М. И. Стеблин-Каменский

К истории лирического «я»

«Еще одно может быть взято в качестве мерки личного сознания, — степень охоты и уменья говорить о себе».

Я. М. Бицилли

«Примечания к стихотворению то же самое, что лекции по анатомии по поводу жаркого, которым вас хотят кормить».

Август Шлегель

«А Герд золотого обручья в Гардах пренебрегает мной» (þó lætr Gerðr í Gǫrðum / gollhrings við mér skolla, — B I, p. 328–329)25 — такими двумя строчками кончается каждая из цикла скальдических вис, приписываемых Харальду Сигурдарсону (т. е. Харальду Суровому, норвежскому королю с 1046 по 1066 г.). Герд — это жена бога Фрейра, Герд золотого обручья — кеннинг (условное обозначение) женщины, Гарды (также Гардарики) — Русь. Эти «Забавные висы»26 Харальд сочинил, как говорится в «Круге Земном»27, «Красивой коже»28 и «Гнилой Коже»29, направляясь из Миклагарда (Византии), где он был начальником варяжской дружины на службе у византийских императоров, в Хольмгард (Новгород) к Ярицлейву конунгу (т. е. князю Ярославу Мудрому).

В сагах о Харальде говорится также, что припев его «Забавных вис» обращен к Эллисив (или Элисабет), дочери Ярицлейва конунга, которая была «в ту зиму» (как говорится в «Круге Земном») выдана замуж за Харальда, и что всего таких вис было шестнадцать. В «Круге Земном» и в «Красивой Коже» приводится только одна из этих вис, а в «Гнилой коже» — пять. Однако одна из этих пяти вис, но без припева, в «Младшей Эдде» приписывается Ньялю. В самих этих висах Харальд рассказывает о походах и битвах, в которых он участвовал, а в одной из этих вис (она есть только в «Красивой коже») он говорит, что владеет восемью искусствами. Но в этой висе нет припева, и вторая ее половина дословно совпадает с висой оркнейского ярла Рёгнвальда Кали (ум. в 1158 г.), в которой тот перечисляет девять искусств, которыми он владеет.

Поскольку в припеве «Забавных вис» речь идет, по всей видимости, о русской княжне, будущей жене Харальда, висы эти издавна привлекали внимание в России и много раз переводились (но обычно не с оригинала). Мне известно пять прозаических переводов этих вис30 и пять стихотворных31, не считая поэмы А. К. Толстого «Песня о Гаральде и Ярославне»32. Что касается припева, то его переводили так: Моисенко — «Однако девица российская меня презирает»; Львов — «А меня ни вочто ставит девка русская»; Богданович — «Не я ли молодец, не я ли удалой? / А девка русская велит мне бресть домой»; Батюшков — «А дева русская Гаральда презирает»; Карамзин — «Но русская красавица меня презирает»; анонимный автор — «Но дева земли Голмгардской меня презирает»; Чудинов — «И однакож русская дева пренебрегла мной»; Лященко — «Однако, девушка, живущая на Руси, украшенная золотым кольцом, мною пренебрегает»; Петров — «Мне от Панны ниток / Несть из Руси вести» (это единственный перевод, в котором выдержан узор аллитераций и внутренних рифм, характерный для оригинала); Смирницкая — «Но Герд монет в Гардах / знать меня не хочет».

Уже в первом русском переводе (как и в его французском оригинале) висы Харальда поняты как лирическое стихотворение, в котором выражает свои чувства автор, Харальд Сигурдарсон, он же — доблестный витязь, отвергнутый девушкой, несмотря на свои воинские подвиги и владение многими искусствами. В Моисенковском переводе книги Малле висы вводятся словами: «В сей песни он жалуется на то, что приобретенная им слава через толикие подвиги не могла тронуть Елисавету дщерь Ярослава царя российского»33. Такое понимание вис Харальда подхватывается в переводе Львова, получает дальнейшее развитие в переводах Богдановича и Батюшкова и находит завершение в «Песне о Гаральде и Ярославне» А. К. Толстого. О Гаральде в поэме А. К. Толстого говорится в третьем лице, и лирическое «я» появляется в ней только в прямой речи героя поэмы. Отвергнутый Ярославной, он отправляется «размыкивать горе» в воинских походах, но все время тоскует по ней («и громко взывает подъем ля топор / «Звезда ты моя, Ярославна!»). Не будучи в силах забыть ее, он возвращается в Киев (хотя в сагах говорится о Новгороде, а не Киеве) и рассказывает князю Ярославу о приобретенных им богатстве и славе и восклицает: «Согласна ли ныне назваться моей, / Звезда ты моя, Ярославна?» И вот в Норвегии справляется свадьба Гаральда и княжны, и он повергает к ее ногам все свои владения, славу и богатства («Все то я добыл лишь на вено тебе, / Звезда ты моя, Ярославна!»). Эта сентиментальная история, в которой, как говорит Львов, соединяется «любовь с воинской добродетелью», рассказывается также в трагедии А. К. Толстого «Царь Борис»:

Гаральд норвежский наш
Дочь Ярослава русского посватал.
Но не был он в ту пору знаменит
И получил отказ от Ярославны.
Тогда, в печали, бросился он в сечи,
В Сицилии рубился много лет
И в Африке, и наконец вернулся
В град Киев он, победами богат
И несказанной славою, и Эльса
Гаральда полюбила34.

Дают ли, однако, «Забавные висы» Харальда основание для такого их толкования? Едва ли. По-видимому, никакой смысловой связи между тем, что говорится в висах, и припевом к ним нет, а сам этот припев — общее место, вряд ли имеющее биографический смысл, а, может быть, и сочиненное не Харальдом. Когда толкуют висы Харальда как цельное лирическое стихотворение, то вчитывают в них лирическое «я», в скальдической поэзии еще немыслимое.

Понимание вис Харальда как дельного лирического стихотворения оказалось возможным прежде всего благодаря ошибкам в переводе. В висе, которая в «Гнилой Коже» приводится последней, говорится не о Ярославне, а о женщинах в городе, в котором Харальд сражался. Буквально: «женщина и молодая девица не приминет вскоре узнать, что мы были утром в городе, где мы рубили мечами» (ein munat ekkja kenna / ung né mær, at vðerim/þars gerðum svip, sverða/sið, í borg of morgin, — B I, p. 329). А в висе, которая в «Гнилой Коже» стоит на втором месте, говорится не о каком-то короле, которого якобы сразил Харальд, а о сводном брате Харальда Олаве Святом, с которым Харальд расстался, когда тот погиб в битве при Стикластадире. Буквально: «будучи молодым, я расстался с молодым конунгом, погибшем в битве» (skilðumk ungr við ungau / allvald í styr fallinn, — B I, p. 328). Но в таком случае в висе идет речь не о какой-то битве, в которой Харальд «размыкивал горе», после того как побывал в Гардарики и был тогда отвергнут Ярославной, а о битве, в которой он участвовал в ранней молодости, до того как он побывал в первый раз в Гардарики.

В сагах ничего не говорится о том, что во время своего первого пребывания в Гардарики Харальд сватался к Эллисив и был ею отвергнут. В «Круге Земном» сказано только, что он был тогда «предводителем над людьми конунга, которые охраняли страну», и «провел в Гардарики несколько зим». В «Красивой Коже» говорится примерно то же самое, а в «Гнилой Коже» там, где должно было быть рассказано о первом пребывании Харальда в Гардарики, лакуна, О женитьбе Харальда на Эллисив во время его второго пребывания в Гардарики в «Круге Земном» говорится только: «В ту зиму Ярицлейв конунг выдал свою дочь за Харальда» и тут же приводится виса Стува Слепого, подтверждающая этот факт. В «Красивой Кожей читаем: «Прежде чем Харальд уехал из Гардов на запад, Ярицлейв выдал за него свою дочь, которую звали Элицабет, а норвежцы зовут ее Эллисив», и тоже приводится виса Стува Слепого. В «Гнилой Коже» о женитьбе Харальда рассказывается несколько подробнее: Харальд «заводит речь с конунгом о том, что хочет посвататься. Он говорит, что добыл добра, а также завоевал славу своими подвигами. Конунг сказал, что не будет медлить с ответом и что готов удовлетворить его желание. И вот Ярицлейв конунг выдал за Харальда свою дочь Элисабет, которую норвежцы зовут Эллисив». Затем следует то же четверостишие Стува Слепого.

Какие-либо романические отношения между Харальдом и Эллисив, предшествовавшие их браку, маловероятны потому, что женитьба на дочери могущественного правителя обычно бывала чисто политическим актом и не подразумевала никаких романических отношений между бракующимися. Так, в «Круге Земном» очень подробно рассказывается о том, как Олав Святой сватался к дочери шведского короля Ингигерд, но в конце концов в силу ряда обстоятельств женился на другой его дочери, Астрид. Из политических соображений ему важно было жениться на какой-нибудь дочери шведского короля. Романическое чувство по отношению к одной определенной женщине явно не играло при этом никакой роли.

Правда, несомненно, что «я» в висах Харальда — это, так сказать, биографическое «я» автора. Но дело в том, что в скальдической поэзии вообще идет речь исключительно о конкретных действительно существовавших людях, конкретных, действительно происходивших событиях и т. д., а не о чем-то вымышленном. Так что «я» в скальдической поэзии только и может быть биографическим «я» автора. Однако отсюда отнюдь не следует, что оно в то же время и лирическое «я» в современном смысле этого слова. В скальдической поэзии, как я доказываю в другой моей работе35, лирики в современном смысле этого слова вообще нет. Чувство не стало у скальдов полноценным объектом поэтического изображения. В частности, едва ли можно считать «любовной лирикой скальдов» отрывочные фразы типа «она пренебрегает мной», «я страдаю от любви к ней», вклинивающиеся в скальдических висах в различные сообщения фактического характера.

Прежде всего бросается в глаза, что вставки, о которых идет речь, представляют собой гораздо более примитивное изображение чувства, чем то, которое было возможно в героической поэзии, т. е. поэзии, бытовавшей в условиях неосознанного авторства. Я имею в виду изображение горя Сигрун во «Второй песни о Хельги Убийце Хундинга», отчаяние Брюнхильд в «Краткой песни о Сигурде» и «Поездке Брюнхильд в Хель», скорби Гудрун в «Первой песни о Гудрун» и в «Подстрекательстве Гудрун» и т. д. По сравнению с этими яркими изображениями глубоких переживаний и сильных чувств (всегда женщины, но никогда не мужчины!) вставки типа «я страдаю от любви к ней» в скальдических стихах — это, в сущности, не изображение чувства (при этом всегда мужчины, но никогда не женщины!), а только его называние.

Почему возникновение личной, или авторской, поэзии, т. е. поэзии, в которой, казалось бы, впервые становится возможным изображение внутреннего мира человека, так сказать, изнутри, было в то же время значительным регрессом в силе и яркости, с которыми этот внутренний мир мог быть изображен?

Для скальдической поэзии искони была характерна действенность, направленность на достижение определенной цели, а именно обеспечение конкретного лица славой в случае хвалебной песни, его посрамление в случае «нида». Поэтому дело скорее всего заключается в том, что вставные фразы рассматриваемого типа были не столько выражением чувства, сколько попыткой воздействовать на конкретную женщину с целью склонить ее к любви, добиться ее расположения и т. п. Подобно тому как в хвалебных песнях действенность обеспечивалась соблюдением определенной формы, а не искренностью чувства (хвалебную песнь, которая была «выкупом головы», скальд сочинял о своем злейшем враге!), так ж в стихотворных обращениях типа «я страдаю от любви к ней» соблюдение определенной формы было важнее искренности чувства. Характерно, в частности, что женщина, на которую были направлены стихи, как правило, никак не была в этих стихах индивидуализирована. Важно было, чтобы она была обозначена тем или иным кеннингом женщины, но любой такой кеннинг мог быть применен для обозначения любой женщины. Но и автор в силу трафаретности своего обращения к женщине выступал в сущности как своего рода «безличный лирический герой».

Любопытной иллюстрацией того, насколько неиндивидуализировано бывало стихотворное обращение к женщине, может служить рассказ в «Саге о побратимах» о том, как скальд Тормод сначала обратился в стихах к девушке по имени Торбьёрг, но потом, переехав в другую местность, обратил те же стихи к девушке по имени Тордис (с которой знался раньше), но когда Торбьёрг явилась ему во сне и угрожала, что нашлет на него болезнь глаз (что она и сделала), Тормод по совету отца при многих свидетелях снова обратил свои стихи к Торбьёрг.

Что же касается действенности, которая приписывалась стихотворному обращению к конкретной женщине (а в скальдической поэзии, как правило, речь идет о конкретных лицах), то она всего очевиднее из запрещения таких стихов по закону. «Если мужчина сочиняет мансёнг (об этом термине см. сн. 41) о женщине, он может быть объявлен вне закона», — говорится в «Сером гусе», исландском своде законов36.

В общей массе скальдических стихов обращения к конкретной женщине занимают ничтожное место, и они встречаются только в отдельных висах37. Они есть у очень немногих скальдов, а именно у Эгиля, Хальбьёрна Оддссона, Бьёрна Асбрандссона, Халльфреда, Гуннлауга, Тормода, Бьёрна Арнгейрссона, Иллути Брюндёласкальда, Скраут-Одди, Эйнара Скуласона, Рёгнвальда Кали и у норвежских королей Олава Святого, Магнуса Доброго и Магнуса Голоногого. Есть также несколько обращении такого рода, сохранившихся как отдельные анонимные строчки или анонимные отдельные висы. Всего больше таких обращений у Кормака (почти половина). Поэтому его считают «трубадуром севера», а его стихи — вершиной лирического искусства. «Лучшие из его стихов — самое прекрасное и наиболее глубоко прочувствованное в поэзии скальдов», — говорит Йоун Хельгасон, современный исландский ученый и поэт, многие из стихов которого в противоположность стихам скальдов действительно глубоко прочувствованы38.

У Кормака лирические вставки типа «молодая женщина пренебрегает мной», «это огорчает меня», «мое томление никогда не пройдет» и т. п. встречаются только в четырнадцати из шестидесяти пяти вис, приписываемых ему, и эти висы всегда содержат, кроме того, различные отрывочные сообщения фактического характера, привязывающие вису к конкретной ситуации, но большой частью не имеющие никакого отношения к чувствам Кормака. Поэтому вне саги приписываемые ему висы не только не образуют какого-то лирического целого, но, как правило, и совершенно непонятны. Лирическое содержание вчитывается в его стихи в той мере, в какой его подразумевает сопровождающая их проза, в которой рассказываются перипетии его отношений со Стейнгерд (он любит ее с первого взгляда и вскоре обручается с ней, но не является в условленное время, и ее выдают за Берси, после чего Кормак сражается с ним на поединке, и Стейнгерд разводится с Берси, по Кормак снова упускает возможность жениться на ней, и она выходит за Торвальда Тинтейна, который после ряда поединков готов уступить Стейнгерд Кормаку, но теперь она отказывается стать его женой, и он уезжает из Исландии и погибает, сражаясь с каким-то великаном).

В стихах Гуннлауга лирические вставки есть только в трех из тринадцати приписываемых ему вис, а у Халльфреда — в трех из двадцати восьми. А между тем в сагах об этих скальдах любовь к женщине (Хельге Красавице в «Саге о Гуннлауге» и Кольфинне в «Саге о Халльфреде») играет большую роль. Грубой ругани по адресу соперника в висах Халльфреда гораздо больше, чем проблесков лиризма.

О зашифрованности скальдических лирических вставок кеннингами могут дать представление, например, такие: «Этот луч луны век Фрид золотого ожерелья [= ее глаза] будут причиной горя мне и Хлин колец [= ей]» (sá geisli hvarma tungls gollmens Fríðar sýslir mina oþurpt ok hringa Hlínar, — B I, p. 70); «Я не забываю любить Эйр огня вод [= ее]» (Minnumk at unna unnfúrs Eir, — B I, p. 72); «Я лишен расположения сосны льна [= ее]» (nú emk hornungr hylli hoðþellu, — B I, p. 76); «Я люблю вдвое больше, чем самого себя, Сагу ожерелья [= ее]» (annk hölfu betr sigli-Sógu an sjolfum mér, — B I, p. 83); «Метатель янтаря соленой земли кабана Видблинди [= я] будет долго помнить иву дороги змеи [= ее]» (Svalteigar mun selju salts Viðblinda galtar rafkastandi rastar reyrþvengs muna lengi, — B I, p. 534); «Белокурая Хлип зуба пустоши [= она] лишает меня радости» (Hvit stendr heiðar jótra Hlín fyr gamni mínu, — B I, p. 354); «Я иногда терплю страдания из-за носительницы ожерелья [= женщины]» (Grand fak af stoð stundum strengs, — B I, p. 195); «Береза повязки скалы сокола [= она] родилась мне на горе» (Valklifs alin erumk björc at bölvi bands, — B I, p. 210); «Красивейшая яблоня льна [= она] лишает меня радости» (fyr leik storvænn stendr linapaldr mínum, — B I, p. 600).

Во всех вышеприведенных примерах (они принадлежат разным авторам) никак не индивидуализирован не только объект чувства, т. е. женщина (все кеннинги женщины совершенно условны), но минимально индивидуализировано и лирическое «я», так как и выражение чувства совершенно трафаретно («Я страдаю из-за нее» и т. п.).

Но в скальдической поэзии возможно еще меньше индивидуализированное лирическое «я». Я имею в виду скальдические стихи, в которых автор говорит не о своих душевных страданиях из-за женщины, а об испытаниях, которым он подвергается (в битве или во время бури на море), и при этом восклицает: «О, женщина!», — обращаясь не к какой-либо конкретной женщине, а к воображаемой, абстрактной слушательнице. Примеров такого обращения в скальдической поэзии немало, и они встречаются уже у древнейших скальдов. В висе, которую Харальд Суровый сочинил, идя в свою последнюю битву, это обращение к женщине более развернуто («так велела Хильд земли сокола [= женщина]» и «носительница ожерелья велела мне некогда высоко держать подставку шлема [= голову]»). Однако чисто формальный характер этих упоминаний женщин явствует из рассказа о том, как он сочинил эту вису39. Прежде чем сочинить эту вису (в которой кроме только что приведенных еще три кеннинга — «треск оружия» и «грохот металла» [= битва] и «лед битвы» [= меч]) Харальд сочинил другую, того же содержания, но в эддическом размере и без упоминаний женщины и без кеннингов, и затем сказал: «Эта виса была плохо сочинена, придется мне сочинить другую, получше», и тогда он сочинил вису в традиционном скальдическом размере (дротткветте) и с упоминаниями женщины, приведенными выше.

Поскольку восклицания «О, женщина!», исконные в скальдической поэзии, были, как правило, совершенно независимы от окружающего текста, возможно, что именно из них развились лирические вставки с жалобой на несчастную любовь, полностью независимые от окружающего текста. Древнейший случай такой вставки — припев из «Забавных вис» Харальда Сурового, приведенный в начале этой главы («А Герд золотого обручья в Гардах пренебрегает мной»). Вставки, совершенно независимые от окружающего текста, есть также в двух скальдических произведениях XII в. — «Драпе о Йомсвикингах» Бъярни Кольбейнссона и «Пословичной поэме» неизвестного автора.

В первом из этих произведений рассказывается о знаменитом походе йомсвикингов в Норвегию, который они должны были предпринять, поскольку они на пиру дали обет совершить его, и в частности о Вагне Акасоне, одном из йомсвикингов, который дал обет разделить ложе с дочерью Торкеля Глины, сподвижника норвежского ярла, и действительно получает ее в жены, несмотря на сокрушительное поражение, которое йомсвикинги потерпели в Норвегии. В это повествование о событиях, тогда уже более чем двухсотлетней давности, вклиниваются в восьми местах жалобы автора на то, что женщина причинила ему страдание и лишила его радости. Первая из этих жалоб нанимает целую вису, остальные вклиниваются внутрь вис. Поскольку Бьярни Кольбейнссон был епископом, непохоже на то, что за этими жалобами скрываются какие-либо факты из его биографии. Более вероятно, что они были чисто формальным элементом поэмы. Высказывалось предположение что жалобы эти — ирония, осмеяние подобных лирических вставок40. Однако возможность подобной иронии у средневекового автора представляется маловероятной.

«Пословичная поэма» неизвестного автора представляет собой версифицированный перечень пословиц. В него вклинивается жалоба автора на то, что с ним плохо обошлась какая-то женщина, и четыре раза повторяется четырехстрочный стев (припев), в котором говорится, что Харальда Прекрасноволосого свела с ума финка (Снэфрид) и что так случается с многими и теперь.

В римах, повествовательном жанре, который возник в Исландии, как обычно считается, в XIV в., обязателен так называемый «мансёнг»41. Содержание мансёнга — это жалобы автора на страдание от любви к женщине, В мансёнге автор подчас высказывает также общие сентенции о муках любви, иллюстрируя их примерами из литературы. Жалобы на муки любви в римах это, конечно, трафарет, литературная условность, они отнюдь не обязательно имеют биографический смысл, так что лирическое «я» в них, в сущности, безлично. Вместе с тем очевидно, что мансёнг унаследован римами от скальдической поэзии, как и ряд других формальных элементов (кеннинги; сочетание в пределах одной строки рифмы, внутренней или внешней, и аллитерации; строгость узора, которые образуют эти элементы в строфе; многообразие размеров, получаемое путем варьирования этого узора).

В связи с тем, что в последнее время принято исследование древнеисландской литературы сводить к утверждению, что все в ней — отголосок того, что происходило в литературе континентальной Европы, упоминание о страданиях в любви к женщине в поэзии скальдов, особенно о любви к чужой жене, принято объяснять влиянием трубадуров. Такое объяснение есть, впрочем, уже у Карамзина, который говорит по поводу припева в «Забавных висах» Харальда Сурового: «Он [Харальд] следовал единственно обыкновению тогдашних нежных рыцарей, которые всегда жаловались на мнимую жестокость своих любовниц»42. Современные исследователи, однако, обычно считаются с тем, что влияние поэзии трубадуров не было возможным до середины XII в. (эпохой расцвета поэзии трубадуров считается вторая половина XII в.), либо обнаруживают такое влияние только у скальдов, живших не ранее середины XII в. или побывавших в Провансе (как оркнейский ярл Рёгнвальд Кали, по этой причине много привлекавший к себе внимание исследователей)43, либо сомневаются в подлинности стихов, приписываемых скальдам, жившим до середины XII в., если в этих стихах есть упоминание о страданиях от любви к женщине.

Дальше всего пошел в этом направлении исландский ученый Бьярни Эйнарссон, который в своей книге, посвященной сагам о скальдах, утверждает, что все висы, содержащие упоминание о страданиях от любви и приписываемые скальдам IX, X и XI вв., были в действительности сочинены гораздо позднее и что, в частности, стихи Кормака, которые приводятся в саге о нем (большая часть книги Бьярни посвящена этой саге и стихам Кормака), были сочинены не Кормаком, т. е. не в X в., а автором саги, т. е. в XIII в., причем прообразом и основным источником для автора саги послужил роман о Тристане и Изольде в той или иной его версии44.

Автор этого остроумного (но крайне неубедительного) утверждения не замечает, по-видимому, что, если он прав, то «Сага о Кормаке» не «замечательное произведение искусства» (восторженная убежденность в том, что «Сага о Кормаке» не «история», а чисто художественное произведение, «роман», и заставляет его считать автора саги также и автором стихов в саге), а плохое подражание такому произведению (ведь в саге отсутствует то, чем велик роман о Тристане в его лучших версиях, — глубина в изображении чувств героя и героини!), сам же автор саги, не «поэтический гений», а плохой подражатель, и, главное, Кормак не «великий лирический поэт», не «трубадур севера», а всего лишь персонаж плохого романа; стихи, приписываемые ему, не лирика, аналогичная лирике трубадуров, а всего лишь элемент этого романа!

Стихи Кормака действительно не лирика в собственном смысле этого слова, по не потому, что они якобы сочинены автором саги, но потому, что на ранних этапах развития личной поэзии, как уже было сказано выше, лирика в собственном смысле этого слова была еще вообще невозможна. Однако так называемая «любовная лирика скальдов» действительно имеет кое-что общее с поэзией трубадуров, и сходство это легко объяснить, не прибегая к предположениям о влиянии или заимствовании. И тут и там жалобы на страдания от любви к какой-то конкретной женщине, всего чаще чужой жене, — в значительной степени литературный штамп, в связи с чем и тут и там формальное мастерство подчас играет гораздо большую роль, чем искренность. Но ведь это черты, характерные для всякой ранней личной поэзии. Направленность на конкретное лицо — неизбежное следствие того, что в ранней личной поэзии речь только и может идти о конкретных событиях, конкретных невымышленных лицах и т. д. По словам А.А. Смирнова, «темный стиль» трубадуров, т. е. своего рода гипертрофия формы, «возник как своеобразное утверждение творческой инициативы, как первый проблеск самосознания поэтов-трубадуров, отделявших себя от рядовых певцов»45. Таково же, конечно, происхождение и скальдической гипертрофии формы, как я показываю во многих работах46. Но сочетание направленности на конкретную женщину и важной роли, которую играет при этом формальное мастерство, т. е. сочетание биографичности с условностью, легко превращает такое обращение в штамп и делает необязательным искренность чувства. Что же касается чужой жены, то, поскольку речь идет о страданиях от любви к женщине, то кто же еще может быть объектом таких страданий, как не чужая жена или по меньшей мере потенциально чужая жена (т. е. девушка, выбравшая другого)? Страдания от любви к своей собственной жене менее вероятны. Впрочем, в «Книге о заселении страны» рассказывается, что Халльбьёрн Оддссон сочинил вису, в которой он жалуется на страдания, которые причинила ему Халльгерд, его собственная жена, «дурача его»47. Сказав вису, он закручивает ее волосы себе на руку и хочет стащить ее с лавки, чтобы заставить ехать с собой, но она не поддается. Тогда он выхватывает меч, отрубает ей голову и уезжает. Вскоре его настигают двенадцать человек, посланных отцом Халльгерд, и убивают его вместе с его двумя спутниками. Вису Халльбьёрна тоже обычно относят к «любовной лирике скальдов».

Но хотя, конечно, едва ли следует считать висы в сагах, приписываемые скальдам IX-X вв., подлинными только на том основании, что в этих висах есть жалобы на страдания от любви, несомненно все же, что висы, приписываемые в саге скальду, который жил в эпоху, более древнюю, чем та, когда была написана данная сага, действительно могли быть сочинены не тем, кому они приписываются в саге. О такой возможности свидетельствует, в частности, то, что в некоторых случаях одна и та же виса приписывается двум или даже трем различным скальдам. Так, виса «Brámáni skein, brúns» (B I, с. 70) в «Саге о Кормаке» приписывается Кормаку, а в «Саге о Гуннлауге» — Гуннлаугу, а виса «Sverð standa þar sund» (B I, с. 256) в «древнейшей» и «легендарной» сагах об Олаве Святом приписывается Оттару Черному, в «Круге Земном» — Сигхвату, а в «Рукописи с Плоского Острова» — Берси Скальдторвусону.

Но самое существенное с точки зрения истории лирического «я» заключается в том, что, по-видимому, автор саги считал себя в праве присочинять висы за скальда, о котором он рассказывал, причем такое присочинение не делало сагу менее правдивой в глазах ее автора или его слушателей или читателей. «Были приведены доказательства того, что даже автор древнейших „саг об исландцах» не находил ничего непозволительного в том, чтобы позволять своим персонажам выражаться посредством вис, которые он сам сочинил», — говорит Йоуп Хелыасон, крупнейший знаток древнеисландской поэзии48. Характерно, однако, что такое присочинение имело место только в отношении отдельных вис, т. е. там, где скальд говорил о себе или по меньшей мере мог говорить и о себе, но не в хвалебных песнях, т. е. там, где скальд всегда говорил не о себе. Скальдические отдельные висы были в такой малой степени самовыражением личности, лирическое «я» было в них настолько безлично, а форма их настолько трафаретна, что авторство в отношении их осознавалось, по-видимому, как нечто надындивидуальное или во всяком случае как нечто гораздо более расплывчатое, чем авторство в современном смысле слова.

Неудивительно поэтому, что мнения специалистов относительно того, какие отдельные висы подлинны, а какие неподлинны, так сильно расходятся. Например, Эйнар О. Свейнссон, крупнейший исландский специалист по сагам, считает, что висы, которые в «Саге о Кормаке» приписываются Кормаку, вполне могли быть действительно сочинены им, а не автором саги49. Между тем Бьярни Эйнарссон в своей книге, цитированной выше, утверждает, что все висы в «Саге о Кормаке» сочинены не Кормаком, а автором саги50. Дело в том, что нет никаких бесспорных чисто филологических критериев подлинности или неподлинности вис: формы, невозможные для X в., можно объяснить как результат подновления в устной традиции или при записи; формы, невозможные в эпоху написания саги, можно объяснить как сознательную архаизацию; несоответствие между висой и окружающей ее прозой (обычно считавшееся наиболее надежным критерием подлинности висы) можно, как Бьярни Эйнарссон, объявить придуманным исследователями, исходившими из убеждения в подлинности вис, и т. д. Так что была ли виса действительно сочинена скальдом, которому она приписывается в саге, или нет, в огромном большинстве случаев, по-видимому, должно навсегда остаться неизвестным. Это относится, конечно, и к «Забавным висам» Харальда Сурового в той мере, в какой лирическое «я» в них безлично.

Хочу ли я всем этим сказать, что у автора скальдической висы не могло быть искреннего чувства? Отнюдь нет. Оно, конечно, могло у него быть. Я только хочу сказать, что в его произведении не могло быть того специфического сочетания индивидуализированности с обобщенностью, которое в произведениях поэтов нашего времени воспринимается как своего рода третье измерение, как глубина и производит впечатление искренности, даже если в данном произведении лирическое «я» совсем не совпадает с биографическим «я» автора. «Я пригвожден к трактирной стойке. / Я пьян давно. Мне все — равно, / Вон счастие мое — на тройке / в сребристый дым унесено…», — так начинается стихотворение Блока, которое производит впечатление искренности, даже если мы знаем, что Блок вовсе не был пригвожден к трактирной стойке и не было никакой тройки, унесшей его счастье в сребристый дым.


Примечания

25 Скальдическая поэзия цитируется по В-тексту Йонссоновского издания: Den norsk-islandske skjaldedigtning ved Finnur Jónsson. København, 1973, В I-B II.

26 «Висы радости», как я переводил раньше слово gamanvísur, едва ли правильно. Gaman «забава» скорее, чем «радость».

27 Heimskringla, Bjarni Aðalbjaniarson gaf út, III. Íslenzk fornrit. Reykjavík, 1951, XXVIII, p. 89–90.

28 Fagrskinna, udg. ved Finnur Jónsson. København, 1902–1903, p. 231–232.

29 Morkinskinna, udg. af C. R. Unger. Christiania, 1867, p. 15–16.

30 В прозе их перевели: 1) Ф. П. Моисенко (в кн.: Маллет П. Введение в историю датскую, часть вторая, содержащая в себе достопамятности иконословия и стихотворения древних северных народов. Перевел с французского языка на российский адъюнкт Федор Моисенко. СПб., 1785, с. 169–170); 2) Н. М. Карамзин (в кн.: Карамзин Н. М. История государства российского. СПб., 1818, т. 2, прим. 41); 3) анонимный автор (Московский телеграф, 1825, ч. 2, с. 225–227); 4) Л. И. Чудинов (в кн.: Древнесеверные саги и песни скальдов. Русская классная библиотека. СПб., 1903, сер. 2, вып. 25, с. 180–181); 5) А. И. Дященко (в кн.: Sertum bibliologicum в честь А. И. Малеина. Пг., 1922, с. 126–127). Львов и Карамзин основывались на французском переводе Малле (Mallet P. H. Monument do la mythologie et de la poésie des celtes et particulièrement des anciens Scandinaves: pour servir de supplement et de preuves à l'introduction à l'histoire de Danemarc. Copenhagen, 1756), а неизвестный автор, Чудинов и Лященко, видимо, на латинском тексте Бартолина (Bartholin Th. Antiquitates Danicae. Hafnia, 1689).

31 В стихах их перевели: 1) Н. А. Львов (в его кн.: Песнь норвежского витязя Харальда Храброго, из древней исландской летописи Книдлинга сага г. Маллетом выписанная и в датской истории помещенная, переложена на российский язык образом древнего стихосложения с примеру «не звезда блестит далече во чистом поле» [СПб.], 1793); 2) И. Ф. Богданович (Сочинения. М., 1810, ч. 3, с. 5–7); 3) К. Н. Батюшков (Вестник Европы, 1916, ч. 88, № 16, авг., с, 257–258; Сочинения. СПб., 1887, т. 1, с. 238–239), 4) С.В.Петров (в кн.: Поэзия скальдов, сер. «Литературные памятники». Л., 1979, с. 66–67), 5) О. А. Смирницкая (в кн.: Стурлусон С. Круг Земной, сер. «Литературные памятники». М., 1980, с. 410). Львов, Богданович и Батюшков основывались на французском переводе Малле (см. предыд. прим.). Только Петров и Смирницкая основывались на древнеисландском тексте.

32 Вестник Европы, 1869, № 4, с. 789–793; Толстой А. К. Сочинения. М., 1963, т. 1, с. 263–268.

33 Маллет П. Введение в историю датскую…, с. 168.

34 Толстой А. К. Сочинения, т. 2, с. 442.

35 Стеблин-Каменский М. И. 1) Лирика скальдов? — Учен. зап. Ленингр. ун-та, 1961, № 308. Сер. филол. наук, вып. 62, с. 108–123; 2) Историческая поэтика. Л., 1978, с. 70–89.

36 Grágás, udg. af V. Finsen, Kjøbenhavn, 1852, II, p. 184; Grágás. Staðarhólsbók. Kjøbenhavn, 1879, p. 393.

37 Bee они собраны в кн.: Einarsson R. Skáldasögur. Reykjavík, 1961.

38 Helgason J., Norges og Islands digtning. — In: Nordisk kultur, Stockholm; Oslo; København, 1953, p. 148.

39 Heimskringla, III. p. 188; Fagrskinna, p. 290; Morkinskinna, p. 118.

40 Vries J. de. Altnordische Literatureescbichte. Berlin, 1967, 2, S. 35.

41 Mansöngr от man — первоначально «рабы» или «рабыня», потом «женщина», и söngr — «песня». Слово это употреблялось и до возникновения рим и выражало, до-видимому, любовное обращение к женщине как элемент стихотворения. Так, в «Саге о Халльфреде» говорится: «После этого Ингольв сочинил драпу с мансёнгом (mansöngsdrápu) о Вальгерд. Оттар ее отец очень на это рассердился» (Íslenzk fornrit. Reykjavík, 1939, VIII, p. 143). Ср. также приведенное выше запрещение мансёнга по закону. Неоднократно встречается также выражение mansöngskvæði (см.: Möbius Th. Málsháttakvæði. — Zeitschrift für deutsche Philologie, Ergänzungsband, 1874, S. 46–21). Оно обычно понимается как «любовные стихи».

42 Карамзин Н. М. История государства российского, т. 2, прим. 41.

43 См.: Andersson Th. M. Skalds and troubadours. — Mediæval Scandinavia, 1969, 2, p. 7–41, и литературу, приведенную там (p. 13).

44 Einarsson B. Skaldasögur. Андерссон (см. предыд. сноску) убедительно опровергает Бьярни Эйнарссона и приходит к выводу, что «и скальдическая любовная поэзия, и биографии скальдов — туземные исландские жанры» (с. 41). Ответ Бьярни (Einarsson B. The lovesick skald, a reply to Theodore M. Andersson. — Mediæval Scandinavia, 4, 1971, p. 21–41) не более убедителен, чем его книга.

45 В кн.: История французской литературы. М.; Л., 1946, т. 1, с. 81.

46 Впервые в статье: Стеблин-Каменский М. И. К вопросу о кельтском влиянии на поэзию скальдов. — Науч. бюл. Ленингр. ун-та, 1946, № 13, с. 36–38.

47 Íslenzk fornrit. Reykjavík, 1968, I, p. 192–194.

48 Helgason J. Norges og Islands digtning, p. 144.

49 Sveinsson E. Ó. Formáli. — In: Íslenzk fornrit. VIII, Reykjavík, 1939, p. LXXXIII ff.

50 См. также: Andersson Th. M. Skalds and troubadours, p. 9–10, и литературу, приведенную там по этому вопросу.

Источник: М. И. Стеблин-Каменский. Мир саги. Становление литературы. Ленинград, «Наука», 1984.

OCR: сайт Ульвдалир

© Tim Stridmann