М. И. Стеблин-Каменский
(Ленинград)

О симметрии в фонологических решениях и их неединственности

Будучи убежден в том, что общие соображения всегда более или менее голословны, я не стал бы выступать с общими соображениями о симметрии в фонологических решениях, если бы не следующие обстоятельства. Три года тому назад появилась моя статья об исландских гласных1, в которой предлагалось фонологическое решение, отличное от предложенных до меня американским лингвистом Мейлоном2, норвежско-американским лингвистом Хаугеном3 и исландским лингвистом Бенедихтссоном4. После появления моей статьи новые фонологические решения той же задачи и общие соображения о симметрии в фонологических схемах были опубликованы Мейлоном5 и Хаугеном6. Некоторые общие соображения о неединственности фонологических решений и симметрии высказал потом и Бенедихтссон7. Таким образом, хотя бы симметрии ради, я вынужден принять участие в этой дискуссии о симметрии.

Но сначала вкратце о предложенных фонологических решениях. Я буду исходить из допущения, что фонологическое решение — это решение задачи, условиями которой являются фонологические и фонетические факты. Фонологические факты, т. е. наличные противопоставления, нейтрализации и т. д., — это условия для установления состава фонем и взаимоотношений между ними. Фонетические факты, т. е. фонетические реализации отдельных фонем, — это условия для определения различительных признаков этих фонем.

Вот основные фонологические факты. Ни у кого не вызывает сомнений, что фонемами следует считать следующие исландские монофтонги: /i ɪ e ʏ ø u o a/8. Ни у кого не вызывает сомнений также, что дифтонги /ei øi ou au ai/ не аллофоны этих фонем. Напротив, дифтонги [oiː ʏiː uiː ɪiː], очевидно, следует считать аллофонами фонем /o ʏ u ɪ/, так как эти дифтонги находятся в дополнительном распределении с соответствующими монофтонгами: стр. 46они встречаются только перед /j/9. Фонологическим фактом является также то, что монофтонги и дифтонги попарно нейтрализуются в одних и тех же положениях (а именно перед сонорными согласными /ɧ/ и /j/) в пользу дифтонга, причем /ɪ/ и /ʏ/ нейтрализуются не с дифтонгами, а с монофтонгами /i/ и /u/, и нейтрализация в этом случае происходит в пользу /i/ и /u/. Таким образом, исландские гласные группируются в коррелятивные пары /ɪ — i ʏ — u e — ei ø — øi o — ou a — ai a — au/, и деление на монофтонги и дифтонги перекрывается делением на две фонологические группы: левые члены коррелятивных пар, т. е. все монофтонги, кроме /i/ и /u/, и правые члены этих пар, т. е. дифтонги, а также /i/ и /u/. Это фонологическое деление настолько бросается в глаза, что оно находит отражение даже в исландской традиционной грамматической терминологии10.

А вот основные фонетические факты11. Суммируя их, Эйнарссон — крупнейший авторитет в области исландской фонетики — так располагает исландские монофтонги в традиционный треугольник12:

Здесь /ʏ ø/ — губные передние, а /u o/ — губные задние. Что касается дифтонгов, т. е. /ei øi ou au ai/, то направление их дифтонгичности — это увеличение подъема в сторону наиболее закрытого гласного, т. е. в сторону /i/ в случае передних гласных, в сторону /u/ в случае задних гласных и в сторону как /i/, так и /u/ в случае /a/, т. е. гласного, нейтрального по положению языка. Но дифтонгичность их неполная: второй элемент в них только намечается, но не достигается13, а когда эти так называемые «дифтонги» бывают краткими, он еще больше редуцируется или сливается с первым элементом в монофтонг, отличный от исходного первого элемента14. Иногда такое же движение выражено и в /i/, и в /u/: в конце слова эти гласные оканчиваются на глухие спирантные элементы15, т. е. звуки, еще более закрытые, чем /i/ и /u/. Некоторая дифтонгичность возможна и в «монофтонгах» /ɪ e ø ʏ o a/. Когда эти так называемые «монофтонги» бывают долгими, они нередко дифтонгичны, но направление их дифтонгичности — не увеличение подъема в сторону наиболее закрытого гласного, а его уменьшение в сторону соседнего по подъему гласного, т. е. в сторону /e/ в случае /ɪ/ и т. д.16. В случае /a/, т. е. наиболее открытого гласного, эта дифтонгичность наименее выражена. Все исландские монофтонги и дифтонги бывают долгими или краткими в зависимости от положения. Но дифтонги [oiː ʏiː uiː ɪiː] встречаются только в одном положении и они всегда долгие. Согласно экспериментальным исследованиям, при прочих равных условиях /i/ и /u/ обладают большей длительностью, чем другие монофтонги17.

Мейлон первый выступил с фонологическим толкованием исландских гласных, предложив следующую схему18:

Под «средними» (mean) подразумеваются передние губные.

Дифтонги выделены у Мейлона в особую схему. Следовательно, Мейлон игнорирует фонологическое деление исландских гласных, перекрывающее деление на монофтонги и дифтонги. Мейлон игнорирует также, что, как явствует из фонетических описаний, /a/ более низкого подъема чем /e/ и /ø/, и ни переднее, ни заднее, тогда как /o/ одного подъема с /e/ и /ø/, а не с /ɪ/ и /ʏ/19. Таким образом, схема Мейлона — это решение не тех фонологических и фонетических условий, которые заданы. Естественно предположить, что именно благодаря этому схема получилась симметричной.

Отвечая мне, мой уважаемый оппонент ссылается на то, что, по исследованиям Фанта, всякое [a] в известном смысле заднее, так как для всякого [a], даже наиболее компактного, характерно не столько положение языка, сколько фарингальное сужение20. Соображения Фанта несомненно заслуживают внимания. Но, насколько я понимаю, они касаются артикуляционной природы всякого [a], но отнюдь не положения /a/ относительно /e ø o/ в исландском.

Схема дифтонгов у Мейлона такова21.

О положении /ai/ и /øi/ в этой схеме относительно /ei/ и /ou/ можно сказать то же, что было сказано выше о положении /a/ относительно /e ø o/.

При перепечатке своей статьи Мейлон несколько видоизменил схему дифтонгов22, а в своей второй статье предложил следующую двухчастную схему23:

/i/ и /u/ в этой схеме отнесены к дифтонгам и тем самым учтено, что эти фонемы — правые члены коррелятивных пар /ɪ — i ʏ — u/, т. е. фонологически параллельны дифтонгам. Но положение /a/ относительно /e ø o/ осталось то же самое (см. выше), и к дифтонгам отнесено и /ʏ/, хотя оно — левый член коррелятивной пары /ʏ — u/, т. е. фонологически параллельно монофтонгам. Неудивительно, что схема осталась симметричной и что даже «пустые клетки» расположены в ней симметрично.

Хауген первый предложил решение, учитывающее, что /i/ и /u/ фонологически параллельны дифтонгам. Его первоначальная схема выглядит так24:

Хауген отнес /i/ и /u/ к дифтонгам, или «сложным ядрам», анализируя их как /ij uw/ или /ii uu/.

И эта схема — решение не тех фонологических и фонетических условий, которые заданы. Во-первых, [ʏi oi] не могут считаться фонемами: они аллофоны фонем /ʏ o/ в положении перед /j/ (см. выше, стр. 46). Во-вторых, из фонетических описаний ясно, что /o/ и /u/ — задние и губные (огубление в исландском вообще «вялое» или «слабо выраженное»25, так что его скорее следовало бы считать менее важным признаком /o/ и /u/, чем заднее положение языка), тогда как /a/ действительно не губное и ни переднее, ни заднее26. Между тем в схеме /o/ и /a/ оказываются в одном ряду. В-третьих, не может быть, чтобы соотношения между /a/, /o/ и /ø/ не соответствовали соотношениям между /ai/, /oi/ и /øi/: если /o/ и /ø/ одного подъема (и это несомненно так), то /oi/ и /øi/ не могут быть разного подъема! Я опять принужден сказать: благодаря всем этим отступлениям от условий задачи схема получилась симметричной.

Устраняя некоторые из этих отступлений, Хауген в своей второй статье предложил новую и на этот раз трехмерную схему в виде призмы с равнобочной трапецией в основании27. Из типографских соображений я разлагаю эту призму на двухчастную плоскостную схему:

Левая и правые части схемы образуют малую и большую параллельные боковые грани призмы. По этой схеме /ɪ — e ʏ — ø i — ei ʏi — øi u — ou/ различаются только по подъему, /i — ʏ e — ø a — o i — ʏi ei — øi ai — oi/ — по огублению, /e — a ø — o ei — ai øi — oi ou — au/ — по положению языка и/или подъему, /ʏ — u ø — ou oi — au/ — по огублению и/или положению языка, а /ɪ — i e — ei a — ai ʏ — ʏi ø — øi o — oi ʏ — u ø — ou o — au/ — как «простые» и «сложные».

Но и эта схема — решение не тех условий, которые заданы. О том, что [ʏi oi] не фонемы, уже было сказано выше (стр. 46). Другое отступление от фонологических условий задачи — это состав коррелятивных пар, которые Хауген называет парами «простых» и «сложных»; Хауген игнорирует существование пар /o — ou a — au/ и произвольно допускает существование пар /ø — ou o — au/. Наконец, если я правильно понял Хаугена, в его схеме различительный признак — это нечто разложимое на различительные признаки. В самом деле, по схеме выходит, что для одних фонем огубление — это различительный признак, а для других — часть некоего комплексного различительного признака, которая может то сочетаться с задним положением языка, то заменяться им, т. е. отсутствовать; заднее положение языка — это часть двух различных комплексных различительных признаков, в одном из которых она может то сочетаться с низким подъемом, то заменяться им, а в другом — то сочетаться с огублением, то заменяться им. О том, насколько содержание таких комплексных различительных признаков соответствует фонетическим условиям задачи, судить невозможно — настолько это содержание неясно. Но ясно, во всяком случае, что схема строго симметрична, причем не только в плоскости, но и в пространстве.

Бенедихтссон первый предположил существование различия по напряженности в исландских гласных. Возможно, действительно, что различие между левыми и правыми членами коррелятивных пар, о которых уже не раз была речь выше, лучше назвать различием по напряженности, чем различием между «простыми» и «сложными», как предложил Хауген, или различием между «открывающимися» и «закрывающимися», как предложил я. Впрочем не так важно назвать различительный признак, как понять его специфику в данном языке. Не так существенно также, образуют ли названия различительных признаков некую симметричную систему, дихотомическую или иную. Ведь очевидно, что устанавливаемые для языков мира общие различительные признаки — это лишь типы, которые в разных языках представлены разными конкретными различительными признаками, специфика которых зависит от того, какие другие различительные признаки представлены в данном языке, как они сочетаются в фонемах, как реализуются эти фонемы, и т. д. Отнести конкретный различительный признак к одному из этих типов — еще не значит исчерпывающе определить его. «Напряженность» в исландских гласных — это, очевидно, не то же самое, что «напряженность» в гласных других языков. В исландском различие по «напряженности» связано с дифтонгичностью различной степени и различного направления. Другие различительные признаки исландских гласных несомненно тоже имеют свою специфику. Отсюда и возможность их различного определения.

Еще до того, как Хауген предложил свою вторую схему, Бенедихтссон выступил с трехмерной и дихотомической схемой28. Из типографских соображений я разлагаю ее на двухчастную плоскостную схему:

Левый и правый треугольники образуют основание треугольной призмы.

И эта схема представляет собой решение не тех фонологических и фонетических условий, которые заданы. Во-первых, дифтонги совсем исключены из рассмотрения (Бенедихтссон принимает их за сочетания фонем, не приводя никаких доводов в пользу такого анализа), и, таким образом, из упомянутых выше семи коррелятивных пар учитываются только две — /ɪ — i ʏ — u/. Во-вторых, из фонетических описаний ясно, что /o/ одного подъема (т. е. одной компактности) с /e/, а не с /a/29. В схеме получается наоборот. Благодаря этому стало возможным допустить, что переднее и заднее положение языка вообще иррелевантно для исландских гласных и получить схему, симметричную и на плоскости, и в пространстве.

Привожу и схему, предложенную мной30:

Косой чертой разделены коррелятивные пары «открывающихся» и «закрывающихся» (или «ненапряженных» и «напряженных»). Таким образом, по-моему, различительные признаки исландских гласных — это не только переднее или заднее положение языка, огубление и три степени подъема, но и признак, который был выше назван «напряженностью».

В моей схеме есть несимметричные «пустые клетки» (отсутствуют пары к /ʏ/ и /u/ — они существуют фонетически31, хотя не могут считаться фонемами), но в целом и она симметрична, и поэтому в ней тоже есть отступления, по меньшей мере графические, от фактов: не показано, что для /a/ релевантен только низкий подъем, но не положение языка и огубление (можно подумать — и Хауген подумал так32, — что /a/ отнесено мной к передним губным); не показано, что фонологически /ʏ/ и /u/ образуют такую же коррелятивную пару, как /ɪ/ и /i/ и т. д. (в паре ʏ/u оказались бы фонемы разного ряда, и это нарушило бы симметрию, так как во всех остальных парах оба члена принадлежат к одному ряду); не показано, что в парах /ɪ — i ʏ — u/ левые и правые члены пар разного подъема, тогда как во всех остальных коррелятивных парах — они одного подъема.

По Хаугену, симметрия фонологической схемы — это «способ сказать, что различительный признак встречается больше, чем в одном месте системы»33. Это, очевидно, неверно. Повторение различительного признака означает наличие корреляции. Но симметричным может быть изображение фонологической системы, в которой нет корреляций, и фонологическая система, в которой есть корреляция, может не быть изобразимой в симметричной схеме. Симметрия — это, очевидно, свойство вообще не фонологической системы, а только ее изображения, и изобразимость в симметричной схеме не обязательное свойство всякой фонологической системы: во-первых, не говоря уж о согласных, известны случаи, когда и гласные явно не укладываются в симметричную схему34; во-вторых, нет никакой уверенности в том, что и в тех случаях, когда фонемы как будто укладываются в симметричную схему, симметрия — не результат натяжки, недостаточного знания фактов или их игнорирования.

Из обзора предложенных шести фонологических решений ясно, что соблюдение симметрии в фонологических схемах противоречит соблюдению фонологических и фонетических условий задачи. Этого, конечно, и нужно было ожидать. Соблюдение симметрии могло бы не противоречить соблюдению этих условий только в том случае, если бы симметрия (или точнее — изобразимость в симметричной схеме) была обязательным свойством всякой фонологической системы. Но поскольку симметрия — не обязательное свойство всякой фонологической системы, то остается одно из двух: 1) либо надо отказаться от допущения, из которого я исходил, а именно, что фонологическое решение — это решение задачи, условиями которой являются фонологические и фонетические факты, и исходить из допущения, что фонологическое решение — это произвольное построение, которое может не соответствовать фактам, но обязательно должно быть симметричным (и, по-видимому, едва ли не всякий, кто занимается построением фонологических схем — этим, как заметил Хауген, «любимым времяпрепровождением лингвистов»35, — время от времени склоняется, правда всегда молчаливо и бессознательно, к этому допущению); 2) либо надо признать, что соображения симметрии не могут играть никакой роли в фонологических решениях, и тогда, пожалуй, надо вообще отказаться от построения фонологических схем — слишком велик в них соблазн симметрии, — а также и от матриц, если их предпосылка — не факты, а симметрия во что бы то ни стало в системе различительных признаков.

Из обзора предложенных шести фонологических решений ясно также, что так называемая неединственность фонологических решений — это иллюзия. Неединственны они только в той мере, в какой они решения не тех условий, которые заданы. Ставшее общепринятым положение о неединственности фонологических решений было выдвинуто в свое время в известной статье Чао36. При ближайшем рассмотрении оказывается, однако, что в этой статье идет речь либо о решениях, в неодинаковой мере учитывающих факты (как все решения, разобранные мной выше), либо — и это большей частью — о разных изображениях одного решения, а именно изображении фонемы одной или двумя буквами, употреблении разных алфавитов, символов и т. п. Конечно, бо́льшая или меньшая простота или симметрия в изображении фонологического решения возможна. Но симметрия в этом смысле — это чисто графическая проблема, не имеющая отношения к фонологическому решению самому по себе.

Может быть, однако, все же возможны случаи, когда два или несколько фонологических решений одинаково удовлетворяют фактам и когда можно выбрать из них более простое и симметричное? Такую возможность, насколько я понимаю, имеет в виду Бенедихтссон, когда говорит, что критерий симметрии приобретает значение, если фонологический и фонетический критерий оказываются недостаточными37. Возможность решений, одинаково удовлетворяющих условиям задачи, несомненно существует в математике. Механическое перенесение этой возможности в фонологию — один из примеров того, как использование математической фразеологии по приближает языкознание к точным наукам (а одно время была надежда на такое приближение), но, наоборот, отдаляет его от них, узаконивая произвол и натяжки. Фонологические решения, из которых одно более просто и симметрично, а другие менее, — это на деле либо разные изображения одного и того же решения (примеров таких разных изображений много в статье Чао), либо это решения, неодинаково учитывающие факты (примеры таких решений разобраны мной выше). Дело в том, что нет критерия для установления того, учтены ли полностью фонологические и фонетические факты, и нет границ для их более полного и глубокого изучения. Правда, не всегда возможно провести четкую границу между фонологическим решением, в разной степени учитывающим факты, с одной стороны, и разными изображениями одного фонологического решения, с другой. Но и это обстоятельство свидетельствует о том, что фонологические и математические решения — это совершенно разные вещи. Той окончательности, которая характерна для всякого математического решения, у фонологического решения никогда не может быть. Поэтому в сущности и само выражение «фонологическое решение» — это злоупотребление математической терминологией.

Представление об обязательности симметрии в фонологических решениях — это, вероятно, одна из иллюзий, посеянных знаменитым соссюровским положением «язык есть система». Так как положение это очень часто повторяется и так как никогда не было определено, что такое «система» в данном случае, обычно возникают какие-то смутные представления о «системе» как о чем-то стройном, упорядоченном, симметричном и, следовательно, — о фонологической «системе» как о чем-то симметричном. Конечно, положение «язык есть система» сыграло в свое время известную положительную роль в развитии языкознания и особенно в развитии основных понятий фонологии. Но несомненно также, что, порождая различного рода смутные представления, это положение играет теперь скорее отрицательную роль в развитии нашей науки. Невозможно решить, истинно оно или нет, так как оно в сущности бессодержательно или во всяком случае неясно. По-видимому, и методологически оно перестало быть полезным38.

Примечания