный археологический и топонимический материал, а также письменные источники средневековья, является курс «Истории нашего сельского хозяйства» С. Хасюнна34. Хасюнн придает большое значение экономическому фактору в развитии норвежского общества и нередко 161делает удачные обобщения и выводы, например, о социальном составе общества на грани образования раннефеодального государства в Норвегии, обобщения по археолого-топонимическим материалам о времени возникновения различных групп сельских поселений35. В то же время вопросам истории общинных форм землепользования, а особенно соседской общины как самоуправляющейся единицы, автор уделяет мало внимания, ограничиваясь только общими характеристиками.

В других своих, более ранних работах — «Происхождение норвежского батрачества»36 и «Крестьяне и государство в период натуральной системы хозяйства»37 — Хасюнн приводит интересные материалы по некоторым формам общинной взаимопомощи. Правда, автор, не понимая классовой сущности взаимоотношений различных слоев крестьянства, сам не делает необходимых выводов.

Третье направление в изучении истории норвежской крестьянской общины — этнографическое. Ряд специальных этнографических статей или разделов по культуре и быту крестьянства (в составе монографий) появился уже в конце XIX в. Однако обобщающая работа по культуре и быту норвежского крестьянства появилась только в 1910 году. Это был труд этнографа Кристофера Вистеда — «Наша старая крестьянская культура»38. Вистед собрал громадный фактический материал по этнографии норвежского крестьянства. Но он сводил изучение истории норвежского крестьянства к рассмотрению только истории «у́дельных крестьян», владения которых составляли, по его мнению, «в сущности полную собственность на землю»39. Выводя у́дель от родового общества, Вистед описал «родовую» общину у́дельменов, которая в действительности оказывается семейной общиной — большой патриархальной семьей, владеющей определенными землями, наследственными в их большой семье40. Рассматривая «у́дельные роды» (odelsætter) как живучий элемент норвежской нации, Вистед подчеркивает их роль в средневековье как носителей древней национальной культуры и старины. Конечно, семейные (а не родовые) общины, т. е. большие семьи, просуществовали в ряде случаев до конца средних веков и действительно были носителями старой крестьянской культуры. Но Вистед, желая подчеркнуть древность «частной собственности» в Норвегии и роль у́дельменов как «носителей особенностей норвежской нации», забывает о соседском общинном землепользовании неродственных семей и о соседской общине. Именно эта, соседская община, а не «родовая» или семейная, была основным производственным объединением в истории всей средневековой Норвегии и оставалась им даже в XIX веке. Но этого вывода у Вистеда нельзя найти. Между тем, показывая борьбу норвежского крестьянства против датского чиновничества, буквально, воспевая национальное сопротивление иноземным поработителям (см. изд. 1910 г., стр. 7–10), Вистед не замечает, что показывает борьбу крестьян, составляющих целые группы усадеб, долин и даже районов, т. е. соседей, связанных общностью землепользования на общинной земле — алменнинге, а не только родственников. Он сам фактами подтверждает известную мысль К. Маркса, что именно соседская, а не «родовая» (семейная!) община, являющаяся только частью соседской, «в течение всех средних веков была единственным очагом народной свободы и жизни»41.

Значительно более насыщены фактами о соседской общине труды другого представителя этнографического направления в изучении соседской общины Кристиана Эстберга. И хотя его работы несколько описательны, все же собранные им данные по общинной взаимопомощи норвежского крестьянства и по характеристике соседской общины как коллектива людей, связанных на одних общих земельных угодьях определенным кругом взаимных обязанностей, представляют интерес. Особенно интересны его статьи по взаимному участию соседей-общинников в проведении семейных обрядов42 и по общинной взаимопомощи в работе43. Большой фактический как этнографический, так 162(преимущественно) и правовой материал о норвежском крестьянстве и соседской общине содержит также подготовленный им в 1930-х годах к печати и изданный в десяти томах сборник «Норвежское крестьянское право»44. Особенную ценность для этнографа представляет пятый том, содержащий фактический материал по обычаям в соседской общине в средневековой Норвегии.

Однако все отмеченные работы правового, историко-экономического и этнографического направлений в изучении форм землепользования и возникающих отсюда отношений были разрозненными поисками отдельных исследователей. Предпринятая в начале XX в. попытка группы ведущих историков подготовить издание курса «Истории Норвегии» завершилась публикацией нескольких томов, освещающих только общеполитическую историю разных периодов существования страны, причем каждый автор изолированно работал по своему периоду, и общая публикация трудов ничего в этом плане не изменила45. Между тем, среди подавляющей части норвежских историков наметилась определенная тенденция в пользу историко-сравнительного метода. В 1922 г. в Осло был открыт Институт сравнительного изучения культурных явлений, объединивший лучшие силы археологов, этнографов и историков. Основатель Института Фредрик Станг способствовал распространению в Норвегии сравнительного метода нзучения на социальные науки46.

С самого начала в деятельности Института наметилось три направления — исследовательская работа, чтение публичных лекций норвежскими и иностранными учеными и публикация лекций и результатов исследований. Работа была сконцентрирована в основном на изучении «арктических культур», кавказских и индо-иранских языков и фольклора.

В 1932 г. Институт, по предложению Э. Булла47, занялся изучением крестьянской общины. Работа была разделена на два этапа. Первый этап состоял из изучения сетерного горно-пастбищного скотоводческого хозяйства в летнее время и связанных с ним традиций. Опираясь на актив корреспондентов (учителей, чиновников, крестьян) работники Института до 1943 г. собрали в различных частях страны значительный полевой материал. Когда началась его предварительная обработка, потребовавшая нескольких лет, Институт приступил ко второму этапу работы: началось изучение по полевым и архивным материалам долинного крестьянского хозяйства и связанных с ним традиций. Сотрудники Института, собиравшие материалы, должны были в пределах данной им для изучения области страны избрать «центральное» селение и, изучая его, сравнивать с ним остальные селения — записывать и то, что аналогично, и то, чем они отличаются от «центрального» селения. Постепенно к работе привлекалось все больше местных жителей; не только сельская интеллигенция, но и крестьяне зачастую получали задания для ведения самостоятельного исследования по программе-вопроснику Института48.

Почти за четверть столетия Институт собрал значительный материал, характеризуемый крупной цифрой — около 15 тысяч рукописей49. Однако обработаны и опубликованы до сих пор только три монографии, посвященные горно-скотоводческому хозяйству.

Первая из опубликованных работ — «Названия норвежских сетеров» Улава Т. Бейто представляет собой объемистую монографию на 350 страницах с четырьмя картами, в которой кропотливо изложен громадный фактический материал50. В Норвегии насчитывается около 49 тысяч названий сетеров. Топонимический анализ их — единственная цель автора монографии. Крупнейшим недостатком работы является отсутствие датировки возникновения сетеров с различными типами собственных имен и четких общих выводов о месте сетера в истории страны, хотя робкая попытка в этом направлении автором делается51.

В 1952 г. вышла монография С. Сульхейма «Норвежские сетерные традиции»52. Работа построена на основе полевых материалов, собранных по всей стране в 1930-х гг. сорока семью сотрудниками Института сравнительного изучения культурных явлений. Автор не ставил своей целью анализ общинных отношений в соседской общине и форм землевладения, но богатый фольклорный материал, на основе которого создана 163монография, содержит факты соседских общинных отношений на горно-пастбищных угодьях. Иногда можно также примерно определить и социальный состав населения тех мест, о которых говорится в монографии.

Наконец, в 1955, 1957 и 1961 гг. вышли три тома монографии Ларса Рейнтона «Сетерное хозяйство в Норвегии». Первый том посвящен типам сетеров и формам хозяйства, второй — работам на сетерах (сенокосы, сбор мха и прочие), третий — истории сетерного хозяйства в Норвегии в средние века и в новое время53. Автор использовал значительный архивный, документальный, полевой и статистический материал и проанализировал вышедшие ранее работы о сетерах. Все это делает монографию хорошим пособием для получения всестороннего представления о сетерном хозяйстве страны.

Остальные материалы полевых наблюдений Института сравнительного изучения культурных явлений еще не опубликованы, кроме нескольких вышедших из печати докладов-статей ведущих работников Института — Андреаса Холмсена, Халвара Бьёрквика и особенно Ригмуры Фриманнслюнн. Последняя в течение многих лет занимается изучением общинных традиций норвежского крестьянства и современных форм землевладения. Еще в конце 1930-х гг., будучи студенткой, Фриманнслюнн участвовала в полевых экспедициях в западной Норвегии. В 1943–1946 гг. она собрала значительный материал по вопросникам Института, а в настоящее время руководит работами его Отделения по изучению крестьянской общины54. Фриманнслюнн написала по полевым материалам ряд небольших, но весьма интересных статей и сообщений, характеризующих общинные традиции норвежского крестьянства, преимущественно до огораживания общинных земель в середине прошлого столетия, а также отчасти современные общинные традиции.

Как заявляет сама Фриманнслюнн, ее «любимым детищем» является изучение «дворовой и соседской общины»55 и форм общинной взаимопомощи56. Действительно, в тех немногих коротких сообщениях и докладах, которые изданы, Фриманнслюнн публикует малоизвестные материалы, особенно по отдаленным горным районам западной Норвегии, где в ряде долин до последнего времени не было проведено огораживание общинных земель. Правда, материал зачастую измельчен на ряд конкретных маловыразительных деталей о каком-либо небольшом поселении, состоявшем всего из трех хозяйств57. Автор нередко тонет в незначительных, порой вовсе ненужных фактах58. В то же время материал недостаточно увязан с общей историей страны, а все работы Фриманнслюнн не дают четкого представления о той социальной среде, в которой до наших дней живут старые общинные традиции. И все же, несмотря на серьезные недостатки, имеющиеся в методологии Фриманнслюнн, для историка и этнографа ее статьи представляют определенный научный интерес, так как содержат ценные фактические данные о характере землепользования в наши дни в глухих районах страны, где уцелели некоторые архаические формы собственности, и о тех обычаях, которые существуют между крестьянами-землевладельцами при использовании общинных земель или возникают при их разделе и переходе в частную собственность.

Одна из статей Х. Бьёрквика59 посвящена показу того, как в современной Норвегии изучают территории поселений и земель (полей и угодий). Опираясь на археологический, архивный текстовой и картографический материалы, а также на современные полевые этнографические данные, привлекая широкий круг информаторов-крестьян, Бьёрк164вик на примере нескольких поселений в районах Согнефьорда, Суннфьорда и некоторых других сообщает, как переплетались частнособственнические и общинные владения до передела общинных земель. Как и у Фриманнслюнн, у Бьёрквика трудно найти что-либо по социально-экономической характеристике и социальным отношениям изучаемых районов. Однако его исследования более привязаны к истории страны, и в этом, возможно, сказывается благотворное воздействие известного историка Андреаса Холмсена. Вместе с ним Бьёрквик работает в Институте и даже написал общую работу «Кто владел землей, которую арендовали в средневековье?». Для этой статьи Бьёрквик собрал необходимый архивный и статистический материал в северной Норвегии, а Холмсен дал общее направление работы, выводы из статистических данных и написал введение и главы с характеристикой форм землепользования в XVII в. в северной Норвегии в районах Тронхейма и Бергена60.

Работы Холмсена — одного из крупнейших современных историков Норвегии — представляют значительный интерес. Используя археологический, статистический и правовой материал, Холмсен широко привлекает сравнительно-исторические данные и уделяет немалое внимание экономическому и даже социальному фактору. Однако общинного землепользования он почти не касается: обычно в поле его зрения у́дельная земля крестьян, частные владения дворян, чиновничества, церкви и короля, причем преимущественно в период позднего средневековья. Буржуазный объективистский подход к проблемам значительно понижает ценность выводов Холмсена. Он часто предпочитает уклониться от выводов и заявить, что материалов недостаточно, чтобы решить вопрос. Так, например, по его словам, имеющихся в распоряжении ученых материалов недостаточно для того, чтобы решить вопрос об отношениях собственности в период, предшествовавший походам викингов61. Между тем судебники раннего средневековья, саги, археологические данные и данные датированной топонимики достаточно полны для Норвегии, чтобы установить эти отношения. Аналогичную позицию Холмсен занимает и в ряде других проблем, в частности в вопросе происхождения современных групповых сельских поселений62. Тем не менее, фактический материал, да и многие выводы при критическом их восприятии делают работы Холмсена ценным пособием для изучения земельных отношений собственности и положения классов в средневековой Норвегии.

В последние три десятилетия, наряду с работой этнографов и историков из Института сравнительного изучения культурных явлений, исследовавших формы землевладения в долинных хозяйствах и на сетерах, в Норвегии не ослабевал интерес к правовому анализу форм землевладения. Как и их предшественники конца XIX и начала XX в., современные правоведы чересчур пристрастны к голому правовому анализу источников. В то же время экономическому фактору и социальным отношениям они совершенно не уделяют внимания.

Из наиболее крупных работ правоведов по земельному праву можно назвать монографии «Вклад в норвежское общинное право», т. I, Лоренца Рюннинга63, «У́дельное право и право единонаследия» Юна Шейе64, «Основные черты норвежского общинного права» Асмуса Шьефло65 и «Введение в учение об общинном праве» У. Сульнёрдаля66.

В советской исторической науке изучением форм норвежского землевладения и крестьянской общины до последнего времени занимался только А. Я. Гуревич. Правда, он сосредоточивал свое внимание лишь на раннем средневековье — на IX–XIII вв. Исследование некоторых отношений в соседской общине Гуревич проводит в двух статьях.

В первой из них, которая носит название «Норвежская община в раннем средневековье», советский ученый анализирует те статьи из двух норвежских судебников XII–XIII вв. (Гулатинга и Фростатинга), в которых говорится об алменнинге — общинной земле, или толкуются права и обязанности соседей-землепользователей. Автор стремится «разобраться в характере собственности на разные виды земель, входивших в состав крестьянского двора и общинной территории»67, рассматривает главы судебников о со165седских поселениях — sambuð в Треннелаге и grend в юго-западной Норвегии и приходит к выводу, что такого рода хозяйственные общности при индивидуальной собственности на пахотные земли и общинной собственности на прочие угодья — леса, луга, пастбища, водоемы — позволяют «квалифицировать grend, а равно и sambuð как своеобразную соседскую общину»68.

А. Я. Гуревич верно заключает, что алменнинг был не только общинной землей (он пишет — «общинным пастбищем»), но служил и земельным фондом, за счет которого могли расширяться индивидуальные владения крестьян и создаваться новые хозяйства69.

Однако, опираясь только на статьи судебников и иногда на материалы саг, он не может реконструировать жизнь соседской общины как самоуправляющейся единицы, конкретные проявления деятельности соседской общины как сплачивающего ядра крестьянства в борьбе за их права, конкретные формы общинной взаимопомощи в работе и в семейном быту.

Причина таких пробелов в характеристике общины кроется, пожалуй, в том, что, как заявляет сам ученый, его исследование «основано на анализе наиболее ранних памятников права, а не на этнографическом материале, на котором по преимуществу строят свои выводы норвежские авторы», и полагает, что такое основание его исследования (без этнографических материалов?!) «позволяет лучше проследить исторический путь эволюции общины»70.

В другой статье, где автор анализирует некоторые особенности соседской общины, он ссылается и на этнографов Кр. Эстберга, А. Холмсена, X. Бьёрквика и Р. Фриманнслюнн71. Правда, как раз эти ссылки и толкование их говорят о недостаточном знании автором этнографического материала. А. Я. Гуревич пишет в этом месте: «Раздел одаля подрывал экономическую основу большой семьи, и она разрушалась. …отношения между выделившимися отдельными домохозяйствами строились как отношения в соседской общине. …Подобный коллектив в Треннелаге носил название sambuð («совместное поселение»), в Вестланне — области Гулатинга — grend («соседство»). По своему характеру он напоминает соседскую общину других народов. …Прежде всего бросается в глаза незначительность ее размеров. Сплошь и рядом все члены этой общины населяли один двор, хотя и вели раздельное хозяйство».

Здесь обращают на себя внимание два момента. Ведь отношения между большими семьями строились так же, как отношения в соседской общине. И соседская община, как таковая, совершенно правомерно существовала в тот период истории страны, когда основной общественной и производственной ячейкой была большая патриархальная семья.

Поэтому мы думаем, что не следует таким образом, начиная только с момента разложения семейной общины, говорить о соседской общине. И это, наверное, чувствует А. Я. Гуревич, потому что в той же статье на стр. 158 возвращается к этой проблеме и пишет: «Большая семья, занимавшая обычно отдельный двор, не была самодовлеющим институтом, изолированным от внешнего мира. Для того, чтобы составить правильное представление о характере производства и собственности в этот переходный период, необходимо изучить отношения, складывающиеся между домовыми общинами». Но дальше эта мысль не развита.

Теперь о втором моменте, который мы хотим отметить. А. Я. Гуревич, кажется, излишне спешит с выводами во втором абзаце анализируемой здесь цитаты. Обращает на себя внимание следующее: «Все члены этой общины населяли один двор, хотя и вели раздельное хозяйство».

Кто были владельцы этих раздельных хозяйств? Родственники, члены разложившейся большой семьи. Жили во дворе, конечно, и домашние работники. Но вели ли они хозяйство? Вряд ли. Вернее всего, они остались в прежнем социальном положении домашней прислуги или батраков. А если так, то коллектив родственников, живущих в одном дворе, хотя и ведущих раздельное хозяйство, вряд ли следует называть соседской общиной. Ведь соседская община существовала и вокруг рассматриваемого двора и данный коллектив входил в нее как составная часть.

Но что же это за коллектив? Нам представляется, что здесь подходит термин, предложенный Институтом сравнительного изучения культурных явлений — дворовая, или хуторская, община, о которой мы уже упоминали выше. В марксистском учении об общине нет такого термина и сам коллектив хуторской общины, как таковой, мало изучен, хотя совершенно закономерно его бытование как пережиточной формы большой патриархальной семьи. Наверняка он мог встречаться и не только в Норвегии, но и в истории любого народа, где устойчиво долго бытовали общинные традиции. Нам пред166ставляется, что хуторская, или дворовая, община — именно такая пережиточная форма большой патриархальной семьи. В Норвегии хуторская община, которую А. Я. Гуревич рассматривает как соседскую общину в одном дворе, существовала в течение всего средневековья, вплоть до конца прошлого столетия, бок о бок с соседской общиной — коллективом хозяйств неродственников, живущих в разных дворах и даже чаще всего в разных хуторах. И когда в работах правоведов и этнографов Норвегии проскальзывают сообщения о том, что большая семья сохранялась в стране в некоторых случаях до конца XIX века, то наверняка иногда имеется в виду именно хуторская община. Ведь в Норвегии термин для обозначения домовой (семейной) и хуторской (дворовой) общин один и тот же — gårdssamfunn. Но в любом случае хуторская община нуждается в дополнительном кропотливом изучении и уточнении ее роли и значения в истории норвежского крестьянства.

Однако отмеченные нами спорные моменты в статьях А. Я. Гуревича ни в коей мере не умаляют ценности и значительности его исследований. Из советских ученых именно ему принадлежит первое слово в этой теме, и понятны те большие трудности и пробелы, с которыми он столкнулся в своей работе.

* * *

Подводя итоги обзора, следует отметить, что представители каждого из трех направлений в норвежской историографии — правового, историко-экономического и этнографического — собрали большой материал по крестьянской общине. Однако материалов для характеристики некоторых частей этой темы недостаточно. Так, мало данных о норвежской соседской общине как самоуправляющейся единице, особенно в раннем средневековье. В самой Норвегии почти не опубликованы материалы по общинным традициям норвежского крестьянства в наши дни.

Только сопоставление и критическое осмысление материалов всех трех названных историографических направлений, анализ источников земельного права от раннего средневековья до наших дней, изучение археологических данных, саг, материалов датированной топонимики, а также знакомство с весьма этнографичной норвежской художественной литературой дадут возможность получить более или менее полное представление о норвежской соседской общине в ее историческом развитии.

Примечания