В. Берков
(Ленинград)

О словарных переводах

Каждый переводчик сотни раз сталкивался с положением, когда слово, нужное ему в данном случае, в словаре отсутствует, когда эквивалент, сообщаемый словарем, лишь приблизительно соответствует значению слова иностранного языка. Эти недостатки словарей представляются многим переводчикам настолько естественными и неизбежными, что даже получил распространение взгляд, будто словарь и в принципе не может быть источником удовлетворительных переводных эквивалентов.

Безусловно, ни один двуязычный словарь не в состоянии включить в себя все те эквиваленты, которые могут быть использованы в различных конкретных переводах. Если, например, для компенсации чего-либо не поддающегося точному переводу потребуется передать английское слово man через русское личность (субъект, тип), то ни один англо-русский словарь не может предусмотреть этого случая. Любой художественный текст, в общем, уникален, и при переводе его на другой язык в принципе весьма вероятно возникновение для некоторых слов оригинала таких эквивалентов, какие еще никогда не возникали. Если представить себе гипотетический случай, что на основании расписывания всех лучших русских переводов с английского составлен словарь, где обозначены (с указанием на стилистические моменты и пр.) все зарегистрированные в этих переводах эквиваленты каждого слова английского подлинника, то и такой словарь — естественно, практически едва ли осуществимый — отражал бы лишь то, что уже340 сделано, то, какие эквиваленты использовались в уже переведенных текстах, но не мог бы дать ответа на то, следует ли использовать при переводе новых текстов именно эти, и только эти эквиваленты. Теоретически следует ожидать — именно в силу уникального характера художественного текста, — что в новых переводах возникнут новые англо-русские эквивалентные пары. Именно поэтому художественный перевод — искусство и всегда будет искусством. Словарь, каким бы полным он ни был, может предложить лишь конечное число решений, тогда как число задач, которые решены при переводах художественных текстов с одного языка на другой и которые предстоит решить в будущем, — практически бесконечно.

Таким образом, для переводчика художественной литературы двуязычный словарь всегда какой-то части эквивалентов предложить не сможет. Это, естественно, отмечается в литературе по теории перевода. Так, А. В. Федоров пишет, что «почти каждый перевод сколько-нибудь сложного оригинала (особенно из области общественно-политической или художественной литературы) дает целый ряд примеров того, как слово подлинника находит соответствие, взятое за пределами синонимики двуязычных, а иногда и одноязычных словарей и точное по смыслу контекста»1. Эта недостаточность двуязычных словарей определяется как самой их природой, так и спецификой художественного перевода.

Однако многие недостатки существующих переводных словарей отнюдь не являются следствием их природы и объясняются лишь сложившимися традициями переводной лексикографии и, в значительной степени, недостаточно вдумчивым отношением лексикографов к своим задачам. Очень многих неточностей и пропусков, характерных для современных двуязычных словарей, можно избежать, если пересмотреть некоторые лексикографические традиции. Цель этих заметок показать, что многие недостатки двуязычных словарей можно и должно преодолеть.

Процесс художественного перевода, как известно, распадается на два этапа. Прежде всего переводящий должен понять, точно уяснить себе переводимое, а затем — выбрать341 соответствующие средства выражения на языке перевода2. Если словарь не всегда может наилучшим образом удовлетворить потребности второго этапа переводческой работы, то первую часть — понимание иноязычного текста — он, в общем, должен обеспечить (разумеется, здесь — как и в дальнейшем — идет речь о большом двуязычном словаре).

Между тем часто в переводных словарях учитываются не все характеристики переводимого слова.

Информация, сообщаемая нам словом, складывается из нескольких составных частей, важнейшие из которых — лексическое значение слова, его стилистическая, оценочная3 и частотная характеристики. Например, информация, заключенная в русском слове денница, складывается из нескольких элементов: а) значение — «рассвет»; б) слово принадлежит поэтическому стилю и является даже для этого стиля устарелым; в) оценочной характеристики слово не имеет; г) слово весьма редкое. Предположим, что это слово встретилось — впервые — в русском поэтическом тексте иностранному переводчику. Словарь может сообщить ему значение этого слова двумя принципиально различными путями: а) эквивалентом, содержащим все те же элементы значения, что и слово денница, и тем самым сообщающим читателю, что слово денница поэтическое, устарелое, редкое; б) описанием части или всех элементов значения слова денница, например, приведя стилистически нейтральный эквивалент, в точном переводе означающий «рассвет», или описанием значения «рассвет» и пометами поэт., уст. и ред. Информация, сообщаемая читателю словаря этими двумя различными способами, в общем одинакова по объему; однако во втором случае переводчик лишь узнает сумму не342ких значений, которым он в родном языке должен найти соответствие, тогда как в первом случае он получает готовый эквивалент, который может использовать непосредственно в переводе4.

Сложность работы лексикографа состоит в том, что в огромном количестве случаев между словами двух языков, как известно, не существует точных эквивалентных отношений. Мы не можем передавать при помощи только одного русского эквивалента всю информацию, содержащуюся в немецком слове Lenz, поскольку у русского слова весна нет синонима, который был бы характерен лишь для поэтической речи, — да и вообще никакого иного (ср. немецкий синонимический ряд Frühling — Frühjahr — Lenz)5.

То, что очень часто слову одного языка нельзя найти в другом языке адекват, привело в свое время академика Л. В. Щербу к идее о необходимости создания двуязычного толкового словаря, то есть словаря, в котором слова не переводились бы эквивалентами, а толковались на родном языке читателя6. Эта идея, высказанная свыше тридцати лет назад, до сих пор в полном объеме не реализована, и, вероятнее всего, потому, что для огромного количества слов толкование их значений на родном языке читателя не более информативно, чем перевод при помощи эквивалента: объяснение значения норвежского слова erme при помощи словосочетания часть одежды от плеча до запястья не сообщает русскому читателю дополнительной информации по сравнению со словом рукав7. Разумеется, в определенном числе случаев толкования, объяснения необходимы. Для некоторых пар языков в последнее время начинают изда343ваться словари, где значения слова одного языка подробно объясняются на родном языке читателя. В такие словари, однако, включаются только те слова, для которых нет абсолютно адекватных переводов. В качестве примера словарей этого типа можно назвать «Словарь немецких синонимов» Р. Б. Фаррела8. Анализ наиболее тщательно выполненных переводных словарей показывает, что они приближаются к типу, который некоторые исследователи называют «толково-переводным словарем»9.

Объяснение, толкование слова в переводном словаре — это, в общем, неизбежное зло, и использование их оправдано лишь в случаях, когда слово действительно не имеет эквивалента в другом языке: лексикографу всегда следует помнить, что читатель, обращаясь к словарю, как правило, заинтересован не только в том, чтобы понять, каково значение того или иного слова или словосочетания иностранного языка, но и в том, чтобы получить эквивалент, который можно было бы непосредственно использовать в тексте перевода. Ведь поиск точного обозначения для вполне ясного смысла, как хорошо известно каждому переводчику, зачастую длительный и сложный процесс. Эту работу — там, где это вообще выполнимо, — должен проделать лексикограф: нецелесообразно, чтобы такой поиск совершался каждым потребителем словаря заново. Если, например, норвежским словом vaskebrett, наряду с его основным значением стиральная доска, называют дорогу, напоминающую своей поверхностью стиральную доску, то неразумно сообщать читателям перевод «2) накатанная волнами дорога»10, предоставляя им, каждому в отдельности, вспоминать, что такая дорога по-русски именуется в разговорной речи гребенкой.

Лексикографы зачастую сознательно подбирают стилистически окрашенным словам исходного языка нейтральные эквиваленты, снабжая их — к сожалению, не всегда — стилистическими пометами. Между тем совершенно очевидно, что слово, например, разговорного стиля следует передавать эквивалентом, также разговорным. Перевести его сло344вом стилистически нейтральным, снабдив пометой разг., значит, в сущности, возложить всю работу по отысканию разговорного эквивалента на переводчика. Естественнее было бы исходить из обратного, то есть считать, что если условия контекста потребуют использовать в переводе не разговорный, а нейтральный эквивалент, то переводчик сможет сам найти его; эта ситуация, надо полагать, менее вероятна, чем требование стилистически адекватного перевода. Норвежское разговорное trekke i soldattrøya, буквально означающее «надеть солдатскую куртку», то есть адекватно переводимое русским оборотом надеть погоны (перен.), в некоторых контекстах, может быть, и целесообразно перевести поступить на военную службу, как это предлагает «Норвежско-русский словарь» (с. 782), но более вероятен стилистически точный перевод. Иногда стремление лексикографа к передаче разговорного слова или словосочетания нейтральными приводит и просто к искажению смысла. Так, в одном словаре норвежское словосочетание luta lei переведено как «разг. пассивно относящийся к службе»11, хотя это просторечное выражение означает которому все осточертело, до смерти (до чертиков) надоело.

Весьма часто в двуязычных словарях стилистически не нейтральное слово или словосочетание переводится как стилистически адекватным, так и нейтральным словом; первый эквивалент при этом стыдливо ставится обычно на второе место. Так, польский фразеологизм to inna para kaloszy переведен в большом польско-русском словаре как «разг. это другое дело (другой коленкор)»12, тогда как адекватным является только перевод это другой коленкор, ср. to co innego — это другое дело. Ср. далее немецкий идиом mir ist alles Wurst и его перевод в словаре «мне все равно, мне (на все) наплевать»13. Подобных примеров можно привести немало.

В свое время, в начальный период переводной лексикографии, слову исходного языка обычно давался один эквивалент. Сейчас, пожалуй, беда двуязычных словарей как345 раз в обилии предлагаемых эквивалентов: словари перегружены синонимами, различия между которыми не оговорены. Для словаря, где слова родного языка переводятся на иностранный (например, для русско-немецкого словаря, изданного у нас), неправильность этого решения очевидна: если вы не знаете, как по-немецки осложнить, то вы тем более не почувствуете различий между словами verwickeln, komplizieren, kompliziert machen, erschweren, предлагаемыми вам словарем14. Однако и в «иностранно-родных» словарях, которые нас в данном случае интересуют в первую очередь, обилие эквивалентов отнюдь не является достоинством и, как мы постараемся показать, в большом числе случаев и принципиально не оправдано.

Общеизвестно, что полные синонимы — вещь в языке крайне редкая. Поэтому, если рассматривать синонимический ряд какого-либо языка, можно установить между входящими в него синонимами некоторые различия либо по значению, либо по стилистической окраске и т. д., либо по нескольким характеристикам сразу. Для нас особенно важно, что в каждой паре языков есть параллельные синонимические ряды. Поскольку между членами каждого такого ряда есть известные различия, то, естественно, следует передать специфику каждого из членов ряда именно тем словом другого языка, которое максимально соответствует ему по всем характеристикам, или, иначе говоря, установить соотносительность членов параллельных синонимических рядов в разных языках. Словарь, при помощи тщательно подобранных переводов, должен, в частности, подчеркивать различия между близкими по значению словами, отграничивать их друг от друга, а не скрывать, не затушевывать эти различия.

К сожалению, существующая практика приведения возможно большего числа эквивалентов способствует лишь затемнению различий между синонимами исходного языка словаря. Мы берем на себя смелость утверждать, что, давая длинный ряд переводных эквивалентов, составители словарей в очень многих случаях просто подбирают синонимы к основному эквиваленту, а не стараются, представив себе четко объем значения переводимого слова, максимально346 адекватно покрыть его переводным словом или словами. Лексикографы нередко действуют по принципу: раз можно дать перевод храбрый, значит, надо добавить и переводы смелый, отважный, бесстрашный, мужественный. Если слово иностранного языка значит диван, стало быть, надо дополнить это списком: оттоманка, кушетка, софа, канапе, козетка и т. д.

Разумеется, синонимические ряды пары языков далеко не всегда симметричны, и часто отнюдь не просто установить соответствия между членами этих рядов. Для этого составитель словаря должен располагать значительной информацией, которой часто не дают и большие толковые словари каждого из данных двух языков; даже в своем родном языке нередко нельзя сразу, без исследования, уяснить себе различие между некоторыми синонимами. Ср., например, русский синонимический ряд безукоризненный, безупречный и норвежский upåklagelig, uangripelig, ulastelig, daddelløs. Разумеется, проще всего и легче всего, не стараясь разобраться в тонких и сложных нюансах значений этих очень близких по смыслу русских и норвежских слов, дать каждому из них в русско-норвежском словаре все четыре перечисленных норвежских перевода, а может быть, еще — по разным соображениям — прибавить к каждому из этих наборов и ideell — идеальный, fullkommen, perfekt — совершенный, fortreffelig — превосходный, mønstreverdig, mønstergyldig — образцовый и т. п.

Характерно, что при этом при разных вокабулах одни и те же эквиваленты обычно располагаются в словаре по-разному, и это создает иллюзию, будто словарь фиксирует различия между словами-синонимами исходного языка. На деле порядок этот очень часто случаен. Ср., например, «Русско-немецкий словарь» (М., 1965): «безукоризненн//ый — tadellos, untad(e)lig, einwandfrei, makellos; ~ая работа — einwandfreie [tadellose] Arbeit; ~ый человек — makelloser Mensch; ~ая красота — vollendete Schönheit» (с. 29); «безупречн//ый — tadellos, einwandfrei, makellos, vorwurfsfrei; untadelig, tadelfrei; ~ая репутация — makelloser Ruf; ~ая работа — einwandfreie [makellose] Arbeit» (с. 29). Если все эти указания словаря принять всерьез, то придется считать, что, например, словосочетание безукоризненная работа — по-немецки tadellose Arbeit, и его не следует переводить makellose Arbeit, а безупречная работа, на347против, переводится как makellose Arbeit, но не как tadellose Arbeit. Однако наиболее распространенный перевод — он указан на первом месте — и для словосочетания безукоризненная работа, и для словосочетания безупречная работа — это einwandfreie Arbeit. Далее, если продолжить анализ этих словарных статей, нам придется принять, что безукоризненный перевести при помощи tadelfrei и vorwurfsfrei нельзя — эти прилагательные закреплены как переводы лишь за словом безупречный15.

В инструкции «О пользовании словарем» читателю сообщается, что «переводы, очень близкие по значению, разделяются запятыми. Переводы, более далекие и обозначающие разные смысловые оттенки, отделяются друг от друга точкой с запятой» (с. 5). В статье безукоризненный перевод untad(e)lig дан на втором месте после tadellos и отделен от него запятой, то есть является близким синонимом последнего, а в статье безупречный перевод untadelig дан после точки с запятой, что, согласно инструкции, означает «более далекий перевод».

Мы подробно остановились на этом примере из «Русско-немецкого словаря» потому, что такая нечеткость решений характерна и для словарей, за которыми стоит богатая лексикографическая традиция. С другой стороны, на этом примере хорошо видны трудности, с которыми приходится сталкиваться лексикографу. Нам могут возразить, что приведен весьма сложный пример: действительно, разграничить случаи, когда не совпадают значение и употребление слов безупречный и безукоризненный, очень не просто (не вполне ясно даже, есть ли между ними разница). Однако можно без труда показать, что и в более простых случаях лексикографы предпочитают идти по пути наименьшего сопротивления — привести побольше эквивалентов.

Дело, однако, не только в том, что для ряда слов нанизывание эквивалентов — путь более простой и, так сказать, безопасный, чем отбор меньшего числа точных соответствий. По-видимому, в переводной лексикографии установилось348 мнение, что чем больше синонимичных (то есть близких по значению, однако вовсе не обязательно полностью совпадающих по смыслу) эквивалентов дает словарь, тем он научнее, полнее, тем глубже разработана в нем каждая статья. Напротив, чем меньше переводов дается каждой вокабуле, тем, считается, словарь беднее, примитивнее, тем он менее научен. В действительности дело обстоит, конечно, совсем не так. Если «Норвежско-русский словарь» переводит норвежское слово gjerne (охотно), невзирая на наличие в норвежском языке словосочетания med fornøyelse (с удовольствием), как охотно, с удовольствием (стр. 311), у русского читателя словаря может сложиться впечатление, что слово gjerne выражает в норвежском разную степень готовности — как бо́льшую («с удовольствием»), так и меньшую («охотно»).

Существенно (хотя это и не имеет непосредственного отношения к проблемам художественного перевода), что при изучении языка читатель запоминает такие переводы и использует эти знания в дальнейшем при конструировании предложений на иностранном языке16. Так, запомнив, что норвежское gjerne это также то, что по-русски называется с удовольствием, он, когда ему будет нужно перевести на норвежский словосочетание с удовольствием, уже не будет обращаться к русско-норвежскому словарю, а использует перевод gjerne, который он помнит.

Итак, представляется неправомерным нанизывание синонимов в переводной части словаря в случаях, когда в исходном языке есть аналогичный синонимический ряд. Разумеется, довольно часто одному слову одного языка соответствует несколько слов в другом языке, и здесь приведение всего этого синонимического ряда не только оправдано, но и необходимо. И русское фильм, и кинофильм, и кинокартина, и картина, и даже лента (в этом же значении) по-норвежски можно передать только через film. Это означает, что объем значения норвежского film может быть описан по-русски совокупностью всех перечисленных синонимов.

Встречается в переводных словарях еще одна ошибка, которую можно назвать ложной полисемизацией. Она состоит в том, что у слова иностранного349 языка выделяется несколько различных значений, тогда как на деле оно имеет одно общее значение, в которое выделенные лексикографом значения входят лишь как возможные конкретные реализации этого более общего значения. Поясним сказанное на нескольких примерах из «Норвежско-русского словаря» В. Д. Аракина. Норвежское слово koie, значение которого определяется толковым словарем норвежского языка как «примитивная хижина из лапника, дерева или земли, часто имеющая лишь очаг и земляной пол, используемая охотниками, углежогами и лесорубами»17, переводится в «Норвежско-русском словаре» следующим образом: «1) шалаш, хижина, лачуга; 2) землянка» (с. 439). Существительное misfornøyelse, означающее неудовольствие, недовольство, передается как «1) недовольство, неудовольствие; 2) досада» (с. 544). Норвежское прилагательное romantisk означает в общем то же, что и русское прилагательное романтический18, и, в частности, может характеризовать местность или место, которое своей таинственностью и т. п. отличается от обычных, будничных, то есть его можно использовать как синоним прилагательного malerisk — живописный. Словарь В. Д. Аракина переводит слово romantisk следующим образом: «1) мечтательный, романтичный; 2) живописный (о местности); 3) романтический» (стр. 683)19.

Казалось бы, большой беды здесь нет: такие эквиваленты, в общем, возможны, а вопрос о том, закономерно ли выделять какие-либо соответствия в особое значение и снабжать новой цифрой, как будто несуществен.

В пользу несущественности этого момента можно было бы указать на то, что пока еще в лексикографии нет каких-либо четких — понимаемых всеми словарниками однозначно — критериев, руководствуясь которыми можно было бы в каждом конкретном случае решить, имеем ли мы дело с разными значениями или с оттенками одного значения. Не вполне ясно даже, возможно ли это вообще. Во всяком случае, опыт показывает, что один и тот же языковой материал очень часто весьма различно интерпретируется раз350ными лексикографами. Так, в русском глаголе отдавать — отдать словарь Ушакова выделяет 10 значений и 6 оттенков, Малый академический — 7 значений и 10 оттенков, Большой академический — 11 значений и 9 оттенков20. Тот же разнобой наблюдается и в двуязычных словарях. Ср. «Немецко-русский словарь» А. А. Лепинга и Н. П. Страховой: «Hilfe… помощь, поддержка; вспомоществование, пособие…» (с. 569); «Датско-русский словарь»: «hjælp… помощь; поддержка; вспомоществование, пособие; спасение; вспомогательное (подсобное) средство…»21; «Шведско-русский словарь»: «hjälp… 1) помощь, поддержка… 2) пособие, вспомоществование; 3) вспомогательное или подсобное средство…»22.

Таким образом, в выделении значений слова и их оттенков есть еще и, по-видимому, останется и в будущем немало субъективного. Но это не должно препятствовать выработке общих принципов решения этого вопроса в переводной лексикографии. Главным из таких принципов следует признать следующий: система эквивалентов должна отражать смысловую структуру слова в исходном языке, которая, естественно, не зависит от того, с каким языком проводится сравнение. В идеале система значений слова должна оказаться одинаковой во всех двуязычных словарях, в которых данный язык является исходным, и совпадать с разработкой системы значений слова в толковом словаре данного языка23. Если обратиться к вышеприведенным примерам, то сказанное означает, что структура значения норвежского слова koie не зависит от того, какими русскими эквивалентами мы покроем весь объем значений этого слова: «одно значение351 не должно распадаться на несколько в зависимости от переводов»24. Русское слово палец не распадается на два значения — палец на руке и палец на ноге — оттого, что в немецком ему соответствуют два разных слова — Finger и Zehe, а слово хвост — на девять значений из-за того, что в исландском языке хвост у различных животных имеет девять разных наименований (hali, stýri, rófa, dindill, stertur, stél, sporður, tagl, skott).

Нам могут возразить, что, независимо от того, как слово иностранного языка разделено в каком-либо переводном словаре на значения, сумма эквивалентов сообщает нам один и тот же объем информации, что тут как бы действует ассоциативный (сочетательный) закон арифметики. По-видимому, практически в ряде случаев это так и будет. Однако нередко произвольность в выделении значений слова иностранного языка приводит к неправильному пониманию этого слова. Дело в том, что слово-эквивалент в одном из своих оттенков может быть синонимично другим приводимым в словаре эквивалентам, и на эту синонимичность, то есть на то, что имеется в виду именно данный оттенок слова, а не другой или другие, указывает само наличие его в ряду синонимов. Действительно, эквивалент живописный норвежского прилагательного romantisk уместен в ряду романтический, живописный (о местности)25; выделение же эквивалента живописный в отдельное значение, как это сделано в «Норвежско-русском словаре», сообщает нам, что здесь налицо иное значение, отличное от помещенных под другой цифрой. Норвежское слово misfornøyelse, наряду с недовольством и неудовольствием, получило еще и перевод досада, что объясняется лишь стремлением к возможно большему числу синонимичных эквивалентов. Но это, в общем, не столь серьезная ошибка, как помещение этого эквивалента под особой цифрой: при такой трактовке словарем значения слова misfornøyelse у читателя создается впечатление, что это норвежское слово имеет два значения, одно из которых обозначает отрицательную реакцию сравнительно слабую, а другое — отрицательную реакцию более сильную.352

Еще более ясно видны недостатки подобной искусственной полисемизации на следующем примере — трактовке «Норвежско-русским словарем» прилагательного unnfallende. Значение его — слабый, мягкий, податливый, то есть на которого можно легко оказать нажим, давление, которого легко запугать. Очевидно, что русские прилагательные слабый, мягкий, податливый, которыми мы описываем значение слова unnfallende, употреблены здесь как синонимы именно в этом частном значении и не имеют здесь всего того спектра значений, который свойствен каждому из этих слов вообще; например, слабый, как перевод слова unnfallende, не может обозначать недостаточно сильный, вялый. В «Норвежско-русском словаре» прилагательное unnfallende трактуется следующим образом: «1) слабый, вялый; 2) уступчивый, сговорчивый; 3) неустойчивый, непостоянный» (с. 939).

Нетрудно представить себе, как возникают подобного рода ошибки. Слову иностранного языка лексикограф дает эквиваленты тех слов, которыми в толковом словаре этого иностранного языка объясняется значение данного слова, то есть в данном случае переводы норвежских слов svak, føyelig, ettergivende26. Затем лексикограф, упуская из виду, что слабый означает здесь лишь не отличающийся твердым, волевым характером27, приписывает этому русскому слову и иные его значения, а потом, следуя принципу отделения в словаре разных значений друг от друга, вводит их нумерацию и таким образом искажает реальную картину значения переводимого слова.

Другой пример из этого же словаря. Существительное id переведено как «уст. 1) деяние, деятельность; 2) стремление, желание» (с. 378), тогда как в действительности значение этого слова — деятельность, усилие, труд. Дело в том, что один из объясняющих синонимов в толковом словаре — streben, помимо значения деятельность, труд, активность, имеет также значение стремление, что и явилось причиной неправомерного выделения у слова id дополнительного, отсутствующего у него значения. В «Норвежско-английском353 словаре» это слово переведено правильно: activity, effort28.

Примеры подобной искусственной многозначности в «Англо-русском словаре» В. К. Мюллера приводит Л. Г. Хорохорин29.

Наконец, рассматривая типичные ошибки двуязычных словарей в области перевода, следует остановиться еще на одной, которую условно можно назвать ложной идиоматизацией. Идиомом мы здесь вслед за И. А. Мельчуком будем, в частности, называть такое словосочетание, которое не переводится поэлементно, при помощи эквивалентов отдельных составляющих его слов30. Нередко бывает, что словосочетание можно перевести двумя способами — во-первых, регулярно, то есть поэлементно, а во-вторых, идиоматично, то есть не поэлементно. Например, английское словосочетание turn green может быть переведено на русский и как стать зеленым, и как позеленеть. В двуязычных словарях нередко в таких случаях первый, регулярный, способ перевода не отражается, что может породить у читателя представление, будто поэлементный перевод недопустим. Ср. пример из «Шведско-русского словаря»: «ironisera . . . иронизировать; ~ över ngt подтрунивать над чем-л.» (с. 454); в действительности словосочетание иронизировать над кем-либо, чем-либо в русском языке возможно. Русско-датский словарь также использует этот прием: «беспечн//ый . . . sorgløs, ubekymret, letsindig (легкомысленный); skødesløs (халатный); он ~ый человек — han tager sig tingene let; han lader fiolen sørge (разг.)»31. Этот некорректный прием, в общем часто встречаемый в словарях, конечно, приносит мало вреда переводчикам художественной литературы: они переводят на свой родной язык и354 прекрасно знают, какие словосочетания в нем возможны, а какие — нет. Однако лиц, изучающих иностранный язык, это может ввести в заблуждение: часто таким способом описываются действительно невозможные в языке словосочетания.

Если, например, иноязычно-русский словарь сообщает, что такое-то слово переводится на русский язык как можно, а то же слово с отрицанием как нельзя или невозможно32, то это делается для того, чтобы предупредить читателя о неупотребительности словосочетания не можно в русском языке. Ср. с этим вышеприведенный пример из «Шведско-русского словаря» — «ironisera — иронизировать; ~ över ngt — подтрунивать над чем-л.». Кстати, во избежание смешения этих принципиально разных случаев можно применить один простой прием, используемый в некоторых словарях: если словосочетание переводится двояко — поэлементно и иначе, первый перевод не приводится, а перед вторым ставится помета тж. (также), что указывает и на возможность регулярного (поэлементного) перевода.

Наш перечень характерных ошибок двуязычных словарей страдал бы серьезной неполнотой, если бы мы не упомянули в заключение одного из сложнейших и наименее разработанных вопросов лексикографии, имеющего самое непосредственное отношение к проблемам художественного перевода, — вопроса о так называемом культурном контексте иностранного языка, о тех понятиях, которые у говорящих на каком-либо языке связываются с отдельным словом. Даже на очень простых примерах можно показать, что полноценный перевод возможен лишь в случае, когда переводчик полностью понимает смысл переводимого им текста, изучил «живую действительность, стоящую за текстом оригинала»33. В настоящее время словари — по крайней мере европейских языков — и не ставят перед собой цели быть таким справочником по культуре (в широком смысле) народа — носителя исходного языка или этнографической (опять-таки в широком смысле) энциклопедией. Считается, что словарь должен давать только знание слов, но не355 тех — в значительной степени национальных — понятий, которые стоят за этими словами.

Но можно ли считать правильным, адекватным лишь формально, словесно верный перевод, который не вызывает у читателя того же представления о действительности, которое возникает у человека, читающего оригинал на своем родном языке? Разумеется, нет. Если, например, в одной стране есть обычай на зиму выставлять у дома снопы для птиц, а в другой стране этого обычая нет, то верный перевод с первого языка на второй предложения под рождество он выставил два снопа, формально совершенно точный, будет фактически неточным, поскольку читающий это предложение не сможет понять, что имеется в виду. В рассказе Бьёрнстьерне Бьёрнсона «Буланый» (переводчик И. Эльконин) говорится: «Усадьба Бьёрган была расположена так высоко, что хлеба там почти не родились, и поэтому ее в конце концов продали одному швейцарцу, а под пасторский дом отвели место пониже, в долине»34. Русского читателя это предложение, скорее всего, наведет на мысль о том, что в середине прошлого века в Норвегии нашелся чудак швейцарец, пожелавший купить такую непривлекательную усадьбу: ведь читателю (как, по-видимому, и переводчику) неизвестно, что в 1850-е годы в Норвегию была приглашена группа швейцарцев для организации крупных молочных хозяйств в горах. Слово sveitser постепенно приобрело также значение управляющий молочной фермой или владелец молочной фермы, и теперь в этом значении употребляется в форме sveiser (в «Норвежско-русском словаре» В. Д. Аракина это слово неточно переведено как 1) скотник; 2) работник молочной фермы). Но если для правильного по существу перевода знать одни словесные эквиваленты недостаточно, то где же переводчик получит все эти сведения о национальных значениях слов? Пока что единственным путем приобретения переводчиком всех этих необходимых для успешной работы знаний является чтение литературы на языке, с которого он переводит. Уместно поставить вопрос о систематизации этих, как сейчас принято говорить в лингвистике, «фоновых знаний» (background knowledge) и о способах и степени отражения их в двуязычной лексикографии. Этот356 очень важный вопрос теории словарного дела мы намерены подробно изложить в другой работе и поэтому ограничиваемся лишь тем, что в самой общей форме упоминаем о нем.

* * *

В статье рассмотрен ряд недостатков, присущих немалому числу двуязычных словарей. Ошибки эти, несомненно, затрудняют работу переводчиков. Однако было бы неверным пытаться установить прямую зависимость между качеством переводных словарей с данного языка и качеством переводов. По-видимому, в ряде случаев, в связи с низким качеством словарей или их отсутствием, от добросовестного переводчика потребуются дополнительные усилия и поиски, но, если он стремится выполнить свою работу наилучшим образом, он постарается уловить каждый тончайший нюанс мысли автора и точнейшим образом передать его, независимо от того, насколько помогает в этом словарь.

Строго говоря, в идеале качество переводов вообще не зависит от словаря, потому что переводчик должен настолько хорошо владеть языком, с которого он переводит, что двуязычный словарь ему вообще не нужен — он у него уже как бы весь в голове. При выборе того или иного эквивалента переводчик не ищет его в словаре, а, поняв мысль автора, сам находит средства наиболее адекватного ее выражения. При этом он может и не задумываться над тем, есть ли в имеющемся у него словаре эквивалент, который он в данном случае употребляет, или нет. Приводя примеры использования переводчиками не учтенных в словарях эквивалентов, А. В. Федоров поставил Н. Л. Дарузес в заслугу — вполне обоснованно — то, что, переводя фразу Мопассана «La diligence du Havre allait quitter Criquetot», она передала французский глагол quitter при помощи русского глагола отправляться (из Крикто отправлялся гаврский дилижанс), хотя в словаре этот эквивалент не зафиксирован35. Необходимо, однако, подчеркнуть, что, с одной стороны, при переводе этого предложения Н. Л. Дарузес наверняка не смотрела во французско-русском словаре, какие русские слова соответствуют французскому глаголу quitter, а с другой — что в словаре эквивалент отправляться был бы357 уместен. Когда А. и П. Ганзен перевели первую реплику в «Кукольном доме» как «Хорошенько припрячь елку, Элене» (Gem juletræ et godt, Helene), вообще не существовало ни норвежско-русских, ни датско-русских словарей; но и до сих пор ни в одном из таких словарей нет ни перевода припрятать для gemme (gjemme), ни хорошенько для godt.

Напротив, недостаточные знания языка, не компенсируемые частым обращением к словарю, естественно, являются причиной недопустимых ошибок у переводчиков, и словари тут, конечно, ни при чем. Ряд ярких примеров подобных переводческих промахов (на наш взгляд, не совсем точно называя их «словарными ошибками») приводит К. И. Чуковский36. Такие ошибки известны каждому переводчику и редактору переводов, и мы ограничимся лишь одним примером. М. Зощенко, переводивший роман «Яд» норвежского писателя Хьелланна, превратил толстого гимназиста Мортена, «терпеливо носившего кличку Ретрограда — трудно сказать почему»37, в Мортена Толстозадого и заставил Хьелланна, писателя тонкого и деликатного, добавить нелепую фразу: «И нам было бы неловко пояснять, почему его так прозвали»38, хотя слово bakstrever (с переводом «реакционер») есть даже в «Кратком норвежско-русском словаре» Д. Э. Милановой, изданном еще в 1947 году (правда, в нем нет, как, кстати, и в большом «Норвежско-русском словаре» В. Д. Аракина, выражения det er ikke godt å si (forklare) — («трудно сказать»). Конечно, иногда такие ошибки возможны и у опытных переводчиков, и опять-таки нельзя винить в этом словарь. В рукописи одного перевода, выполненного в общем очень хорошо, герой, играющий в карты, четыре раза подряд произносил: «Триумф! Триумф! Триумф! Триумф!» — и торжествующе выкладывал на стол «одну за другой четыре сильные трефы, не дожидаясь хода партнера»; в силу какой-то случайности переводчик, человек способный и добросовестный, прочитал норвежское слово trumf — «козырь» — как triumf.

Словарь может, далее, дать несколько переводных значений слова или словосочетания, каждое из которых будет358 уместным и точным в определенном контексте, но перечислить все эти контексты он, разумеется, не может, и переводчик сам должен сообразить, в каком из значений слово или словосочетание употреблено в тексте и какой, следовательно, перевод надо избрать. Нам довелось редактировать один перевод с норвежского, где герой по воле переводчика «взял кошку под руку и направился к двери», хотя эта необычная акция и не диктовалась словарем, сообщавшим, что ta under armen может означать как взять под руку, так и взять под мышку.

Когда же и переводчик не владеет языком безупречно, и словарь не дает ответа на его вопросы, точность перевода страдает. Из затруднительных положений переводчик выходит двумя способами: либо непонятное слово вообще опускается, либо переводится «по смыслу», то есть переводчик представляет себе, «что писатель хотел сказать». Так, рассказы Артура Омре были изданы в 1962 году — до выхода большого «Норвежско-русского словаря». В первом же предложении рассказа «Пес» (перевод Е. Суриц): «Пес, большой черный пес, тихо шел за мной следом»39 — обнаруживается пропуск: не переведена часть «из леска» (kom ut fra et skausnar) — по-видимому, потому, что и слово skausnar (литературное: skogsnar) и snar в тогдашних словарях отсутствовали. Через предложение пес покачал головой, хотя норвежское skakke på hodet, тоже отсутствующее в словарях до 1963 года, означает «наклонить голову набок, в сторону». (Возможно, правда, что переводчик переводил здесь не «по смыслу», а спутал глагол skakke с глаголом skake — трясти.)

Влияние на качество художественного перевода стилистических неточностей в словарях, смазывания различий в синонимическом ряду, о которых говорилось в статье, обнаружить и, главное, доказать труднее, чем влияние пропусков и неверных переводов. Причина этого в значительной степени состоит в том, что стилистический ключ произведения обычно определяется широким контекстом, и, именно сообразуясь со всей тональностью произведения, переводчик выбирает в каждом конкретном случае тот или иной стилистический синоним. С другой стороны, одно и то же произве359дение нередко может быть прочитано разными переводчиками в несколько различных стилистических ключах, подобно тому как различные музыканты по-разному интерпретируют одно и то же музыкальное произведение. Характерная для словарей размытость стилистических характеристик многих слов, в общем, лишь усугубляет возможности неадекватного понимания переводчиком авторского замысла. Если словарь будет, например, последовательно избегать просторечных и даже разговорных эквивалентов, как это часто делается, то весьма вероятно, что и у пользующегося им не слишком опытного переводчика все герои переводимого произведения будут говорить гладким, невыразительным языком.

Разумеется, рассмотренный перечень типичных ошибок в области перевода, встречаемых в двуязычных словарях, далеко не исчерпывающий. Множество неверных или не вполне верных переводов в словаре объясняется либо недостаточно высокой квалификацией лексикографа, либо его торопливостью и небрежностью, а очень часто и тем и другим. Однако обобщение их и трудно осуществимо, и мало поучительно. Можно, конечно, обратить внимание читателей на то, что в одном словаре вместо перевода колосник дан перевод прут (от решетки), а словосочетание, означающее просвещенная эпоха, переведено как эпоха Просвещения, или на то, что в другом словаре, например, слово, означающее гадливый, переведено как омерзительный, календарь как альманах и т. п. Такого типа ошибки в переводах объясняются, в общем, просто плохим знанием одного из двух языков словаря.

Для нас существенны не такие случайные ошибки, а сознательное, объясняемое ложными исходными установками искажение эквивалентных отношений между языками. Когда словарь передает характерное для разговорного языка переносное значение некоего слова, означающего грудной ребенок, не как младенец (совершенное) дитя, а как перен. беспомощный человек, — это, с нашей точки зрения, ошибка принципиальная. Точно так же принципиально недопустимо вместо лопоухий писать простореч. имеющий большие оттопыренные уши, вместо приставка писать префикс (как, конечно, и префикс вместо приставка), а вместо одного эквивалента стрельба давать также переводы пальба, канонада, обстрел, если все эти дополнительные слова имеют точные эквиваленты в переводимом языке.360

Среди переводчиков широко распространено мнение, что переводный словарь не может дать точных, ярких и емких эквивалентов, какие можно было бы непосредственно, «без переработки» использовать в художественном переводе. Очень четко эту мысль выразил К. И. Чуковский:

«Никакому словарю (двуязычному. — В. Б.) не угнаться за всеми оттенками живой человеческой речи. Поэтому задача переводчика, если он только настоящий художник, заключается именно в том, чтобы возможно чаще отыскивать такие соответствия иностранного и русского слова, какие не могут вместиться ни в одном словаре»40. Несколько ниже К. И. Чуковский хвалит переводчиков за то, что они «пренебрегли лексиконами и дали свой синоним, наиболее выразительный и, я сказал бы, наиболее русский»41.

К. И. Чуковский бесспорно прав в том, что в настоящее время двуязычные словари весьма далеки от соответствия высоким требованиям, которые к ним может предъявлять переводчик. Но, думается, неправомерно пессимистическое утверждение, что «никакому словарю не угнаться за всеми оттенками живой человеческой речи». Принципиально неразрешимых задач здесь нет. Все зависит в конечном счете от лексикографической установки составителя словаря, его способностей, знаний и добросовестности.361

Примечания