История скандинавских языков уже давно являлась и продолжает являться предметом исследования многочисленных германистов. На протяжении XIX и первой половины XX в. были опубликованы многочисленные работы, посвященные вопросам фонетики (исторической и нормативной), грамматики и, отчасти, лексики отдельных скандинавских языков. Значительную ценность представляют исследования различных скандинавистов в области исторической фонетики и морфологии, в области диалектологии (с учетом данных лингвистической географии), в области топонимики и ономастики, в области рунологии и этимологии. Накопленный огромный фактический материал уже давно вызвал необходимость в обобщающих работах по истории скандинавских языков, и в настоящее время мы располагаем работами Нореена, Индребё, Сейпа, Скаутрупа, Вессена и других исследователей, посвященными как истории скандинавских языков в целом, так и истории шведского, норвежского и датского языков. Таким обобщающим трудом является и данная книга М. И. Стеблина-Каменского «История скандинавских языков»1.
В этой работе рассматриваются различные явления фонетики, грамматики и лексики всех скандинавских языков в их историческом развитии. Не удивительно, что при такой задаче в одной книге не оказалось возможным дать исчерпывающее описание скандинавских языков в целом и всех сторон каждого языка в отдельности. Так, вопросы исторического синтаксиса скандинавских языков разработаны явно недостаточно, что частично можно объяснить тем обстоятельством, что в скандинавистике эти вопросы недостаточно привлекали к себе внимание исследователей. С другой стороны, отдельные скандинавские языки, например фарерский, не получили, по сути дела, никакого освещения. Но, насколько можно понять из книги, автор стремился не к возможной полноте материала и его интерпретации, а к выявлению как общих линий развития скандинавских языков, так и особенностей развития каждого отдельного языка. Можно смело утверждать, что автору удалась поставленная задача, и появление данной книги следует рассматривать как весьма положительное явление в советском языкознании.
Исходя из положения марксизма-ленинизма о том, что «язык и законы его развития можно понять лишь в том случае, если он изучается в неразрывной связи с историей общества, с историей народа, которому принадлежит изучаемый язык и который является творцом и носителем этого языка»2, автор пытается представить развитие скандинавских языков в органической связи с историей скандинавских народов, и этим его книга выгодно отличается от посвященных тому же вопросу работ зарубежных языковедов. Очень удачной является первая глава из «Введения» «Скандинавский язык-основа и племенные диалекты» (стр. 9–27)3, хотя некоторые положения этого раздела вызывают сомнения и возражения, о чем будет речь ниже. Хорошо дана характеристика древних скандинавских письменных памятников во «Введении». Очень важными являются для историка языка (и не только скандинавских языков!) положения автора о формах письменного языка (стр. 42–47). Постулат автора: «…различие между формами письменного языка не следует принимать за точные отражения различия между местными говорами» (стр. 44) совершенно справедлив и оправдан фактическим материалом.
Целый ряд новых мыслей и ценных положений содержится в разделе «Фонетика» (стр. 97–171). Прежде всего следует приветствовать попытку автора осмыслить звуковую систему древнейшего периода скандинавских языков в фонетическом и фонологическом плане. Считаю здесь уместным указать на то, что в данном разделе, так же как и во всей книге, М. И. Стеблин-Каменский самостоятельно и в ряде случаев по-новому ставит и решает вопросы скандинавистики. Заслуживает внимания положение автора о том, что «звонкие смычные b, d, g и соответствующие им щелевые были первоначально комбинаторными вариантами одной фонемы» (стр. 99). Интересно предположение автора о выделении звонких щелевых в самостоятельные фонемы в связи с озвончением f и p (стр. 99). Кажется, оправдано положение автора о том, что «в исходной скандинавской системе гласных … краткого o вообще не было» (стр. 101). На то, что в прагерманском u и o были, повидимому, комбинаторными вариантами одной фонемы, уже указывалось в специальной литературе.
Несомненный интерес представляет следующее положение М. И. Стеблина-Каменского: «Характерно, что различие между обыкновенными и какуминальными переднеязычными согласными фонематично (разрядка моя. — Э. М.) в стандартном норвежском произношении, если, конечно, можно говорить о стандартном произношении в современной Норвегии» (стр. 160–161). Убедительны примеры, приводимые автором, но хотелось бы указать на то, что вряд ли стоит ставить вопрос в такой категорической форме, ибо в специальной литературе имеются и другие точки зрения. Действительно, быть может, мы имеем здесь дело с фонологизацией вариантов, с постепенным становлением фонем?
Весьма интересными и в некотором отношении новыми являются мысли автора о перегласовках и преломлении в скандинавских языках. Автор, наверное, прав, говоря о связи между перегласовкой и редукцией безударных гласных (стр. 109). Во всяком случае, решение этого вопроса, предлагаемое М. И. Стеблиным-Каменским, несомненно более удачно, чем трактовка данной проблемы Хессельманом в его известной книге «Перегласовка и преломление в скандинавских языках»4. Ср., например, заявление Хессельмана: «Перегласовка предшествовала синкопе и наступила независимо от нее»5 (разрядка моя. — Э. М.); однако до сих пор в защиту этого взгляда приведено мало материала (автор тоже не приводит ничего существенного), и это остается предположением.
Заслуживает внимания следующее положение автора: «В соответствии с тем, что древнескандинавская редукция безударных гласных распространялась сначала на безударное a, а затем на безударное i и, наконец, на безударное u, в языке скандинавских племен произошла сначала перегласовка на a, затем перегласовка на i и, наконец, перегласовка на u» (стр. 109). Хотя это объяснение подкупает своей простотой и остроумием, оно все же несколько схематично и прямолинейно. Здесь приходится считаться не только с временным, но и с географическим моментом: одни явления охватывают большинство германских языков, другие свойственны лишь некоторым германским языкам (ср., например, восточнонорвежское mannum и западнонорвежское monnum, исландское mǫnnom).
Интересно и такое положение автора: «После того как произошла редукция безударных гласных, эти варианты фонем перестали быть фонетически обусловлены гласными окончания. Они стали самостоятельно выступать в смысло-различительной функции, выполнявшейся раньше гласными окончания. Другими словами, варианты фонем стали самостоятельными фонемами, то есть фонематизовались. Такая фонематизация вариантов фонем, обусловленная редукцией безударных гласных, и называется перегласовкой» (стр. 108). Хотя на связь перегласовок с судьбой безударных гласных уже указывалось в литературе, момент фонологизации вариантов фонем следует считать новым и ценным положением в германистике. Говоря о фонетической сущности перегласовки, М. И. Стеблин-Каменский присоединяется к тем языковедам, которые утверждают, что имела место ассимиляция на расстоянии, без посредства промежуточных согласных (стр. 114). Следует отметить, что в последнее время исследователи все более склоняются к старой теории палатализации. Автор правильно критикует теорию перегласовки А. Кока и Б. Хессельмана, однако надо отметить, что сам он по сути дела объяснения для так называемых исключений (например, исл. tekr, tekinn, degi и т. п.) не дает6.
Целый ряд верных и интересных мыслей высказывает М. И. Стеблин-Каменский по поводу преломления (стр. 117–119). Он исходит из того, что «видом перегласовки было, повидимому, и так называемое преломление» (стр. 117). Нам это положение представляется совершенно справедливым, и нет никаких оснований согласиться с мнением тех современных скандинавистов, которые настаивают на автономности перегласовки и преломления. Ср., например, работу Й. Свенссона: «Дифтонгизация с палатальным элементом в скандинавских языках»7; ср. также следующее положение того же Свенссона: «В противоположность Хессельману я полагаю, что старое учение о перегласовке, объединяющее перегласовку и преломление, обречено на гибель»8.
В противоположность многим скандинавистам М. И. Стеблин-Каменский приходит к такому выводу: «Повидимому, однако, преломление предшествовало перегласовкам» (стр. 118). Может быть, следует говорить в данном случае о перегласовке на i и u, но не a, поскольку последняя, очевидно, предшествовала преломлению. Интересны также соображения автора на стр. 118 о фонологизации преломления. Интересны замечания автора об изменениях долгих o и u в шведском языке. Он объясняет это изменение движением a > o > u > uo. С фонологической точки зрения это объяснение, в основе которого лежит понятие о равновесии фонологической системы, несомненно заслуживает внимания, хотя в литературе и не является новым9.
Удачным является на стр. 138 описание датского перебоя согласных. Заслуживает внимания и подчеркивание автором связи между перебоем и ударением. Также очень удачным в книге является подраздел «Общая характеристика распространения фонетических явлений в языках скандинавских народностей» (стр. 143–146). Автор хорошо описывает фонетические изменения, характерные для всех скандинавских языков, и фонетические изменения, присущие лишь определенным скандинавским языкам.
Совершенно справедливо утверждение автора на стр. 121 об условности традиционной классификации современных скандинавских языков (на западную и восточную подгруппы). Сам автор классификации скандинавских языков не дает, что, между прочим, было бы желательно.
Большим достоинством книги является широкое использование данных лингвистической географии и лингвистических карт (на стр. 35, 139, 159, 202).
В разделе «Грамматика» (стр. 175–253) очень удачной является морфологическая классификация существительного и глагола; интересные положения содержит подраздел, посвященный временным категориям глагола (стр. 226–233). На стр. 213 хорошо описываются процессы морфологического переразложения в составе местоимений. Хотелось бы лишь указать на то, что вряд ли стоит рассматривать в одной плоскости такие явления, как исл. skuluþ ér > þér и норв. hafum vér > hafum mér. Ведь при переразложении очень важным является сдвиг границы слога (или слова). Ср. в швед.: menen I > menen Ni. В случае hafum vér > mér мы имеем прогрессивную ассимиляцию (mv > mm) первоначально без сдвига в слогоделении. Замечания о синтаксисе, как уже указывалось выше, носят отрывочный характер. По сути дела, из совокупности всех синтаксических вопросов здесь (стр. 241–250) рассматриваются, и при этом неполно, лишь два вопроса: порядок слов и сочинение-подчинение.
Много интересного содержит раздел «Лексика» (стр. 257–311). Очень удачна глава «Древнейший лексический слой в скандинавских языках» (стр. 257–265). Много интересных мыслей содержит и следующая глава: «Форма лексических изменений в скандинавских языках» (стр. 265–283). Очень полезен на стр. 308 список скандинавских «омонимов».
После этих замечаний, цель которых заключалась в раскрытии многих положительных сторон книги М. И. Стеблина-Каменского, я перейду к некоторым положениям, вызывающим сомнения, а иногда и возражения.
1. Остановлюсь прежде всего на понятии национального языка. Говоря об образовании национальных языков в Скандинавии, М. И. Стеблин-Каменский постоянно употребляет термин «национальная норма». Последняя определяется так: «Разновидностями языка нации или национального языка являются местные говоры или диалекты, в частности, городские говоры, а также общенациональная, т. е. наддиалектная норма (устная, письменная, орфографическая, фонетическая, лексическая и т. д.). Национальная норма, особенно письменная, называется также национальной литературной нормой или национальным литературным языком. Национальная норма всегда подразумевает отбор тех или иных форм и противопоставление правильного неправильному, т. е. нормализацию» (стр. 5). В дальнейшем, где речь идет о национальном языке, всюду говорится о национальной норме, например на стр. 85 «норвежская национальная норма», на стр. 155 «норвежские говоры и национальная норма» и т. д. Не подлежит сомнению, что нормативность в качестве одного из признаков входит в понятие национального языка. Совершенно непонятно, почему автор акцентирует лишь этот один признак и делает его экспонентом национального языка вообще. Сам по себе этот признак не является столь характерным именно для национального языка, ибо нормативность в той или иной мере присуща всем разновидностям языка, при этом письменному языку больше, чем диалектам, но и последние не лишены известной нормативности. Национальный язык обладает и другими не менее существенными, а пожалуй, и более существенными признаками, например многофункциональностью. Употребление национального языка во всех сферах государственной жизни — вот прежде всего то, что отличает национальный язык от народного. Отсюда проистекает и иное соотношение общенародного языка и диалектов по сравнению с языком народности в их соотношении с местными диалектами. Не это ли имел в виду В. И. Ленин, когда он писал: «…для полной победы товарного производства необходимо завоевание внутреннего рынка буржуазией, необходимо государственное сплочение территорий с населением, говорящим на одном языке, при устранении всяких препятствий развитию этого языка и закреплению его в литературе»10. Но дело заключается не только в этом. М. И. Стеблин-Каменский вкладывает в термин «национальная норма» и иное содержание. На стр. 168 мы читаем: «…для языковой ситуации в Норвегии характерно, что лансмол не имеет своей фонетической нормы, отличной от фонетической нормы риксмола» (разрядка моя. — Э. М.). Автор в данном случае, очевидно, понимает под фонетической нормой совокупность нормативов или даже систему фонем. Если автор под фонетической нормой лансмола понимает именно совокупность фонем, то тогда можно спорить и по существу утверждения; по данному вопросу имеются и другие точки зрения (укажу, например, на работу Халлфрид Кристиансен «Норвежские диалекты»11).
Обратимся еще к одному положению автора. На стр. 252 мы читаем: «Однако существенное отличие норвежской грамматической нормы (как нормы риксмола, так и нормы лансмола) от шведской и датской грамматической нормы заключается в ее гораздо меньшей устойчивости по сравнению с шведской и датской грамматической нормой и в ее большей зависимости от разговорной речи» (разрядка моя. — Э. М.). В данном случае речь идет, очевидно, о грамматическом строе вообще, ибо автор тут же указывает на предложные обороты, на аналитические формы пассива, на синтаксис сложного предложения. Таким образом, термин «национальная норма» употребляется М. И. Стеблиным-Каменским чрезвычайно расплывчато, он становится просто бессодержательным. Поэтому непонятно, почему автору понадобилось снять термин «национальный язык» и заменить его таким неопределенным в употреблении автора термином, как «национальная норма». Нельзя не согласиться с Н. Касьяновым, который писал в журнале «Большевик» по поводу статьи М. И. Стеблина-Каменского «Образование норвежского языка»: «Очевидно, автор смешивает общенародный язык с его письменно-книжной, литературной разновидностью»12.
2. Остановлюсь на вопросе о периодизации истории скандинавских языков. На стр. 5 М. И. Стеблин-Каменский пишет: «В настоящей работе деление на периоды соответствует вместе с тем развитию скандинавских языков „…от языков племенных к языкам народностей и от языков народностей к языкам национальным…“». Однако по такому плану строятся только «Введение» и частично «Фонетика». Построение всего раздела «Грамматика» уже не соответствует этому делению истории скандинавских языков.
В разделе «Лексика» указанное деление выдержано лишь в известной части. Таким образом, сам автор придерживается принятого им деления преимущественно во «Введении» (т. е. по номенклатуре некоторых языковедов, в области «внешней» лингвистики) и отчасти в разделе «Фонетика». Возникает вопрос, насколько оправдана подобная периодизация истории скандинавских языков. Вряд ли можно сомневаться в том, что раскрытие и анализ исторического процесса развития каждого конкретного языка, а следовательно, и его периодизация немыслимы в отрыве от законов его развития. Представляется совершенно правильным положение В. В. Виноградова о том, что «исследование этого вопроса (о внутренних законах развития языка. — Э. М.) на основе конкретно-исторического материала самых разнообразных языков мира даст твердую базу для периодизации истории этих языков, для установления основных этапов их развития»13.
Но если это так, и если верно положение, что каждый язык имеет свои собственные законы развития, что история каждого языка своеобразна и неповторима, то ясно, что невозможно одну схему периодизации наложить на все языки мира. Ведь и китайский язык развивался от языка племени к языку народа и от языка народа к национальному языку. Неужели у китайского языка такая же историческая периодизация, как, скажем, у исландского языка? Не будет ли некоторым нарушением принципа историзма, если мы истории всех языков мира навяжем одну и ту же периодизацию? С другой стороны, есть и большие неудобства в подобной периодизации. Возьмем, к примеру, историю немецкого языка. Весь ход исторического развития немецкого языка диктует необходимость выделения древне- и средневерхненемецкого (существенные различия в соотношении диалектов, в фонетическом и грамматическом строе), хотя оба эти периода укладываются в рамки языка немецкой народности; если же историю немецкого языка делить на два периода — язык народности и язык нации, то тогда первый период потеряет всякие очертания. Кроме того, сам автор признает, что «…нет оснований делить историю грамматических изменений в языке на периоды так же, как историю фонетических изменений» (стр. 175). И, наконец, автор сам не всегда последователен в своей периодизации. Так, на стр. 71 мы читаем: «„Шведский Аргус“ Улува Далина … знаменует начало новейшего периода в истории шведского языка» (разрядка моя. — Э. М.). Что понимает автор под новейшим периодом? Ведь до сих пор речь шла только о племенных, народных и национальных языках. Очевидно, сюда вторглась иная периодизация, о которой автор ничего не говорит. Нельзя не прийти к выводу, что периодизация истории скандинавских языков, предлагаемая автором и недостаточно последовательно проводимая им в данной книге, является весьма спорной.
3. Известные возражения могут вызвать положения, относящиеся к языку рунических надписей. Широко используя рунические надписи, что, несомненно, является положительным моментом книги, автор пишет на стр. 27 следующее: «Может быть руническая письменная норма сложилась в результате межплеменного общения и была своего рода условным межплеменным диалектом» (разрядка моя. — Э. М.). Не говоря уже о том, что здесь опять речь идет о норме, при этом применительно к племенным языкам, и что здесь норма, очевидно, понимается как совокупность особенностей письменного языка, вряд ли можно согласиться с автором в том, что «руническая норма» была условным диалектом. Нет сомнения в том, что М. И. Стеблин-Каменский, говоря об условном диалекте, имеет в виду местные диалекты (т. е. именно местные диалекты). Об отсутствии четкого представления у автора по данному вопросу свидетельствует и положение на стр. 40: «В силу условности языка и несовершенства графики, они (т. е. рунические надписи. — Э. М.) не дают полного представления об особенностях языков отдельных скандинавских народностей». До сих пор речь шла об «условном» диалекте, теперь же говорится о языке. Читатель в результате остается в неведении, что же нужно понимать под языком рунических надписей.
4. Хотелось бы возразить автору по вопросу о конверсии. На стр. 281 М. И. Стеблин-Каменский пишет: «Переосмыслением слова является в известной мере так называемая конверсия, т. е. изменение значения слова в результате его превращения в другую часть речи». Ведь конверсия является одним из способов словообразования, следовательно, при конверсии мы имеем новое слово, а не изменение значения слова. Мне представляется более правильным определение конверсии, даваемое А. И. Смирницким: «Конверсия есть такой вид словообразования (словопроизводства), при котором словообразовательным средством служит только сама парадигма слова»14.
5. Мне не совсем понятно следующее утверждение М. И. Стеблина-Каменского: «Характерно при этом, что в исландском разговорном языке, и особенно в разговорном языке городского населения, заимствованных слов значительно больше, чем в письменном языке» (стр. 300–301). С этим следует сопоставить и другое утверждение на стр. 304: «Характерно, однако, что фарерский разговорный язык, в отличие от письменного языка, содержит все же довольно большое количество слов датского происхождения (в обоих случаях разрядка моя. — Э. М.). Поскольку автор не приводит в защиту этого положения никакого фактического материала и не дает никаких ссылок на специальную литературу, данное утверждение звучит неубедительно. Откуда вообще известно, что в фарерском разговорном языке много данизмов? Может быть, автор имеет в виду окказиональное употребление заимствованных слов в разговоре, что вообще говоря не типично для системы языка. Во всяком случае, здесь прежде всего необходим фактический материал.
6. Лишено доказательной силы положение автора о том, что «под латинским и немецким влиянием на эти отделяемые ударные частицы стала распространяться неотделяемость, первоначально характерная только для безударных приставок» (стр. 271). Здесь мы имеем дело скорее с внутренними процессами развития в скандинавских языках, а не с немецким и тем более латинским влиянием. К тому же тенденция к неотделяемости проявляется в известной мере и в шведском разговорном языке.
7. Вряд ли можно согласиться со следующим положением автора: «В древнешведском и древнедатском языках перфект с глаголом „быть“ (д.-д. wæræ, д.-ш. vara) в непереходных глаголах, означающих перемену места или состояния, стал господствующим, повидимому под немецким влиянием, и обозначал как результативное состояние, так и действие» (стр. 230). Скорее здесь мы имеем дело с внутренними процессами развития в самих скандинавских языках. Во всяком случае, требуется большой и обстоятельно подобранный фактический материал для подтверждения данной точки зрения. Вообще следует заметить, что некоторые скандинавские исследователи преувеличивают влияние немецкого языка на скандинавские языки; от такого преувеличения не свободен Э. Вессен в работах по шведскому языку и, в частности, Т. Юханнисон.
8. Можно возразить автору по поводу его утверждения на стр. 118: «…затем такой дифтонгоидный гласный превратился в восходящий дифтонг ia (ja) или io (jo)». Если принимать звонкий щелевой j, то тогда вообще не приходится говорить о дифтонгах.
То же самое относится к утверждению автора на стр. 162: «Еще в XIII–XIV вв. имела место дифтонгизация é > je (например, в réttur „правильный“, él „буря“)». На самом деле дифтонгизации здесь нет; тут имело место развитие йотации перед начальным e и смягчение предшествующего согласного (в случае réttur, в транскрипции [rjɛtːør̥]).
9. Требует проверки следующее утверждение на стр. 169: «Кроме того, в отличие от других скандинавских языков, в исландском языке не только все гласные могут быть краткими и долгими, но и все дифтонги». Как известно, в исландском языке долгота и краткость гласных является фонематическим признаком. Остается неясным, считает ли автор, что и долгота и краткость дифтонгов тоже является фонематическим признаком. В отношении исландского подобное утверждение было бы неправильным. Но и для принятия долготы исландских дифтонгов требуются экспериментальные исследования.
10. Непонятно, почему на стр. 264 местоимения отнесены к служебным словам.
11. Следует дополнить следующее положение на стр. 233: «В современном исландском языке будущее время в большинстве случаев выражается просто формой настоящего времени (например, ég fer „я поеду“)». Кроме формы настоящего времени, в современном исландском языке широко представлены конструкции с глаголами: eiga + að с инфинитивом, ætla + að с инфинитивом (например, ég ætla að skrifa það «я это запишу»; hvað á ég að gefa yður? «что я Вам дам?» Ср. также geta + причастие II).
В заключение укажу на некоторые неточности, а подчас и небрежности, а также на некоторые стилистические погрешности, встречающиеся в книге.
На стр. 12 приводится готская форма: gutans. Откуда автор взял эту форму?1
На стр. 13 указано озеро Меларен. Лучше давать по-русски, без артикля: Мелар.
На стр. 63 Л. Хольберг назван датским писателем, на стр. 77 он уже называется норвежским автором, а на стр. 298 он получает «обтекаемый» эпитет: скандинавский писатель.
На стр. 78 сказано: ослоское произношение. Вряд ли это звучит хорошо по-русски. Лучше: произношение жителей Осло.
На стр. 79 Knudsen передается по-русски как Кнудсен, а на стр. 86 — как Кнутсен. Почему?
На стр. 102 указано, что готскому ē в современном немецком соответствует ā. Не всегда! Ср., например, готское lētan и немецкое lassen или готское mēna и немецкое Monat и т. д.
На стр. 166 указываются «смазанные звонкие щелевые согласные». Стоит ли калькировать терминологию некоторых модных языковедов?
На стр. 219 мы читаем: «претерито-презентные глаголы выражают состояние сознания». Неудачно. Почему именно состояние сознания?
На стр. 241 мы читаем: «Происходила ви́довая и стилистическая дифференциация». Что автор имеет в виду?
М. И. Стеблин-Каменский обнаруживает превосходное знание скандинавских языков, но хотелось бы возразить по поводу перевода одной древнедатской фразы: swo word han i hiæl rivin af hundæ «так был он в аду разорван собаками» (стр. 237). Почему в аду? riva i hiæl обозначает «разорвать», «растерзать». Ср. в шведск. slå ihjäl и т. д. Ср. уже в Эдде: «ek mynda þik í hel drepa» (Hrb., 27, 2) или: «hrundu þeir Vinga ok í hel drápu» (Am., 40, 2)15.
Опечаток в книге почти нет. Отмечу лишь на стр. 103 kljúfa — «рассказывать». Следует: «раскалывать». Вообще надо отметить превосходное типографское оформление книги.
Желательно было бы иметь в конце книги предметный указатель; полезна была бы и транскрипция, особенно для исландского и датского языков. Необходим также список литературы; поскольку сам автор оговаривает, что данную работу можно использовать в качестве учебного пособия по истории скандинавских языков, то желательно было бы дать библиографические указания в конце каждого раздела и в конце книги. Было бы также желательно при цитировании древнескандинавских памятников указывать памятник, а при Эдде — песню и строфу.
В заключение хочу еще раз подчеркнуть, что М. И. Стеблин-Каменский выполнил поставленную задачу; его книга «История скандинавских языков», помимо обобщения огромного фактического материала, содержит много верных и новых мыслей, и она по праву может явиться настольным пособием для всякого, изучающего и преподающего скандинавские языки. Отмеченные спорные положения и некоторые недочеты ни в какой мере не умаляют большой ценности этой серьезной и интересной книги.
1 В этом плане не представляется возможным согласиться со следующим положением автора книги: «…большинство зарубежных работ по истории скандинавских языков посвящено настолько частным вопросам, что ничего не дает для понимания существа исторического процесса» (стр. 4). Не подлежит сомнению, что многие положения и выводы данной книги были подготовлены предшествующими исследованиями, особенно в области исторической фонетики и морфологии.
2 И. Сталин, Марксизм и вопросы языкознания, Госполитиздат, 1954, стр. 22.
3 Здесь и в дальнейшем в тексте в скобках даем ссылки на страницы рецензируемой книги.
4 См. B. Hesselman, Omljud och brytning i de nordiska språken (Förstudier till en nordisk språkhistoria), Stockholm och København, 1945.
5 «Omljudet har gått före synkopen och inträtt oberoende av den» (там же, стр. 5).
6 Натянуто и объяснение Хессельмана: «на основе „диссимилятивного“ равновесия гласных» (стр. 26 указ. соч.).
7 J. Svensson, Diftongering med palatalt förslag i de nordiska språken, Lund, 1944.
8 «I motsats till Hesselman tror jag, att den gamla omljudsläran, med dess sammankoppling av omljud och brytning, är dömd att dö» (J. Svensson, Hesselmans nya omljudsteori, «Arkiv för nordisk filologi», Bd. 60, Häft 3–4, Lund, 1945, стр. 217).
9 Отметим, кстати, что почти полное отсутствие в книге М. И. Стеблина-Каменского ссылок на работы по вопросам, которые он затрагивает, часто затрудняет выделение того, что является плодом собственных изысканий и наблюдений автора, и того, что автор в своей книге лишь обобщает.
10 В. И. Ленин, Соч., т. 20, стр. 368.
11 H. Christiansen, Norske Dialekter, Oslo, 1946.
12 Н. Касьянов, Новый журнал по языкознанию [рец. на журн. «Вопросы языкознания», №№ 1, 2, 3, 1952 г.], «Большевик», М., 1952, № 16, стр. 69.
13 В. В. Виноградов, Понятие внутренних законов развития языка в общей системе марксистского языкознания, «Вопросы языкознания», М., 1952, № 2, стр. 43.
14 А. И. Смирницкий, Так называемая конверсия и чередование звуков в английском языке, «Иностр. языки в школе», М., 1953, № 5, стр. 24.
15 Цит. по книге: F. Jónsson, Sæmundar-Edda, Reykjavík, 1905.
1 Речь здесь идёт о самоназвании народа готов. В их собственных источниках оно зафиксировано только как часть сложного слова в выражении ana gutþiudái ‘среди готского народа’ (по альтернативной интерпретации: ‘в готской стране’), н. ф.: *gutþiuda. Однако в старшей рунической надписи gutaniọwi hailag на кольце из Пьетроасы, в толковании которой консенсус не был достигнут, многие исследователи видят готскую форму род. падежа мн. ч. *gutanē. В англ.-сакс. языке этноним gota (мн. ч. gotan) является сущ. слаб. склонения с an-основой; аналогичная грамматическая картина и у др.-сканд. goti (мн. ч. got(n)ar). Совпадение этих грамматических характеристик во всех трёх языках — не редкость: см., например, прагерм. *gumô ‘человек, муж(чина)’, *fulô ‘жеребёнок’, *hanô ‘петух’ и, соответственно, *gutô ‘гот’. Это позволяет по известной парадигме реконструировать готское сущ. слаб. склонения с an-основой *guta (мн. ч. *gutans — именно его и упоминает Стеблин-Каменский). Альтернативная прагерм. реконструкция: сильн. a-основа *gutaz — по аналогии с *gautaz ‘гаут (гёт)’, *eutaz ‘ют’. См. тж. W. P. Lehmann, A Gothic Etymological Dictionary (1986), стр. 163–164 (предполагает в первом элементе слова *gutþiuda синкопу). Скрупулёзную фиксацию случаев употребления этнонима готов в античных латинских и греческих источниках см. в M. Schönfeld, Wörterbuch der altgermanischen Personen- und Völkernamen (1911), стр. 120–123 (древнейшие античные авторы говорят о народе гутонов, а готы и гауты появляются несколько позже). Таким образом, Стеблин-Каменский, вероятно, просто воспроизвёл по какому-то источнику более-менее общепринятую реконструированную готскую форму этнонима, но не маркировал её астериском.
Источник: «Вопросы языкознания» № 3, 1954, с. 126–132.
OCR: Speculatorius