Дон Холлуэй
(Don Hollway)

Три урока Харальда Сурового

Решая исход битвы при Фулфорде, норны Урд (Прошлое), Верданди (Настоящее) и Скульд (Будущее) — три могущественные женщины, повелевающие жизнями людей — обнаружили, что, чтобы распутать нити судеб, им придётся вернуться на тридцать шесть лет назад, в точку, где эти нити сплелись. Бросив вызов другому конунгу и своим бывшим подданным, легендарный правитель вернулся из восточных земель, чтобы силой оружия попытаться отбить свои владения. А рядом с ним был его юный родич, едва отрастивший бороду, но уже рвавшийся в первую в своей жизни настоящую битву.

В 1030 году Харальд Сигурдссон был, как писал Снорри, пятнадцати зим от роду и таким рослым и крепким, что казался почти взрослым мужчиной. Он происходил из знатного рода и уже умел вести за собой людей. Той весной он шёл в первых рядах войска. Почти семь сотен северян следовали за ним из Оппланна, области в центральной Норвегии, в Швецию. Там стоял с войском сводный брат Харальда Олаф, однажды уже бывший конунгом Норвегии и надеявшийся — если удача окажется на его стороне — стать им снова.

Олаф, прозванный Толстым, был на двадцать лет старше Харальда. В юности он служил наёмником у английского короля Этельреда (в сагах — Адальрада) II Неразумного, хотя вернее было бы назвать этого короля не неразумным, а «окружённым никчёмными советниками». Олаф провёл его корабли по Темзе и выиграл бой, тем самым позволив Адальраду согнать Кнута с английского престола. «Многие корабли тогда отошли назад, а Олаф конунг со своей дружиной норвежцев продолжал продвигаться вверх по течению под мост. Его люди привязали толстые канаты к сваям, на которых стоял мост, пустили все свои корабли вниз по течению и гребли при этом изо всех сил. Сваи вырвало из-под моста и потащило по дну. И так как на мосту стояло большое войско и было много оружия и камней, то, когда сваи вырвало, мост проломился, и многие попадали в реку, а остальные разбежались». (здесь и далее Сага об Олафе Святом цитируется в переводе Ю. К. Кузьменко. Источник: Снорри Стурлусон. Круг Земной. — М.: Наука, 1980)

Олаф восхищался тем, как франкский император Карл Великий использовал христианство для объединения своего королевства. Приняв крещение, он приступил к обращению страны в религию мира, не заботясь о том, кого ему для этого придётся изгнать, покалечить, ослепить или убить. Олаф настолько оттолкнул от себя свою знать, что те призвали на правление Кнута, который подчинил себе Данию и Англию, и предложили ему прибавить Норвегию к его империи в Северном море, вынудив Олафа бежать на Русь. Но теперь тридцатипятилетний Олаф вернулся с армией, чтобы отвоевать свой трон.

Мы можем представить, как обнялись братья при долгожданной встрече. Харальду нелегко было смириться с изгнанием Олафа, ведь он был родичем этого конунга-преступника, за которым тянулся шлейф кровной мести и вражды. От известия о возвращении Олафа Норвегию охватило беспокойство. Однако Харальд известил брата, что у его противников нет предводителя. Ведь Кнут не сидел на престоле в Норвегии, а правил ею из-за моря — из Англии.

Никто не мог бы упрекнуть юного Харальда за то, что он восхищался старшим братом и считал его героем. Оба они были королевской крови. Отец Олафа, конунг Харальд Гудрёдссон по прозвищу Гренландец, погиб ещё до рождения сына, собираясь оставить его мать, Асту Гудбрандсдоттир, ради другой женщины — Сигрид Гордой. (Полностью оправдав своё прозвище, Сигрид устроила пир для своих женихов, включая Харальда, напоила их, а затем распорядилась сжечь их заживо вместе с пиршественным залом). Оскорблённая и преданная, овдовевшая Аста вторично вышла замуж за конунга Рингерике Сигурда Хальвданссона по прозвищу Свинья, в браке с которым родила двух дочерей и трёх сыновей, младшим из которых был Харальд Суровый. Жена двух малых конунгов, Аста растила своих сыновей с надеждой, что они станут великими правителями и прославят её саму. Когда она родила Харальда, Олаф уже сумел подчинить себе всю Норвегию.

Рассказывается, что когда Харальду было три года, Олаф приехал с визитом в Рингерике. Аста представила ему всех своих сыновей — Гутхорма, Хальвдана и Харальда (дочери, Гуннхильд и Ингерид, играли слишком незначительную роль в этой истории). Когда Олаф посадил к себе на колени двух старших мальчиков и притворно нахмурился, они оба испугались и не осмелились посмотреть ему в лицо. Маленький Харальд, напротив, смело выдержал его взгляд, а когда Олаф взъерошил ему волосы, тот в ответ дёрнул конунга за усы. Олаф сказал, что из мальчика вырастет настоящий боец.

На следующий день Олаф и Аста прогуливались по угодьям и увидели, как Гутхорм и Хальвдан играют в бондов — они воображали, что строят дома и хлев для скота. Их отец Сигурд никогда не стремился к власти так, как к успехам в земледелии, а его прозвище Sýr (свинья) было дано ему и воспринималось как комплимент, ведь свиньи роются в земле и тем самым помогают удобрять её. Маленький Харальд играл сам по себе, пуская деревянные дощечки плыть по озеру. Олаф спросил его, что это, и Харальд ответил, что это его боевые корабли. Олаф сказал, что, должно быть, в будущем ему и вправду придётся командовать кораблями. Затем он спросил у Гутхорма:

«— Что бы тебе больше всего хотелось иметь?

— Поля, — ответил тот.

Конунг спросил:

— А большие ли поля?

Тот ответил:

— Я хочу, чтобы каждое лето засевался весь этот мыс.

А на том мысу было десять дворов. Конунг сказал:

— Да, много хлеба там могло бы вырасти.

Потом он спросил Хальвдана, что бы тот больше всего хотел иметь.

— Коров, — ответил тот.

— А сколько же ты хочешь коров? — спросил конунг.

— Столько, что, когда они приходили бы на водопой, они стояли бы вплотную вокруг всего этого озерка.

Конунг сказал:

— Вы оба хотите иметь большое хозяйство. Таким же был и ваш отец.

Потом конунг спросил Харальда:

— А что бы тебе больше всего хотелось иметь?

Тот отвечает:

— Дружинников.

— А сколько же ты хочешь дружинников?

— Столько, чтобы они в один присест могли съесть всех коров моего брата Хальвдана.

Конунг улыбнулся и сказал Асте:

— Из него, мать, ты, верно, вырастишь конунга».

* * *

Теперь Харальд получил от своего старшего брата первый урок — урок того, как конунг идёт на войну. Олаф привёл с собой личную дружину в двести воинов, полученную от князя Ярослава Мудрого (Ярицлейва, как его называли саги). Шведский конунг Анунд Якоб предоставил ему ещё четыре сотни бойцов и позволил рекрутировать в дальнейшем столько воинов, сколько понадобится, в первую очередь подразумевая многочисленных норвежских изгнанников, укрывавшихся в Швеции. Также к Олафу присоединился его родич Даг Хрингссон, под началом которого было 1200 человек, в обмен на обещание вернуть ему законные владения в Норвегии. Точный размер армии Олафа неизвестен. Снорри приводит цифру в 2400 человек, однако до XIV века, когда в употребление вошли арабские цифры, северяне использовали так называемую «длинную сотню», то есть 120, так что, по-видимому, указанное Снорри число нужно увеличить до 2800.

Харальд и Олаф отправились из Селонгера на восточном побережье Швеции и прошли весь путь по горным северным хребтам. Надеясь по пути привлечь на свою сторону новых союзников, Олаф не стеснялся придавать своему походу дух крестового похода и активно пропагандировал христианскую веру, что помогло ему рекрутировать ещё около тысячи человек. Многие из них, однако, были обычными наёмниками и мародёрами, надеявшимися нажиться на войне, и многие из них исповедовали старую языческую веру. Олаф настаивал на крещении, говоря, что не может полагаться на численное превосходство своего войска и потому должен уповать на помощь бога, а присутствие язычников в его рядах в таком случае делу не поможет.

Почти половина новобранцев креститься отказалась, и Олаф, верный своему слову, готов был отправить их восвояси. Хотя и наверняка запомнил имена их предводителей, дабы разделаться с ними в следующем военном походе. Другая же половина новобранцев последовала примеру двух братьев, о которых Сага об Олафе рассказывает так:

«Одного человека звали Торир Кукушка, а другого Фасти Пахтанье. Оба были отъявленными разбойниками. С ними было ещё тридцать человек, все им под стать. Эти два брата были больше и сильнее остальных, и решительности и смелости им было не занимать. Узнав, что мимо проезжает войско, братья посоветовались и решили, что неплохо было бы отправиться к конунгу и последовать за ним в его страну, участвовать в сражении на его стороне и отличиться. Они раньше не бывали в настоящем сражении, когда войска выстраиваются в боевые порядки, и им очень хотелось это увидеть. Такое решение пришлось по вкусу и их товарищам, и все они отправились к конунгу. Явившись к нему, братья всей шайкой и в полном вооружении подошли к конунгу и приветствовали его. Конунг спросил у них, кто они такие. Они назвали себя и сказали, что они здешние. Затем они сказали о своём деле и предложили конунгу последовать за ним. Конунг говорит, что, как он видит, от таких людей и в самом деле может быть большая польза.

— Так что я хотел бы взять вас с собой, — говорит он, — но крещёные ли вы?

Торир Кукушка отвечает, что он и не крещёный, и не язычник.

— У нас у всех нет другой веры, кроме той, что мы верим в самих себя, в свою силу и удачу. Нам этого хватает.

Конунг говорит:

— Очень жаль, что такие видные люди, как вы, не верите в Христа, своего создателя.

Торир отвечает:

— Есть ли у тебя в войске, конунг, какой-нибудь христианин, который был бы виднее нас, братьев?

Конунг потребовал, чтобы они крестились и приняли правую веру.

— Вот тогда и следуйте за мной, — говорит он, — и я сделаю вас очень уважаемыми людьми. А если не хотите креститься, то поезжайте обратно и продолжайте заниматься своим делом.

Фасти Пахтанье отвечает, что он не хочет креститься.

И они пошли прочь. Тут Торир Кукушка сказал:

— Для нас позор, что конунг прогнал нас из своего войска. Ещё никогда не бывало, чтобы кто-нибудь отказался взять меня в товарищи. Я так не поеду назад.

И они вместе с другими людьми из лесов присоединились к войску.

А Олаф конунг двинулся на запад к Кьёлю».

Современному читателю прозвище одного из братьев, а именно Торира Кукушки, может показаться смешным свидетельством сумасшествия, однако для древнего скандинава оно имело совсем другое значение. Кукушки известны тем, что подкидывают свои яйца в гнёзда других птиц и при этом кричат, подражая крику ястреба, чтобы отпугнуть от гнезда его законных хозяев, а вылупившийся птенец затем выбрасывает из гнезда все остальные яйца и таким образом один получает всю приносимую обманутыми родителями еду. По всей видимости, такое прозвище означало, что Торир — хитроумный оппортунист и удачливый предводитель.

Сага рассказывает и ещё об одном очень похожем случае:

«Когда Олаф конунг подошёл к Стикластадиру, к нему явился один человек. Ничего удивительного в этом не было, так как к конунгу приезжали люди со всей округи. Но удивительным событием это показалось потому, что этот человек был совсем не похож на других. Он был так высок, что самые высокие люди были ему по плечо. Он был очень хорош собой, и у него были пышные волосы. Он был хорошо вооружён: у него были очень красивый шлем и кольчуга, красный щит, за поясом разукрашенный меч, а в руке большое позолоченное копьё с древком толщиной с кулак. Он предстал перед конунгом, приветствовал его и спросил, не хочет ли конунг принять от него помощь. Конунг спросил, как его имя и кто он родом, и откуда он. Тот отвечает:

— Мои родичи живут в Ямталанде и Хельсингьяланде. Зовут меня Арнльот Геллини. Ещё могу вам сказать, что я помогал тем, кого вы посылали в Ямталанд за податями. Я дал им серебряное блюдо, которое просил передать вам в знак того, что хочу быть вашим другом.

Тогда конунг спросил, крещён ли он или нет. Арнльот мог сказать о своей вере только то, что он верит в свою мощь и силу.

— Этой веры мне до сих пор хватало. А теперь я хочу верить в тебя, конунг.

Конунг говорит:

— Если ты хочешь верить в меня, то должен поверить и в то, чему я тебя научу. Ты должен поверить, что Иисус Христос создал небо и землю и всех людей и что к нему идут после смерти все добрые и праведные люди.

Арнльот говорит:

— Я слышал о белом Христе, но ничего не знаю о его делах и о том, где он правит. А сейчас я поверю всему, что ты говоришь, и хочу полностью довериться тебе.

Арнльота крестили, и конунг научил его тому, что считал необходимым. Он поставил его в первые ряды войска и перед своим стягом. Там стояли также Торир Кукушка и Фасти Пахтанье со своими товарищами».

Армия Олафа прибыла в северо-восточную часть норвежской области Трёндаланд, к Стикластадиру, то есть хутору Стиклы, названному в честь девушки Стиклы, взявшей в руки оружие, чтобы бороться с датчанами. В те дни столицей Норвегии был Трондхейм (дом трона), позже переименованный в Нидарос. Тот, кто владел городом, мог по праву именовать себя конунгом. Олаф, конечно, был далеко не наивен и не ждал, что подданные, которыми он прежде правил так сурово, будут ждать его с распростёртыми объятиями. Советники подталкивали его применять тактику выжженной земли, разрушать владения и убивать любого, кто не окажет ему поддержку, как конунг и поступал раньше с теми, кто отказывался креститься.

Однако Олаф считал измену ему преступлением меньшим, чем измена богу. Он запретил мародёрство. Он счёл, что в случае, если после боя придётся отступить, захваченная добыча и угнанный скот замедлят отступление, а в случае успеха всё это в любом случае достанется победителю. Олаф принимал крестьян в свои ряды, а одному богатому землевладельцу пообещал, что пожертвует церкви серебро за каждого павшего в бою крестьянина.

Таким образом он надеялся завоевать любовь и поддержку среди простого люда, но за ошибки прошлого всё же пришлось платить. Подойдя к Стикластадиру, войско Олафа столкнулось с ополчением, в котором был буквально каждый норвежец, способный держать в руках оружие, — и лендрманны, и зажиточные бонды, и крестьяне, и даже рабы. По словам Снорри, никому ещё доселе не удавалось собрать в Норвегии такое большое воинство. Он писал так: «Говорят, что в войске бондов было не менее сотни сотен человек», что может восприниматься как обозначение великого множества, однако если измерить это число в длинных сотнях, то получается цифра в 14.400 воинов — почти в четыре раза больше, чем было под началом у Олафа.

Кнута, конечно, среди них не было. Вместо него войско вёл Кальв Арнасон, которого Снорри описывал как великого вождя. Он был выходцем из знатного рода Арнасюнир — сыновей Арни, потомков которого разделила вражда из-за присяги двум разным конунгам. Братья Кальва выступили на стороне Олафа, но сам он выбрал сторону Кнута, объединившись со своим тестем Ториром по прозвищу Собака и зятем Хареком из Тьоты, которые затаили на Олафа обиды по причине денег, мести и кровной вражды. Харек был старым и закалённым в боях воином, и потому сперва честь вести войско в бой была предложена именно ему. Однако он ответил отказом.

«Харек отвечает, что для такого дела больше подходят те, кто помоложе его.

— Я же стар и дряхл, — говорит он, — и не гожусь в полководцы. К тому же мы с Олафом конунгом в родстве, и хотя он это родство ни во что не ставит, мне всё же не подобает быть в битве против него выше любого другого из нашего войска. А вот ты, Торир, очень годишься быть предводителем в битве против Олафа конунга. Для этого у тебя есть достаточно оснований. Тебе надо отомстить ему за убийство твоих родичей и за то, что он изгнал тебя и захватил все твои владения. К тому же ты обещал Кнуту конунгу и своим родичам отомстить за Асбьёрна. Или ты, может быть, надеешься, что тебе представится лучшая возможность отомстить Олафу за весь твой позор?»

Торир Собака был знатным и влиятельным вождём с острова Бьяркей, и когда-то давно он тоже был верен Олафу. Однако он противился христианизации Норвегии, и к тому же его племянник оказался вовлечён в кровную вражду, в ходе которой он убил одного из слуг Олафа, за что и сам поплатился жизнью. Торир позже отомстил за племянника, и Олаф приговорил его за это к выплате крупного денежного штрафа, что лишь усугубило недовольство Торира конунгом. В битву при Стикластадире Торир шёл с копьём, которым убили его племянника, и клятвой, что он обагрит это копьё кровью конунга.

И ещё один вождь был на стороне противников Олафа. Это был Торстейн Кнаррасмид — Корабельный Мастер, затаивший на конунга обиду за то, что тот отобрал у него большой торговый корабль, который Торстейн сам построил и которым очень гордился. Он шёл с Ториром Собакой в первых рядах войска и надеялся встретиться с конунгом лицом к лицу. Вооружён он был, как и подобает плотнику, топором.

Все хотели, чтобы Кальв вёл войско и строил его так, как посчитает нужным.

«Кальв сказал, что все, кто хотят отплатить Олафу конунгу за свои горести и беды, должны сражаться под тем стягом, который понесут прямо навстречу стягу Олафа, и вспомнить все обиды, которые он нанёс им. Он сказал, что у них не будет лучшей возможности отомстить за свои несчастья и освободиться от гнёта и рабства, в которые их вверг конунг.

— Кто не будет смел в бою, — говорит он, — того назовут трусом, ибо вы сражаетесь против тех, кто виноват в ваших бедах, и они не пощадят вас, если им удастся одержать верх.

Кальв поднял стяг и поставил вокруг него своих людей и Харека с Тьотты с его людьми. Торир Собака со своими людьми стоял в самом переднем ряду перед стягами. По обе руки от него стояло отборное войско самых смелых и лучше всего вооружённых бондов».

Это была грозная сила, настоящая стена из щитов.

* * *

Харальд стоял с Олафом бок о бок, когда конунг, вооружённый копьём и облачённый, как подобает знатному человеку, в кольчугу и позолоченный шлем, с белым щитом, на котором был изображён золотой крест, и мечом по имени Хнейтир, обратился к своим воинам так:

«— У нас хорошее и большое войско, — говорит он, — и хотя у бондов войско немного больше нашего, судьба решит, кому достанется победа. Но я должен объявить вам, что в этом бою я не отступлю. Я либо одержу победу над бондами, либо погибну в бою».

В случае победы он пообещал соратникам богатства и земли, а в случае поражения — награду в раю на небесах.

«— Будем сразу же решительно наступать, тогда исход битвы может быстро решиться, даже если наши силы неравны. В быстром натиске залог нашей победы. Но нам придётся плохо, если сражение затянется и наши люди так устанут, что не смогут сражаться. К тому же у нас гораздо меньше людей, которые могли бы прийти на смену уставшим и дать им возможность отдохнуть. Но если наш натиск будет так силён, что их первые ряды дрогнут, то, отступая, они сомнут тех, кто будет позади них, и чем больше их там будет, тем большим будет их смятение.

Когда конунг закончил эту речь, все одобрительно зашумели и стали подбадривать друг друга».

Хотя в текстах саг и не говорится об этом напрямую, но всё указывает на то, что Олаф выстроил войско в обычный для викингов атакующий клин svinfylking — свиная или кабанья голова. Согласно датскому историку Саксону Грамматику, первым, кто придумал и использовал этот строй, был сам бог Один, однако в действительности скандинавы, скорее всего, позаимствовали эту тактику у древних римлян и их caput porcinum. (Некоторые современные историки даже полагают, что svinfylking на самом деле больше походил на колонну, нежели на клин).

Во главе клина ставились воины, имевшие наилучшее снаряжение. Такой клин позволял направить всю силу отряда в единую точку во вражеском строю. И здесь кроется главное отличие битвы при Стикластадире от битвы при Фулфорде тридцать шесть лет спустя: в 1030-м году нападающие, а не обороняющиеся, владели позицией на возвышенности. Им пришлось бы отказаться от этого преимущества, чтобы омыть свои клинки в крови бондов.

Во главе клина Олаф поставил уже упомянутых ранее высокого Арнльота, Торира Кукушку и бывших под его началом людей, а честь нести знамя конунга — белое знамя с изображением wyrm, то есть морского змея — выпала Торду сыну Фоли, и сам конунг встал рядом со знаменосцем, окружённый телохранителями. Одним из них был Бьёрн (в переводе Ю. Кузьменко он назван окольничим), швед, сражавшийся секирой, верный спутник и приближённый Олафа, а также старый друг жены Олафа Астрид. Именно Бьёрн привёз конунгу, находившемуся при дворе Ярослава Мудрого, весть о том, что тот должен вернуться в Норвегию. Ещё рядом с Олафом был юный наследник ярла Оркнейских островов, Рёгнвальд сын Бруси, который когда-то последовал за конунгом в изгнание, а теперь вернулся вместе с ним. В тексте Саги об оркнейцах Рёгнвальд описывается как умный, удивительно красивый, высокий и статный светловолосый мужчина с учтивыми манерами.

И ещё рядом с конунгом были скальды.

«Говорят, что когда Олаф конунг построил своё войско, он поставил вокруг себя людей, которые должны были защищать его щитами. Для этого он отобрал самых сильных и ловких. Потом он позвал к себе своих скальдов и велел им быть рядом с ним.

— Вы должны, — говорит он, — стоять здесь и видеть всё, что происходит, собственными глазами, тогда вам не придётся полагаться на рассказы других, ведь потом вы должны будете рассказать об этой битве и сложить о ней песни».

В тот раз Сигвата Торвардсона, любимого скальда Олафа, не было рядом с конунгом, поскольку он совершал паломничество в Рим. Однако Олаф призвал соратников не гневаться на отсутствие скальда, ведь тот молился за их победу. После битвы Сигват много беседовал с её очевидцами и потому смог рассказать о ней в Поминальной драпе об Олафе.

Шведские воины должны были встать в левой части строя. Отряды Дага Хрингссона были всё ещё на подходе, им был отведён правый фланг. В ожидании их на правом фланге должен был стоять Харальд со своими воинами. Однако, видя значительное численное превосходство противника и тревожась за жизнь младшего брата, а также за их мать, что могла потерять в этой битве обоих сыновей, Олаф объявил:

«— Но я считаю, — говорит конунг, — что моему брату Харальду не следует сражаться в этой битве, ведь он ещё ребёнок.

Харальд отвечает:

— Я непременно буду сражаться, и если я ещё недостаточно силён, чтобы удержать меч, я знаю, что надо сделать: я привяжу рукоять меча к руке. Никто так не хочет насолить бондам, как я. Я хочу сражаться вместе с моими товарищами».

И здесь мы впервые встречаем упоминание о Харальде Суровом как о скальде, поскольку далее сага приводит молниеносно сложенную им вису:

«Край прикрыть сумею
Войска, в строй лишь дайте
Встать. Утешу, страшен
В ратном гневе, матерь.
Не отступит, копий
Убоявшись, — пляшет
Сталь — младой в метели
Скёгуль1 скальд удалый».

Ничто викинги не любили и не ценили так, как храброго воина, способного сложить искусную вису перед лицом смерти. Юный Харальд показал всем, чего он стоит. И так получил он свой второй урок — урок того, как конунг ведёт своих людей в бой.

Оба воинства собрались к полудню, но битва началась далеко не сразу. Крестьянское ополчение было столь велико, что им всем потребовалось время, чтобы занять свои места, и Ториру Собаке пришлось, как пастуху, сгонять своих самых ненадёжных воинов в первые ряды, чтобы они не струсили перед боем. Казалось бы, самое время для наступления Олафа, но он всё ещё дожидался Дага Хрингссона и его людей. Ожидание так затянулось, что конунг даже лёг на землю и вздремнул. Олаф возмутился, когда Финн, брат Кальва сына Арни, разбудил его, чтобы сообщить о подходе врага, потому что ему снился приятный сон о том, что он поднимался по высокой лестнице до самых небес и уже ступал на самую последнюю ступень, когда его растолкали.

«Финн говорит:

— Мне твой сон не кажется таким хорошим. Боюсь, что он предвещает твою смерть, если это только не было пустое сновиденье».

Два воинства сошлись так близко, что люди из первых рядов могли разглядеть лица и узнать друг друга. Олаф заметил своего бывшего союзника Кальва и спросил его:

«— А ты почему здесь, Кальв? Ведь мы расстались друзьями в Мёре. Не подобает тебе сражаться против нас и бросать в нас копьё, ведь с нами четверо твоих братьев!»

По традиции северяне начинали сражения с броска копья в противника в память о копье Одина, которое он метнул, сражаясь в первой великой войне асов с ванами. Олаф был христианином, поэтому он предполагал, и мы присоединимся к нему в этом предположении, что приверженности традиции стоило бы ожидать от Кальва. Тот так ответил конунгу:

«— Многое теперь не так, как должно бы быть! Ты так покинул нас, что нам ничего не оставалось, кроме того, чтобы помириться с теми, кто остался. А теперь каждый должен оставаться там, где он есть. Но мы могли бы ещё помириться, если бы это зависело от меня».

Однако стоящий рядом Финн предупредил конунга о коварстве своего брата и сказал, что раз Кальв произносит добрые слова, то собирается на злое дело.

«Конунг сказал:

— Может быть, Кальв, ты и хочешь помириться со мной, но мне не кажется, что вы, бонды, хотите мира.

Тут Торгейр из Квистстадира сказал:

— Вы сейчас получите от нас такой мир, который раньше многие получали от вас, и теперь вам придётся расплачиваться за это!

Конунг говорит:

— Тебе-то не следует так рваться в бой, так как сегодня тебе не суждено взять над нами верх. Ведь это я сделал тебя из ничтожного могущественным».

Перевалило за полдень. Бондам не было нужды дожидаться подхода войска Дага Хрингссона. И тогда Торир Собака, вооружённый копьём, которое он поклялся обагрить кровью конунга Олафа, вышел вперёд. Он надел в битву не доспех, а рубаху из оленьей шкуры. Торир активно торговал с финнами, и он попросил финских колдунов заговорить рубашку так, чтобы её не брало никакое оружие. «Fram, fram, buandmenn!», — закричал он. Вперёд, вперёд, бонды!

Стена щитов — это оборонительное построение, предполагающее, что бойцы стоят на месте. Чтобы не потерять целостность, она если и могла двигаться, то только по одному шагу за раз. Медленно, в ритм, чтобы не разорвать строй, ряды крестьян и рабов зашагали вверх на холм, навстречу нацеленному на них svinfylking под знаменем со змеем. Дистанция сокращалась, и полетели стрелы и копья, и раздавались крики, когда они попадали в цель.

Тогда раздался боевой клич Олафа: «Fram, fram, Kristmenn, krossmenn, konungsmenn!», — и конунг поднял вверх свой меч Хнейтир. Вперёд, вперёд, люди Христа, люди креста, люди конунга!

На правом фланге юный Харальд тоже поднял свои меч и щит и двинулся вниз со своими людьми, медленно, следя одним глазом за продвижением знамени своего брата. Но, в отличие от стены щитов, у клина другое преимущество — это внезапность и скорость его атаки. При нападении клина воины пускались в бег, их меньше заботила стройность рядов, они громко кричали, поскольку их захлёстывали страх, ярость и жажда крови, они знали, что смерть может поразить их в любой миг и, если это произойдёт, то единственное, что им остаётся — это попытаться встретить её достойно. В этой отчаянной попытке бойцы во главе клина — вчерашние разбойники, изгнанники и бродяги, а теперь элита войска конунга — врезались в стену щитов и занесли свои мечи…

* * *

В современном мире, где люди убивают друг друга со всё больших и больших расстояний, уже не существует аналога стены щитов. Только очень немногим, например, профессиональным спортсменам-борцам, приходится испытывать, что это такое — когда в тебя на полном ходу врезается всей своей тяжестью взрослый человек. И даже современные борцы не имеют при себе остро заточенных мечей. Главная цель клина, врезающегося в стену щитов — свалить с ног силой инерции как можно больше противников и тогда уже разбираться с ними один на один. Мы никогда не узнаем, сколько в тех битвах погибло людей от такой тактики: сколько было затоптано, раздавлено щитами или завалено телами других упавших. Скальд Сигват Тордарсон писал так:

«Бил ворога Олаф
Толстый, вёл, победы
Добиваясь, войско
Герой броненосный».

Огромный клин врубился в ряды крестьянской армии, словно топор палача в шею осуждённого. Атака была настолько мощной, что «морда» кабана достигла дальнего конца поля. «Олаф конунг поставил своё войско на возвышенности, и оттуда его люди бросились вниз на войско бондов. Их натиск был так силён, что бонды отступили, и первые ряды войска конунга оказались там, где раньше стояли последние ряды бондов», — пишет Снорри.

Войско бондов было расколото надвое. Те, кто находился в первых рядах по обеим сторонам клина, были настолько ошеломлены яростью нападавших, что некоторые из них принялись выкрикивать боевой клич Олафа, то ли в замешательстве, то ли пытаясь в суматохе боя прикинуться людьми конунга. Услышав это, бойцы из своих же рядов обратили клинки против них.

Однако, справившись с первым натиском, Кальв, Торир, Харек и их люди выстояли и призвали бондов сражаться. Возможно, это даже был их изначальный расчёт: дать стене щитов дрогнуть под ударом клина и затем окружить его, поскольку клин силён в атаке, но уязвим в обороне. А так как крестьянская армия не обратилась в бегство в первые же минуты, ужаснувшись ярости противника, то теперь её воины оказались по обе стороны от атакующих — в самой выгодной для средневекового сражения позиции.

«Тут войско бондов стало нападать со всех сторон. Те, кто были в первых рядах, рубились мечами, те, кто стоял за ними, кололи копьями, а все, кто шли сзади, стреляли из лука, метали копья, бросали камни и другое метательное оружие», — пишет Снорри.

Стоявшим в клине воинам не было спасения от стрел, сыпавшихся со всех сторон, в толчее едва ли удавалось поднять щит над головой для защиты, а главной задачей было уже не убить противника, а самому уцелеть и не быть раздавленным. За счёт значительного численного превосходства армия бондов давила и давила, и оба фланга войска Олафа теснились всё ближе к центру, там, где виднелось знамя конунга со змеем. Однако Харальду какое-то время удавалось сдерживать их натиск и не отступать, это нам известно, поскольку в противном случае история той битвы закончилась бы сразу на этом самом месте. Скальд Тьодольв Арнарсон, который через несколько лет после тех событий стал близким другом и любимым поэтом Харальда, сложил такие строки:

Бич болгар на горе
Недругу под Хаугом2
Лучший был помощник
В ратоборстве брату.
Лишь печась о веже
Шлема, бросил — десять
Зим сравнялось князю
И пять — тело братне.

(Сага о Харальде Суровом. Перевод: А. Я. Гуревич. Источник: Снорри Стурлусон. Круг Земной. — М.: Наука, 1980. Издание подготовили: А. Я. Гуревич, Ю. К. Кузьменко, О. А. Смирницкая, М. И. Стеблин-Каменский.)

Позже Харальд и сам расскажет об этой битве в своих Висах радости:

Трёндов было втрое
В бранном поле боле,
Но мы в буре битвы
Били их, рубили.
Смерть владыка смелый,
Молод принял Олаф.

Жизненные пути многих людей окончились в тот день. Клин, сперва самое сильное место войска Олафа, теперь стал самым уязвимым. Потери были колоссальными. Говорится, что Арнльот и Торир Кукушка со своими людьми каждый убили по врагу, а многие и по несколько, но в итоге противники вцепились в них, словно волки в загнанных оленей, и все они полегли, с последним вздохом вознося молитву кто Христу, а кто и Одину.

Конунг Олаф приказал Торду сыну Фоли нести знамя. Сигват Скальд так сказал об этом:

Торд с Олафом рядом
Насмерть дрался острой
Сталью, крепкосерды
Шли стеной герои.

Так говорится в саге о продолжении битвы: «Ряды перед стягом конунга стали редеть. Тут конунг велел Торду вынести стяг вперёд и сам стал под стягом с теми, кто должен был быть рядом с ним в битве. Это были самые смелые и всего лучше вооружённые люди. Сигват говорит так:

Знаю, шёл воитель
Со знаменем рядом.
Стяг летел пред смелым
Моим господином».

Сказано также, что один вид Олафа наводил на бондов такой ужас, что у них будто руки опускались от страха, что взгляд его гневно сверкал. Возможно, христианская вера не помешала конунгу пробудить в себе боевую ярость, достойную берсерков. Говорится, что он сражался отважно, но бонды, несмотря на свой страх, всё же слушали призывы своих командиров и мало-помалу осмеливались подступать к конунгу всё ближе и ближе.

Олаф сошёлся лицом к лицу с Торгейром из Квистстадира и рассёк ему мечом и шлем, и голову. «— Ну что, разве не правду я сказал, что ты не одержишь верх в бою со мной?» — произнёс конунг, когда тот упал.

Но в этот миг Торд-знаменосец получил смертельную рану и пал рядом со стягом, который воткнул в землю так глубоко, что тот застрял в ней. Враги подступали со всех сторон, и люди Олафа были окружены. Вдали уже виднелись подходящие воины Дага Хрингссона, однако прежде чем они успели вступить в битву, всем, кто оставался на тот момент в живых, был явлен знак от бога. Или богов.

* * *

На небе в тот день не было ни единого облака, и солнце светило ярко. Как вдруг оно исчезло… «…и небо, и солнце побагровели, а потом вдруг стало темно, как ночью».

Современные учёные способны повернуть астрономические часы вспять, чтобы определить точное время затмения, и их расчёты выявили некоторое несоответствие деталей в истории битвы при Стикластадире. И Снорри, и норвежский монах Теодорих, которые, возможно, опирались на один и тот же источник, утверждают, что битва произошла «в среду в четвёртые календы августа месяца», т. е. 29 июля, и эта дата до сих пор отмечается в Норвегии. Однако по астрономическим рассчётам дата единственного затмения, произошедшего в Норвегии в 1030-м году, — это было гибридное затмение, которое, в зависимости от точного угла и расстояния луны от наблюдателя, с одних точек поля могло казаться полным, а с других неполным, — приходится на 31 августа, то есть почти на месяц позже.

Было установлено, что данное несоответствие дат возникло из-за неправильного перевода древних текстов, которые утверждают, что битва произошла через 1029 лет и 209 дней после Рождества Христова. Но если посчитать дни в длинных сотнях, т. е. дважды по сто двадцать + девять) от 25 декабря, то получается как раз дата 31 августа. Так что норвежцы сегодня, по всей видимости, отмечают произвольную дату, так же как и американцы празднуют искусственно установленные дни рождения президентов (и, следует заметить, подобно тому, как раннехристианская церковь произвольно устанавливала дату рождения Христа). Но для судьбы Харальда путаница в датах была не так важна, как несчастье, которое предвещало темнеющее небо над Стикластадиром.

Это было жутким предзнаменованием. Над Стикластадиром затмение началось в два часа пополудни, и меньше чем за час зловещий чёрный шар почти полностью закрыл солнце. Воинам пришлось биться в темноте. Даг Хрингссон уже успел подойти и построить своих воинов, но они не сумели сразу вступить в битву, поскольку не видели, кто находится перед ними. Трудно себе представить более верный знак приближающихся грандиозных событий. Приверженцы старой веры, должно быть, почувствовали, что им выпало сражаться в Рагнарёке — последней битве перед концом мира, и что сам Один смотрит на них своим единственным глазом. А для христиан затмение наверняка было тем же знаком, что и почти тысячу лет назад в Иерусалиме — знаком, что близится смерть святого человека.

В опустившейся темноте и суматохе боя Олаф встретился лицом к лицу с Ториром Собакой и нанёс ему удар мечом, однако клинок Хнейтир не смог пробить финскую рубашку Торира. Саги, конечно, утверждают, что причиной тому искусные чары финских колдунов, однако в реальности выделанная особым образом кожа может быть действительно очень эффективна против оружия. Торир всё же оказался легко ранен в руку.

«Тут конунг сказал Бьёрну окольничему:

— Прибей собаку, раз его не берёт железо!

Бьёрн перевернул секиру и ударил Торира обухом. Он попал Ториру в плечо. Удар был очень силён, и Торир пошатнулся. В это мгновение конунг повернулся к родичам Кальва и смертельно ранил Олафа, родича Кальва. Между тем Торир Собака вонзил копьё Бьёрну3 окольничему в грудь. Это была смертельная рана. Торир сказал:

— Так мы бьём медведей!»

Peter Nicolai Arbo

В тот же миг Торстейн по прозвищу Корабельный Мастер поразил конунга Олафа топором в левое бедро. Финн сын Арни тут же сразил Торстейна насмерть, однако тот успел свершить свою месть. Раненный конунг привалился к большому валуну, который теперь называется Olavssteinen, т. е. камень Олафа, выронил меч и обратился к богу. Ведь в отличие от тех викингов, что исповедовали старую веру, ему не нужно было непременно погибать с мечом в руке, чтобы попасть в Вальхаллу. Торир Собака не упустил свой шанс и нанёс ему удар копьём в живот. А Кальв сын Арни в тот же самый миг рубанул конунга по шее. Любая из этих ран могла бы оказаться смертельной, а, нанесённые все разом, они не оставили Олафу ни единого шанса. «От этих трёх ран конунг умер. После его гибели пали почти все, кто сражался рядом с ним», — говорится в саге.

Вернее, почти все. Где-то посреди этого хаоса, среди крови, льющейся по клинкам и щитам, среди тьмы, опустившейся в летний день, лежал раненый, но живой юный Харальд. Когда враги окончательно смяли его людей, Харальда оттеснили к центру войска и знамени Олафа, где он оказался достаточно близко, чтобы воочию увидеть гибель своего брата.

Конунг Олаф оказался прав — Харальд был тогда всё ещё мальчишкой, и даже крестьяне, ходившие в походы лишь раз в год, были всё равно более испытаны и закалены в боях, чем он. Саги не упоминают, куда именно он был ранен, за исключением того, что продолжать сражаться он не мог. Был ли это удар в ногу, подобно тому, что сразил его брата Олафа? Или же удар по голове, от которого Харальд потерял сознание? Мы знаем лишь то, что последний удар так и не был нанесён. Тот, кто ранил юношу, должно быть, счёл его мёртвым и не удосужился добить, а, может быть, и сам в то же мгновение был убит.

Ему не оставалось ничего другого, кроме как лежать на поле боя, принимая свой третий урок — урок того, как умирает викинг, пока крестьянская армия сминала знамя конунга со змеем, и всё это совершалось под почерневшим солнцем, словно под взглядом бога — был ли это христианский бог или одноглазый Всеотец?.. А как сложится судьба Харальда и судьба всей Норвегии, никто тогда не мог знать, кроме норн.

Примечания