Г. С. Щур

Скандинавский инфинитив I на u и проблема связи между именными и личными формами германского глагола

В отличие от других современных скандинавских языков, имеющих инфинитив I на a, e (ср. швед. taga, дат. tage «брать»), в исландском языке, наряду с подобной формой инфинитива I (ср. nema «брать»), существуют два глагола, имеющие инфинитив I на u. Это вспомогательные глаголы munu «намереваться, собираться» и skulu «долженствовать». Однако указанная форма является специфически исландской лишь с точки зрения современных скандинавских языков. Во всех древнескандинавских языках инфинитив I на u зафиксирован у ряда претерито-презентных глаголов, что свидетельствует о первоначально общескандинавском характере этого явления.

Ср. др.-дат. mughu (параллельно с mugha) «мочь»; др.-дат. vitu, наряду с vita «знать»; др.-дат. skulu «долженствовать»; др.-швед. munu, skulu, позднее muna, skula; др.-норв. иногда manu, skalu; др.-зап. норв. skolu, иногда уже в др.-норв. skula. Ср. также фарер. mun(n)u, обычно mun(n)a; skul(l)u, обычно skul(l)a; mūu, обычно mūa, mōa; соответствует др.-норв. mega «мочь», др.-исл. megu, обычно mega.

В древнеисландском, как и в современном исландском, инфинитив I на u всегда отмечается у глаголов munu и skulu1. По форме инфинитив I на u этих глаголов совпадает с 3-м лицом мн. числа настоящего времени изъявительного наклонения. Ср. др.-исл. munu, skulu — инф. I и munu, skulu — 3-е лицо мн. числа наст. времени2.

Указанное звуковое совпадение именных и личных форм претерито-презентных глаголов является, по-видимому, не случайным и не представляет собой исключения.

Уже во всех древнескандинавских языках благодаря отпадению конечных согласных инфинитив I на a сильных и слабых глаголов также систематически совпадает с 3-м лицом мн. числа наст. времени на a. При этом сближение именных и личных форм не ограничивается звуковым совпадением флексий инфинитива I и 3-го лица мн. числа наст. времени, а определяется общностью огласовки корня неличных форм и форм мн. числа соответствующих глаголов. Ср. др.-исл. инф. I rísa «подниматься», 3-е лицо мн. числа наст. времени изъявит. наклонения rísa.

Примечательно, что совпадение форм инфинитива I и 3-го лица мн. числа наст. времени наблюдается также в случае нулевой флексии в указанных формах. При этом исчезновение прежнего окончания в одной из форм приводит к соответствующему явлению в другой. Так, в восточноскандинавских языках уже ранее 1300 г. отмечается постепенная утрата окончания a в инфинитиве I некоторых глаголов с долгой гласной. Ср. bō (зап.-сканд. búa) «жить»; sē (зап.-сканд. siá) «видеть»; flȳ (зап.-сканд. flýja) «бежать, спасаться бегством». После 1350 г. указанные формы инфинитива I становятся обычными. При этом утрата окончания a у этих глаголов отмечается также в формах 3-го лица мн. числа наст. времени3. В современных восточноскандинавских языках обе эти формы выступают в виде основы с нулевой флексией. Ср. швед. инфинитив I att bo «жить» и bo — 3-е лицо мн. числа наст. времени.

В современном исландском в этой группе глаголов также наблюдается совпадение форм инфинитива I и 3-го лица мн. числа наст. времени. При этом отсутствие или наличие флексии в инфинитиве сопровождается соответствующим явлением в 3-м лице мн. числа наст. времени. Ср., с одной стороны, búa1 «жить» — инфинитив I, búa — 3-е лицо мн. числа наст. времени, а с другой стороны, flá «сдирать кожу» — инфинитив I, flá — 3-е лицо мн. числа наст. времени.

Указанная закономерность, безусловно, определила характер форм инфинитива I на u некоторых древнескандинавских претерито-презентных глаголов, образованных от 3-го лица мн. числа наст. времени и тождественных с ним в звуковом отношении. Формы инфинитива I на u являются, несомненно, более поздними по образованию по сравнению не только с инфинитивом I на a сильных и слабых, но и с инфинитивом I большинства претерито-презентных глаголов.

Древний характер инфинитива I на a некоторых древнеисландских претерито-презентных глаголов можно предполагать, исходя из наличия инфинитива I на an у соответствующих глаголов в готском, древнеанглийском и древневерхненемецком языках. Определенное свидетельство зависимости между именными и личными формами скандинавского глагола дает история последующего преобразования парадигмы древнескандинавских претерито-презентных глаголов, исчезновения форм инфинитива I на u в норвежском и восточноскандинавских языках и сохранения этой формы в исландском.

Инфинитив I на u в различных древнескандинавских языках исчезает не одновременно. При этом указанный процесс обусловливает перестройку парадигмы настоящего времени соответствующих претерито-презентных глаголов. Прежнее окончание 3-го лица мн. числа наст. времени u (o) постепенно заменяется окончанием a, тождественным в звуковом отношении флексии инфинитива I соответствующих претерито-презентных глаголов и окончанию инфинитива I и 3-го лица мн. числа наст. времени сильных и слабых глаголов. Эта флексия уже в древнейших литературных памятниках западноскандинавских языков почти всегда отмечается у претерито-презентных глаголов: muna «вспоминать», часто unna «любить», реже eiga «обладать», kunna «мочь», mega «быть в состоянии» и (особенно в древненорвежском) vita «знать»; в восточной группе скандинавских языков ēgha «обладать» и þorva «нуждаться», несколько позднее — magha (mugha) «быть в состоянии, мочь» и skulu «долженствовать».

У глаголов muna «помнить», unna «любить», vita «знать» в восточной группе скандинавских языков эта форма встречается уже в долитературный период4. Это указывает на то, что в восточноскандинавских языках рассматриваемый процесс начался раньше, чем в западноскандинавских. При этом окончание a проникает прежде всего в парадигму претерито-презентных глаголов с преобладанием вещественного значения, у которых во всех древнескандинавских, а также в других древнегерманских языках зафиксирована форма инфинитива I на a [an]. Отметим, что в скандинавских языках наблюдается общее для претерито-презентных глаголов германских языков варьирование форм в инфинитиве I, что обусловливает соответствующее явление в 3-м лице мн. числа наст. времени этих глаголов.

В шведском, где уже к 1350 г. инфинитив I на u глаголов munu и skulu заменился инфинитивом I на a5, отмечается соответствующая замена флексии в 3-м лице мн. числа наст. времени. В исландском, где инфинитив I на u этих глаголов сохранился вплоть до настоящего времени, соответственно сохраняется и форма 3-го лица мн. числа наст. времени на u. Таким образом, появление окончания 3-го лица мн. числа наст. времени a претерито-презентных глаголов было, по-видимому, обусловлено постепенным возникновением у них инфинитива I на a.

Указанной перестройке в свою очередь, несомненно, способствовало общее соотношение между именными и личными формами древнескандинавского глагола, выражавшееся в звуковом совпадении форм инфинитива I и 3-го лица мн. числа наст. времени. Таким образом, сущность указанного процесса состояла в ликвидации возникшей диспропорции между имевшими общее презентное значение именными и личными формами претерито-презентных глаголов. Эта диспропорция заключалась в том, что инфинитив I большинства претерито-презентных глаголов имел флексию a, характерную для презентных основ, а 3-е лицо мн. числа наст. времени — претеритное окончание u. Ср. др.-исл. инфинитив I þurfa — 3-е лицо мн. числа наст. времени þurfu. В указанном процессе в активной роли выступали именные формы, что видно из того, что перестройка парадигмы идет в сторону ее сближения с неличными формами.

Более раннее проникновение флексии a (употребляющейся в сильных и слабых глаголах с основами настоящего времени) в инфинитив I некоторых претерито-презентных глаголов, имевших прежде инфинитив I на u, объясняется, по-видимому, тем, что, в силу неличного характера, инфинитив I менее тесно связан с другими глагольными формами, в то время как 3-е лицо мн. числа наст. времени связано со всей парадигмой.

Устойчивость парадигмы против выравнивания, в частности, проявляется в сохранении в среднешведском у глагола duva 3-го лица мн. числа наст. времени на u — dugu вместо обычных в то время форм dugha, dogha6, а также в сохранении в современном фарерском языке у ряда претерито-презентных глаголов флексии 3-го лица мн. числа наст. времени u, обобщенной для всего множественного числа при инфинитиве I соответствующих глаголов на a. Ср. инфинитив I skula — 3-е лицо мн. числа наст. времени skulu7.

Обратный процесс определяющего влияния парадигмы на именные формы виден, во-первых, в самом факте возникновения от 3-го лица мн. числа наст. времени претерито-презентных глаголов инфинитива I на u глаголов munu и skulu, не имевших в древнескандинавских и большинстве древнегерманских языков инфинитива I на a, an. Во-вторых, указанный процесс проявляется в возникновении во всех древнескандинавских языках у ряда претерито-презентных глаголов с формой инфинитива I на a параллельных и редких форм инфинитива I на u.

Приведенные факты позволяют констатировать в древнескандинавских языках определенную зависимость между именными и личными формами глагола, обусловливающую в одних случаях характер личных, а в других случаях — именных форм претерито-презентных глаголов. Однако, помимо морфологических факторов (решающей роли инфинитива в первом случае и парадигмы — во втором), определенное влияние на возникновение инфинитива I на u некоторых претерито-презентных глаголов древнескандинавских языков и сохранение его в современном исландском языке оказали семантика и синтаксическое употребление этих глаголов.

Так, уже в древнеисландском в группе претерито-презентных глаголов можно вскрыть деление на глаголы с преобладанием вещественного и грамматического значения. Первые имеют инфинитив I на a, а вторые — на u.

Ко второй группе относятся глаголы munu и skulu, удельный вес которых в образовании описательных форм (в частности, будущего времени) весьма велик. В сохранении, как и в возникновении, инфинитива I на u этих глаголов определенную роль, несомненно, сыграло использование их в конструкции «винительный + инфинитив», употребляющейся также в современном исландском языке. В этой конструкции в сочетании с инфинитивом I смыслового глагола инфинитив I глаголов munu и skulu образует описательную форму инфинитива futuri I: ósnjallr maðr hyggsk munu ey lifa («Hávamál») «Глупец думает — он всегда будет жить».

В древнешведском и древненорвежском языках описательные формы будущего образовывались не только с глаголом skulu, но и с глаголом vilia, имевшим инфинитив I на a, а также при помощи других глаголов (ср. в шведском конструкцию att komma att). Конструкции с указанными глаголами так же, как и в современных английском и норвежском языках, передавали субъективное будущее со значением зависимости действия от воли говорящего.

В исландском языке, наряду с таким типом будущего времени (конструкция с глаголом skulu), существовало будущее «мыслимое», «воображаемое» (конструкция «глагол munu + инфинитив I смыслового глагола»). В древнешведском и древненорвежском указанный тип будущего времени не развился, что и привело уже довольно рано к исчезновению в них глагола munu2. Последнее обстоятельство в значительной мере способствовало утрате в этих языках глаголом skulu инфинитива I на u. Определенную роль в этом процессе, очевидно, сыграла конструкция «винительный с инфинитивом», которая в норвежском языке8, как и в шведском9, была менее употребительна, чем в исландском.

Связь между именными и личными формами древнескандинавского глагола проявляется также в том, что характер инфинитива I и 3-го лица мн. числа наст. времени определяет формы причастий I и II, которые по огласовке корня (3-я ступень аблаута) совпадают с инфинитивом I и множественным числом.

Уже в древнеисландском у глаголов с инфинитивом I на a имеются соответствующие причастия I и II с тематическим гласным a. У глаголов с инфинитивом I на u при соответствующем 3-м лице мн. числа наст. времени на u причастия I и II отсутствуют. Подобное соотношение отмечается также и в современном исландском языке. Ср.:

Наличие именных форм у всех претерито-презентных глаголов независимо от их семантики в древнескандинавских языках, а также у модальных глаголов во всех современных германских языках и показанная выше связь неличных форм с формами 3-го лица мн. числа наст. времени делают понятным отсутствие этих форм у английских модальных глаголов и дают определенный материал для предположения о существовании подобной связи в других германских языках. Существующее мнение о том, что причиной отсутствия неличных форм у английских модальных глаголов является их семантика10, опровергается следующим. Во-первых, модальная семантика бывших претерито-презентных глаголов во всех современных германских языках отнюдь не препятствует появлению у них неличных форм, отсутствовавших в древности. Напротив, невещественная семантика исландских глаголов munu и skulu приводит не к исчезновению у них форм инфинитива, а к сохранению архаической формы инфинитива I на u. Во-вторых, в самом английском языке вещественная семантика этих глаголов вполне уживалась с отсутствием у ряда претерито-презентных глаголов в древнеанглийском неличных форм. В то же время в среднеанглийском, где эти глаголы были больше продвинуты по пути превращения их в модальные глаголы, у них появляются неличные формы, в частности инфинитив I11, которые позднее исчезли у всех английских модальных глаголов.

Отсутствие неличных форм английских модальных глаголов представляется возможным объяснять с точки зрения связи между именными и личными формами германского глагола. Исчезновение окончаний множественного числа у английских претерито-презентных глаголов обусловливает исчезновение у них грамматических категорий лица и числа ввиду ликвидации морфологического противопоставления между единственным и множественным числом. Это в свою очередь вполне закономерно приводит к исчезновению у указанных глаголов неличных форм, что также отмечается в подобном случае у некоторых претерито-презентных глаголов в других языках и свидетельствует о том, что не только личные формы зависят от именных, но и наоборот. Ср., с одной стороны, др.-швед. инфинитив I magha, 3-е лицо мн. числа наст. времени māgho; с другой стороны, в современном шведском ср.: форма 3-го лица мн. числа наст. времени ma (из ед. числа), инфинитив I — отсутствует; инфинитив I — skula «долженствовать», форма 3-го лица мн. числа наст. времени — skula.

Сохранение неличных форм английских сильных и слабых глаголов, несмотря на отпадение у них флексий множественного числа, вполне закономерно, так как в этом случае не исчезают грамматические категории лица и числа ввиду сохраняющегося противопоставления he goes и they go. Результатом исчезновения флексии мн. числа является лишь то, что формы инфинитива I и 3-го лица мн. числа наст. времени имеют нулевую флексию, что также характерно для глаголов 3-го спряжения в современном шведском.

Сам факт возникновения в английском противопоставления he goes, they go, где флексия 3-го лица ед. числа -s проникает из 2-го лица ед. числа в период исчезновения окончаний мн. числа, так же как и характерный для всех германских языков факт унификации окончаний мн. числа по типу 3-го лица мн. числа наст. времени, по-видимому, следует объяснять с точки зрения связи между именными и личными формами германского глагола. При этом указанная связь в одних случаях приводит к образованию форм инфинитива II от 3-го лица мн. числа прош. времени, в других же при нарушении связи между формами инфинитива I и 3-го лица мн. числа наст. времени инфинитив I образуется либо от 3-го лица мн. числа прош. времени, либо имеет флексию, подобную флексии 3-го лица мн. числа прош. времени изъявительного или сослагательного наклонения, что является еще одним свидетельством зависимости именных форм от личных.

Этому, несомненно, способствуют как генетическая общность первичных и вторичных окончаний, так и определенные морфологические и синтаксические условия. Так, с одной стороны, наличие вторичных окончаний в настоящем и прошедшем времени претерито-презентных глаголов и морфологическая четкость, выражающаяся в звуковом совпадении в древнескандинавских языках инфинитива I, 3-го лица мн. числа наст. времени и 3-го лица мн. числа прош. времени ряда этих глаголов (ср. др.-исл. инфинитив I munu, 3-е лицо мн. числа наст. времени munu, 3-е лицо мн. числа прош. времени mundu), отсутствие у них причастия II, большой удельный вес описательных форм будущего времени с этими глаголами и распространенность конструкций «винительный с инфинитивом», в которых глаголы munu и skulu выступают в роли infinitiv’а futuri II, способствуют последующему образованию от 3-го лица мн. числа прош. времени претерито-презентных глаголов в древнезападноскандинавских языках синтетической формы инфинитива II на u этих глаголов и прежде всего форм mundu, skyldu. Ср. инфинитив II — mundu, skyldu, инфинитив I — munu, skulu12.

С другой стороны, присущие сильным и слабым глаголам соотношения инфинитива I (др.-исл. fara), 3-го лица мн. числа наст. времени (др.-исл. fara), 3-го лица мн. числа прош. времени (др.-исл. fóru), а также инфинитива I (др.-исл. standa), 3-го лица мн. числа наст. времени (др.-исл. standa), 3-го лица мн. числа прош. времени (др.-исл. stóðu3) и возникновение инфинитива II на u у претерито-презентных глаголов способствуют образованию от 3-го лица мн. числа прош. времени соответствующих сильных и слабых глаголов в древнезападноскандинавских языках (в конструкции «винительный с инфинитивом») синтетической формы инфинитива II на u. Ср. инфинитив II komu, sendu13.

Нарушение в современных датском и норвежском языках связи между формами инфинитива I и 3-го лица мн. числа наст. времени претерито-презентных и некоторых модальных глаголов (ввиду распространения в этих глаголах форм ед. числа на формы множественного) приводит к возникновению у них новой формы инфинитива I, образованной от 3-го лица мн. числа прош. времени14. Этот инфинитив по форме является инфинитивом II (типа исл. skyldu).

Ср., с одной стороны, др.-норв. инфинитив I skula (skulu); 3-е лицо мн. числа наст. времени skolo, scolu, 3-е лицо мн. числа прош. времени skyldo, др.-норв. инфинитив I byrja; 3-е лицо мн. числа наст. времени byrja; 3-е лицо мн. числа прош. времени burðu15.

С другой стороны, совр. норв. и дат. инфинитив I skulle, 3-е лицо мн. числа наст. времени skal, 3-е лицо мн. числа прош. времени skulle; совр. норв. и дат. инфинитив I burde, 3-е лицо мн. числа наст. времени bør, 3-е лицо мн. числа прош. времени burde. В современном шведском: инфинитив II skola, 3-е лицо мн. числа наст. времени skola (ska), 3-е лицо мн. числа прош. времени skulle; инфинитив I böra, 3-е лицо мн. числа наст. времени böra, 3-е лицо мн. числа прош. времени borde.

Образование инфинитива I от 3-го лица мн. числа прош. времени в датском и норвежском обусловили структурные причины: наличие лексических категорий лица и числа во всей системе глагола.

Генетическая общность первичных и вторичных окончаний и нарушение связи между инфинитивом I и 3-м лицом мн. числа наст. времени в древнеанглийском в результате выпадения n в 3-м лице мн. числа наст. времени (это привело к соотношению: инфинитив I bindan, 3-е лицо мн. числа наст. времени bindað; 3-е лицо мн. числа наст. времени сослагат. наклонения binden, 3-е лицо мн. числа прош. времени bundon; 3-е лицо мн. числа прош. времени сослагат. наклонения bunden) обусловили на первый взгляд непонятное варьирование окончаний несклоняемого инфинитива в древнеанглийском, где отмечается инфинитив I не только на an, но и на on, en, e, æ при соответствующем варьировании окончаний в 3-м лице мн. числа наст. времени сослагат. наклонения и 3-м лице мн. числа прош. времени изъявит. наклонения16.

В свою очередь, как думается, последующее проникновение окончания en в 3-е лицо мн. числа наст. времени изъявит. наклонения из 3-го лица мн. числа наст. времени сослагат. наклонения обусловило кажущееся непонятным восстановление флексий инфинитива -en, реже -an, -on17 в раннесреднеанглийском, отсутствовавших в позднедревнеанглийском.

В свете изложенного в древнескандинавском и, очевидно, в древнегерманском глаголе в целом можно констатировать определенную системную связь между именными и личными формами, охватывающую также группу претерито-презентных глаголов. Сущность этой связи состоит в противопоставлении именных форм и форм 3-го лица, объединенных общим неличным значением, в частности, в противопоставлении инфинитива I и 3-го лица мн. числа личным формам 1-го и 2-го лица ед. и мн. числа.

Эта связь проявляется во взаимовлиянии входящих в нее элементов. В результате характер неличных форм (в частности, древнескандинавских претерито-презентных глаголов) определяет направление соответствующих изменений в парадигме, а парадигма и изменения в ней влияют на характер неличных форм соответствующих глаголов. В свою очередь возникновение соотношения между именными и личными формами древнескандинавских сильных и слабых глаголов (при котором формы инфинитива I и 3-го лица мн. числа наст. времени тождественны в звуковом отношении) способствует образованию некоторых форм, в частности более позднего инфинитива I на u скандинавских претерито-презентных глаголов от 3-го лица мн. числа наст. времени. Возникновение инфинитива II на u претерито-презентных глаголов от 3-го лица мн. числа прош. времени способствует возникновению такой же формы у сильных и слабых глаголов, что свидетельствует о взаимовлиянии частных систем внутри общей системы глагола18. Думается, что само звуковое совпадение в древнескандинавских и во всех современных германских языках форм инфинитива I и 3-го лица мн. числа наст. времени следует также объяснять с точки зрения указанной связи.

Объяснение этого явления чисто фонетическими причинами представляется неубедительным. Мало вероятно, чтобы чисто фонетические процессы, происходившие в различных языках независимо друг от друга и в различные периоды истории отдельных германских языков, могли бы привести к одинаковым результатам. Вероятнее всего, что какая-то более важная причина — в данном случае системная связь между именными и личными формами глагола, сложившаяся на базе явлений общелингвистического характера19 — во взаимодействии с другими процессами определила результаты этих фонетических изменений. Однако последнее, как было показано, не исключает возможности спонтанных фонетических изменений, влияющих на структуру языка. Очевидно, что упоминавшийся выше фонетический процесс, в результате которого в древнеанглийском выпадало n в форме 3-го лица мн. числа наст. времени20, приводил к нарушению связи между именными и личными формами английского глагола. Однако последующую замену др.-англ. āð окончанием en (проникшим из 3-го лица мн. числа сослагат. наклонения) в среднеанглийском, в результате которой произошло звуковое совпадение форм инфинитива I и 3-го лица мн. числа наст. времени, вряд ли убедительно объяснять с фонетической, а не структурной точки зрения.

Таким образом, системное объяснение рассмотренных явлений, не отрицая роли фонетики, лишь позволяет избежать односторонности, при которой структурные изменения, в данном случае морфологические, ставятся в зависимость от фонетики. Чисто фонетическое объяснение по существу приводит к отрицанию системного характера языка, в котором все компоненты системы взаимосвязаны и обусловлены и в котором эти компоненты, представляющие собой меньшие системы внутри общей системы языка, связывающей их в единое неразрывное целое, имеют свойственные им закономерности развития.

Вследствие этого изменения в структуре языка на одном этапе могут приводить к изменениям в фонетической системе, а на другом могут обусловить определенные процессы, которые в конечном итоге приведут к перестройке в морфологической или синтаксической системах.

С точки зрения связи между инфинитивом I и 3-м лицом, принимая во внимание звуковое совпадение этих форм, нам представляется также возможным объяснять возникновение во всех германских языках (причем в различные исторические периоды) приинфинитивной частицы. В западногерманских и скандинавских языках эта частица генетически не тождественна, но восходит к общей семантической группе предлогов, употребляющихся с дательным падежом; ср. гот. du, нем. zu, англ. to, исл. að, швед. att. Первоначально в готском, а также в других германских языках эта частица употреблялась только с инфинитивом цели и лишь впоследствии стала употребляться с инфинитивом вообще; при этом — раньше всего в древнескандинавских языках21, где уже произошло совпадение форм инфинитива I и 3-го лица мн. числа наст. времени, позднее — в английском и сравнительно недавно — в немецком, где звуковое совпадение этих форм произошло позже, чем, очевидно, и объясняется не всеобъемлющий характер этого явления.

Возможно, что впоследствии и в немецком языке приинфинитивная частица будет также использоваться со всеми типами инфинитива. Вследствие сказанного, основную функцию приинфинитивной частицы в германских языках, по-видимому, можно определить, во-первых, как средство указания на инфинитив цели и, во-вторых, как средство указания в связной речи на то, что данная форма, созвучная с 3-м лицом мн. числа наст. времени, является инфинитивом.

Сама связь между именными и личными формами германского глагола становится понятной, если принять во внимание неличный характер индоевропейского 3-го лица22. В то же время указанная связь служит определенным подтверждением самого неличного характера индоевропейского 3-го лица, в частности 3-го лица мн. числа наст. времени, которое возводится к именам гетероклитического склонения.

Первоначальному возникновению в общегерманском языке-основе более тесной связи между именными формами и собственно глагольной парадигмой в определенной степени, очевидно, способствовала генетическая общность 3-го лица мн. числа и более поздних отглагольных имен среднего рода no-основ23, винительный падеж которых (*bheronom) дал в германских языках форму инфинитива I на an.

Однако определяющую роль в возникновении указанной связи, так же как и в появлении германского слабого склонения прилагательных, думается, сыграл удельный вес n-основ, которые, в отличие от других индоевропейских языков, в германских языках, в частности в готском и скандинавских, широко распространены. Зависимость возникновения в германских языках указанного соотношения от удельного веса основ на согласную (n-основ), а не от генетической общности именных и личных форм подтверждается тем, что в других индоевропейских языках, где 3-е лицо мн. числа имеет ту же форму, что и в германских, инфинитивы образуются от других основ на согласную24.

Таким образом, системная связь между именными и личными формами глагола в том виде, в каком она отмечается в германских языках, не унаследована из индоевропейского языка-основы и по происхождению своему является не генетической, а структурной. Следовательно, возможное и на первый взгляд в ряде случаев очевидное отсутствие в других группах индоевропейских языков системной связи между именными и личными формами глагола в том виде, в каком это отмечается в германских языках, ни в коей мере не может служить аргументом, опровергающим наличие этой связи в германских языках. Последнее обстоятельство в лучшем случае может свидетельствовать лишь о том, что общее для индоевропейских языков соотношение, состоящее в противопоставлении отдельных форм глагольной парадигмы в плане личного и неличного характера, выражается в германских языках в виде более тесной связи именных форм и 3-го лица мн. числа, объясняющейся общим неличным характером этих форм.

Хотя приведенные выше факты не исчерпывают всех доказательств в пользу существования связи между именными и личными формами германского глагола и не охватывают всех явлений, которые могут быть объяснены с точки зрения этой связи, однако они позволяют считать, что такая связь (при этом структурного происхождения) в германских языках существует и что формы инфинитива I на u не представляют собой отступления от общего правила и должны быть рассматриваемы в кругу однородных явлений.

Тем не менее при изучении скандинавского инфинитива I на u наряду с проблемами общего характера возникает ряд частных вопросов:

1) следует ли считать инфинитив I на u специфически скандинавским явлением?

2) чем объясняется наличие у древнескандинавских претерито-презентных глаголов инфинитива I на a и u?

3) какова относительная хронология возникновения этих форм?

Несомненно, что в наиболее достоверной форме инфинитив I на u зафиксирован в древнескандинавских и прежде всего в древнеисландском языке, где отчетливо вскрывается его связь с 3-м лицом мн. числа наст. времени и видна синтаксическая роль этой формы. Однако, с одной стороны, существование в древнеанглийском форм несклоняемого инфинитива на un, on и то, что огласовка именных форм в германских языках совпадает с огласовкой форм множественного числа настоящего времени соответствующих глаголов, а тематический гласный неличных форм — с тематическим гласным 3-го лица мн. числа, явилось для А. Норена основанием сопоставлять указанные древнеанглийские формы со скандинавским инфинитивом I на u25. С другой стороны, это дало возможность Я. Гримму предполагать, что более поздние, по сравнению с сильными и слабыми глаголами, формы инфинитива I германских претерито-презентных глаголов (в частности, готских и древнесаксонских) первоначально имели флексию инфинитива un и образовались от 3-го лица мн. числа наст. времени и лишь впоследствии получили флексию an26.

Таким образом, формы инфинитива I на u признаются общегерманскими, что не соответствует действительности, так как, во-первых, древнеанглийский инфинитив I на on, un, как было показано выше, лишь формально может быть сопоставлен с инфинитивом I на u древнескандинавских претерито-презентных глаголов, поскольку в древнеанглийском указанные формы отмечаются у сильных и слабых глаголов и не зафиксированы у претерито-презентных. К тому же соответствующие древнеанглийские претерито-презентные глаголы, у которых в скандинавских языках отмечается инфинитив I на u, либо вообще не имеют форм инфинитива, либо имеют инфинитив I на an, a.

Кроме того, глагол munu в древнеанглийском вообще отсутствует, что вполне закономерно, так как там не развились описательные формы будущего времени со значением будущего «мыслимого», «воображаемого», образуемые сочетанием этого глагола с инфинитивом I смыслового глагола.

Во-вторых, отсутствие в готском глагола munu, незначительное распространение в нем описательного будущего со *skulan, а также полное отсутствие форм infinitiv’а futuri I и любой другой формы инфинитива I у большинства претерито-презентных глаголов, что также характерно для древнезападногерманских языков, и довольно позднее появление форм инфинитива I на an у ряда претерито-презентных глаголов в этих языках делает несостоятельным предположение об общегерманском характере инфинитива I на un и о вторичности форм инфинитива I на an. Это тем более так, что, как было показано, в готском и древнезападногерманских языках отсутствовало важнейшее условие, а именно звуковое совпадение форм инфинитива I и 3-го лица мн. числа наст. времени, что отмечается в скандинавских языках.

Напротив, в древнеанглийском и древнесаксонском сама связь между инфинитивом I и 3-м лицом мн. числа наст. времени ввиду выпадения в 3-м лице мн. числа наст. времени -n- и заменительного растяжения ă в ā вообще нарушалась. Таким образом: 1) инфинитив I на u является специфически скандинавским явлением; 2) наличие в скандинавских претерито-презентных глаголах форм инфинитива I на a и на u свидетельствует о двух тенденциях или этапах в образовании неличных форм этих глаголов; 3) формы инфинитива I на a древнескандинавских претерито-презентных глаголов являются более ранними и унаследованы из общегерманского языка-основы, а формы инфинитива I на u являются более поздними, возникшими в общескандинавском языке-основе, и обусловлены развитием в скандинавских языках описательных форм будущего времени, где они в конструкции «винительный с инфинитивом» образуют описательную форму infinitiv futuri I, характерную для скандинавских языков; 4) важным условием возникновения скандинавского инфинитива I на u непосредственно от 3-го лица мн. числа наст. времени претерито-презентных глаголов, наряду с общим для всех германских языков условием — существованием системной связи между именными и личными формами глагола, является наличие в этих языках звукового совпадения форм инфинитива I и 3-го лица мн. числа наст. времени всех глаголов.

Примечания