А. А. Сванидзе

Социальные аспекты организации шведского рыболовства в XV в.

На протяжении всей многовековой истории Швеции — страны приморской и занимающей в Европе второе место по количеству внутренних вод — рыболовство и охота на морского зверя имели в жизни ее населения важнейшее значение.

В Балтийском, Северном и Белом морях, в Ботническом заливе и Северном Ледовитом океане, в многочисленных озерах и реках шведы, финны и саами ловили треску, макрель, салаку, пикшу, сельдь, сига, язя, щуку, лосося, камбалу и другую рыбу, били тюленей и китов, добывали раков, устриц и проч.

В средневековых шведских документах сохранились данные о рыболовстве, охоте на морского и речного зверя, о торговле продуктами этих промыслов, налогах и пошлинах на них. «Первый историк» и бытописатель страны Олаус Магни отвел этим промыслам большое место в своей «Historia om de nordiska folken» (1555 г.).

Имеется и более новая, в том числе современная историческая литература по этому вопросу, в ней собраны многие интересные факты — результат кропотливых этнографических и археологических изысканий1; эта литература имеет, как правило, «вещеведческую» направленность, а проблемы социально-экономической и политической организации рыболовецкого промысла рассматривает чаще всего с точки зрения права. Несколько большее внимание уделено этим проблемам в обобщающих статьях новейшей Скандинавской культурно-исторической энциклопедии (принадлежащих перу многих крупных историков Швеции и других северных стран), но характер издания, естественно, ограничил и объем их, и круг затронутых там вопросов. Скандинавские специалисты говорят об «огромном культурно-историческом значении» рыбного промысла для развития стран скандинавского севера, даже о своего рода особой «культуре поморского Севера» (Nordsjökultur), связанной с мореплавателями и рыбаками. Авторы подчеркивают обилие здесь интернациональных контактов, влияний и заимствований, большое значение рыбного промысла для возникновения новых поселений и колонизации диких районов2. Эта оценка представляется нам вполне справедливой, но и она не ориентирована на социальные стороны развития рыболовства.

Между тем, как явствует из имеющихся материалов, социально-экономические и социально-политические аспекты организации рыболовецкого дела в Швеции весьма интересны и заслуживают особого внимания. Именно этим вопросам и посвящена настоящая статья, где изложены некоторые наблюдения, касающиеся экономической, но главным образом — социальной характеристики профессионального (специализированного) рыболовецкого и морского промысла в средневековой Швеции (к сожалению, речь здесь может идти преимущественно о XV в.: именно это столетие сберегло для нас наиболее полные письменные свидетельства из того весьма скудного их запаса, который сохранился в Швеции со времен раннего и классического средневековья).

В XIV–XV вв. основными областями рыбного промысла (впредь мы для краткости будем здесь иметь в виду и охоту на морского зверя) были северные земли, примыкающие к Ботническому заливу, обширный район Меларенского бассейна с его реками и морским побережьем, а также самая южная область страны (в этот период находившаяся по преимуществу под властью Дании) — Сконе. В начале XVI в. 56% трески добывалось в финских водах3. Но и в центральных и в южных областях Швеции, где быстро развивалось земледелие и скотоводство, рыбный промысел продолжал оставаться основным занятием больших групп населения. В середине XV в. только в Эстерйётланде насчитывалось семь «главных рыболовецких становищ» (hufwudfiske skär); более мелких, вероятно, было значительно больше4.

Рыболовецкие поселения в основном были разбросаны по морскому побережью, особенно на юго-востоке, где преобладал промысел сельди; часто они находились вблизи городов или территориально сливались с ними, в силу чего в XIV–XV вв. рыбаки составляли важную и многочисленную группу городского населения5. Кроме того, города, как правило, имели постоянные рыболовецкие становища, куда выезжали на сезонные отловы рыбы многие горожане.

В этот период было несколько типов рыбацких поселений. Наряду с рыбацкими слободами и хуторами (как правило, очень древними и нередко расположенными достаточно изолированно от остальных сельскохозяйственных прибрежных поселений) существовали традиционные сезонные стойбища рыбаков и охотников на морского зверя6, которые устраивались также в местах отлова мигрирующей рыбы (они возобновлялись из года в год часто на протяжении многих столетий и подчинялись законодательному регулированию). В источниках зафиксированы и мелкие, менее регулярные, эпизодические или случайные рыбачьи стоянки.

Типы рыбачьих поселений различались и по правовому положению. Поскольку рыболовецкий промысел был древним и играл важную роль в жизни населения, он издавна подвергался правовому регулированию. Первоначально оно базировалось на обычном праве, затем некоторые его положения стали фиксироваться в хартиях (привилегиях), а с XIII в., после записи областных законов (сохранивших значительный отпечаток общего права), предписания о рыбной ловле и рыбаках вошли в официальное законодательство как его неотъемлемая часть. Почти во всех областных законах (Вестйёталаг, Эстйёталаг, Уппландслаг, Сёдерманналаг, Вермландслаг, наконец, Хельсингалаг) главы о порядке застройки включают в себя — иногда повторяя почти текстуально, иногда чуть варьируя — различные правила пользования рыбными угодьями; последние рассматривались как часть общинных владений (альменнинга), и права (точнее доля) каждого общинника в отношении отлова рыбы были поставлены в зависимость от его права (доли) в отношении земли.

Этот порядок сохраняется и в общешведских земских уложениях Магнуса Эрикссона (середина XIV в.) и Кристофера (середина XV в.), где, кроме того, особо подчеркивается равное право прибрежных поселений на пользование «морем или заливом»7. Вообще право землевладельцев «на воду» касалось и моря — вплоть до того места, до которого простирался прибрежный грунт (?). Остальные морские воды были, вероятно, общими или «ничейными»8.

Перечисленные правила, регулирующие пользование общинными водами и рыбную ловлю, имели общий характер, они касались всех жителей страны — как тех, для кого рыболовство было подсобным делом, так и рыбаков-профессионалов. Но вследствие того, что профессиональное рыболовство, как уже указывалось, издавна было занятием особых и немалых групп сельского и городского населения, для него существовали и некоторые специальные правила. Точнее, следовало бы сказать, что эти правила касались уже не столько рыбной ловли, сколько статуса самих рыболовов — правового, фискального, личного.

Так, крупные земельные собственники, в том числе монастыри, как правило, имели своих профессионалов-рыбаков (обычно наемных или зависимых), которые селились на арендуемой у хозяина земле и платили ренту продуктами рыболовецкого промысла9.

Рыбаки, постоянно жившие в городах и подлежавшие городской юрисдикции, находились в положении, аналогичном положению остальных жителей городов и пригородов.

Что же касается «свободных» рыболовецких поселений, т. е. расположенных на общинных землях и, казалось бы, могущих обладать всеми правами обычных общин, то их положение было особым, поскольку они подлежали непосредственному регулированию со стороны короны. Правовой основой такого положения было распространение на рыбный и морской промысел правил регальной (верховной) собственности шведской короны на землю, воды и земные недра.

Возникновение земельной регалии шведских королей принято относить примерно к последней трети XIII в. (хотя ее действительное оформление растянулось на несколько столетий). Известная традиция (опирающаяся на документы первой четверти XVI в.) гласит, что риксрод, собравшийся в Стокгольме в 1282 г., заслушав жалобы Магнуса Ладулоса на значительное оскудение королевских финансов, принял решение (так наз. Helgeandsholmen beslutet) предоставить королю верховное право собственности на все имеющиеся в стране рудные залежи, самые крупные и богатые рыбой водные бассейны (шхеры, заливы, озера, проливы, протоки и т. п.), а также на самые большие лесные массивы. Относительно вод было указано, что здесь имеются в виду водные системы и озера Меларен, Венерн, Веттерн, Хьельмарен, Брувикен, Слэттбакен, а также воды Норрланда и Финляндии, где в изобилии водятся лосось, речной угорь, сиг и язь. Отныне всякий, кто будет ловить рыбу в этих районах и бассейнах, обязан королю рентой — за исключением жителей поселений, пользующихся общинными рыболовнями. (Отметим попутно, что здесь перечислены все крупнейшие рыболовные угодья страны.)

Уже к концу прошлого века историки не без оснований оспорили подлинность решения 1282 г.10 Вместе с тем, многие источники XIII–XV вв. показывают, что хотя обычной долей короны в поступлениях с общинных владений, на регальные права в отношении которых она претендовала, была ⅓ ренты, в ряде случаев, — особенно там, где владение обещало особенно ощутимый доход, — притязания и фактические права короны действительно были более широкими.

Подобно земельной регалии (grundregalen), верховное право короны на воды и их «содержимое» действовало на территории королевского домена и на общинных землях (согласно официальной терминологии — konungs allmänningsvatten или kronoallmänning och menige landsens fiskeri). Аналогично смешанными, не разделенными оказывались на рыбных промыслах регальные и вотчинные права короны; сходным, по-видимому, был и порядок в отношении угодий, принадлежащих неподатному сословию: его представители распоряжались продукцией при условии несения службы королю (за исключением духовенства, которое, как известно, обладало налоговым иммунитетом)11.

Не полагаясь только на общую традицию регального права на воду и рыбные угодья, правительство издавало специальные указы и предписания относительно отлова рыбы, управления и налогообложения в наиболее важных пунктах konungs allmänningsvatten.

Самое полное из известных нам предписаний такого рода — указ, утвержденный королем Карлом Кнутссоном в июне 1450 г. Это «Устав гавани» (Hamnskrå) или устав рыболовецкого порта, предназначенный для королевских рыболовецких становищ на Балтийском побережье Швеции12. Реальной сферой действия «Устава гавани» были, судя по всему, именно восточные шведские шхеры, точнее районы, прилегающие к городам Стокгольму, Евле, Упсале, Енчёпингу и Норчёпингу13.

Будучи достаточно давно опубликованным и хорошо известным специалистам, устав этот, как нередко случается с источниками, которые на первый взгляд стоят несколько особняком и не имеют аналогий, еще не подвергался специальному анализу (если не считать весьма интересной коротенькой заметки в Скандинавской культурно-исторической энциклопедии, упоминавшейся выше).

Подлинник «Устава гавани» не сохранился. Издатель его, известный шведский архивист Г. Е. Клемминг использовал для своей публикации две копии текста устава, имевшиеся в знаменитом рукописном собрании Юхана Хадорпа: одну от XVI в. (Cod. A) и другую, более пространную, от конца XVII в. (Cod. B). Судя по всему, обе копии имели общий образец, но их сопоставление небесполезно, так как позволяет обнаружить следы определенных сдвигов в организации рыбного промысла, происшедших, скорее всего, в течение полутора-двух столетий до создания Cod. B. Оперируя в основном текстом первой копии, мы все же попытались привлечь и наиболее интересные материалы из более поздней копии.

Согласно «Уставу гавани», рыбаки, живущие и промышляющие в узаконенных гаванях, составляли общину («almoge, som … låge j Fiskeriet»), организованную наподобие цеха, с регламентацией налогообложения, условий труда, сбыта, управления и норм общежития. Рыболовецкая община подчинялась особому королевскому фогту — hamn fogte или fiskefogte (§ 3). Последний созывал собрания общины, так называемые hampnastempno (§ 2), следил за соблюдением правил отлова рыбы, собирал налоги, штрафы, вершил суд и проч.14 Согласно Cod. B., он также контролировал тару и меры.

Время основного отлова рыбы — с 18 мая (от Троицы или, согласно Cod. B, дня св. Эрика) до 29 сентября (день св. Михаила) — делилось на три сезона: весенний, летний и осенний. Фогт давал сигнал к началу путины, после чего все рыбаки обязаны были по порядку и каждый на отведенном ему участке выбрасывать свои сети15. Собственно, в более ранней копии устава рыбного порта (Cod. A) сказано буквально следующее: «Также когда снасти (strängiar) должны ставиться на отмели (på grundh), тогда должны там быть все, кто хочет ставить [их] в день св. Марии Магдалины (21 июля), и тогда фогт гавани [будет] ставить первую снасть, как ему хочется, и тогда (т. е. затем) каждый другой рядом [будет ставить], но чтобы другому не в убыток»16… Здесь, таким образом, нет следов какой-либо закрепленности определенных участков за отдельными рыбаками, а выброс сетей и их размещение происходит в порядке очередности. В Cod. B уже другая картина: «Кто имеет отмель (букв. — гавань: hampn) и лавку (bodh) в рыболовецком становище в течение трех лет и не платит налог (skattfisk, в другой редакции — hamnerätt) за это, то теряет [их] и лишается обеих, отмели и лавки»17. Таким образом, к XVII в. уже возникла практика какого-то разделения участков рыбной ловли между отдельными лицами, причем рыбная лавка (или мастерская по обработке рыбы) присутствует здесь как обязательный элемент.

Возвращаться домой рыбаки должны были до захода солнца, а в субботу и «другие святые дни» (helgedagar) лов рыбы вообще воспрещался (§ 6).

После каждого отлова рыбаки и их семьи чистили рыбу, затем солили ее и, наконец, укладывали в бочки для отправки королю или для продажи18. Определенно об этом говорится лишь в Cod. B (§ 39), где рыбакам предписывается «солить и хранить свою рыбу так, чтобы все общество [рыбаков?] не было в пренебрежении (или оклеветано?)» («Hwar salte och förware sin fisk, så att heela sälskapet der af icke förachtat [др. ред. — förtaldt] blifwer»). Факт обработки и упаковки рыбы самими рыбаками никак не комментируется. Видимо, он имел место издревле и всюду, где собиралось и должно было подготавливаться к длительному хранению большое количество рыбы. В Cod. B (§ 3) особо оговариваются также размеры бочек (предназначенных для упаковки рыбы), которые изготовлялись на месте, возможно — местными бочарами.

Все рыбаки обязаны были платить налог королю. Подобно земельной подати, он назывался skatt и взимался также по преимуществу натурой — рыбой. Единицей налогообложения являлись суда или сети. Размер налога колебался в зависимости от сезона (§ 4); кроме того, фогт учитывал, ловит ли рыбак салаку, треску и другую рыбу — или только треску, «и ничем другим [кроме этого] не занимается»19.

Уплата налога была основным условием допуска к рыбной ловле на становищах: «Те многие, которые хотят ловить рыбу на законных рыболовецких отмелях (rätta fiskiegrundh), принадлежащих здесь короне (här vnder Cronona liggia), должны подчиняться во всем, в чем полагается, фогту гавани, свой налог (skatt) честно вносить и не скрываться [от налога] никому». Сокрытие сетей или других орудий лова было уголовно наказуемым делом и влекло за собой изгнание с промысла (§ 3).

Королевские чиновники (фогт и шесть его помощников, о которых упоминает Cod. B) пользовались на промыслах рядом преимуществ. Они имели свои рыболовецкие суда и первыми забрасывали сети в день открытия путины, выбирая для этого наиболее выгодные места (§ 8). Им же принадлежало право первой покупки привезенного на промыслы вина (§ 34), возможно — и других товаров.

Довольно значительные привилегии королевских чиновников, конечно, должны были вызывать недовольство рядовых рыбаков — даже в том случае, если эти узаконенные льготы не увеличивались незаконным путем. Но основной причиной оппозиции властям в рыболовецких поселениях была, на наш взгляд, налоговая система.

Налог с рыбаков взимался натурой и зависел от улова (определенное количество рыбы с каждой полной сети, бота или баркаса). Естественно, что власти тщательнейшим образом контролировали улов. В конце концов это привело не только к регламентации места отлова рыбы, но и к фактическому прикреплению рыбаков к их становищам. По-видимому, рыбаки стремились к дальним поездкам — как для получения большего улова, так и для сокрытия его от обложения20. Не случайно в уставе появляется § 35, в котором обязанность рыбаков постоянно жить в раз навсегда установленных местах тесно увязана с требованием своевременной и беспрекословной уплаты налога «господину» (herren): «Никто не имеет права обосновываться в других гаванях, а только в законных рыболовецких шхерах, [и] сверх того, они не должны задерживать господину свой налог или препятствовать тому, кто находится в законной рыбной гавани, [а] если они не хотят подчиниться, то фогт гавани имеет право забрать их сети и повести [нарушителей] в суд»21. Но налог по-прежнему поступал нерегулярно, и в Cod. B появляется следующая запись (своего рода «апелляция к регальной традиции»): «Никто не смеет отменить королевский налог, будь то [налог] с земли или с воды, поэтому следует всем [кому положено] давать и рыбный налог»22–23.

Положение рыбаков усложнялось еще и тем, что живя на побережье, они постоянно подвергались насилиям и грабежам как со стороны пиратов, так и в период междоусобных и внешних войн; не случайно еще в «Хронике Эриков» (XIII в.) говорится о «бедных рыбаках» (fatighe fiskara), которых все грабят24.

Состоянию брожения на рыбных промыслах, возможно, способствовало имущественное и социальное расслоение, которое, судя по документам, имело там место.

Имущественное неравенство в среде профессиональных рыбаков могло порождаться уже самими условиями их деятельности, орудия и средства которой были чрезвычайно разнообразны: от камня для разбивания панциря крабов и простого крючка — до рыболовецкого судна. Действительно, в документах упоминаются: открытые весельные барки, боты и баркасы (snöret, fiskekaner, lagnarstuta, skötar)25, снасти с якорем (stänger, gister, stränger), бредни (bredrsla, garn), неводы (näti), грузила (steena), травила (lätte), бревна (служившие, по-видимому, якорями или упорами, — stocka), черпаки (össekaar), крючки (krok), гарпуны, остроги и прочие орудия труда рыбака (fiskietyg)26. Этот перечень свидетельствует о высоком развитии рыболовецкой техники в Швеции XV в. Но орудия и средства труда распределялись между промысловиками отнюдь не равномерно. Некоторые рыбаки выходили в море только с острогой или бреднем (и налог платили с бредня), другие же располагали ботами или баркасами (и налог платили соответственно с лодки или баркаса)27. Некоторые рыбаки арендовали боты28. И хотя мы не знаем, был ли арендованный бот единственным у его временного хозяина (или хозяев), при всех условиях это говорит об имущественном неравенстве: или такой рыбак был не в состоянии приобрести собственную лодку, или, наоборот, он мог позволить себе даже аренду дополнительного судна. Но в последнем случае, очевидно, требовалась наемная рабочая сила.

«Устав гавани» уже различает самостоятельных хозяев, которые, соответственно, «сами себя представляют [перед законом]» (som är sin egen målsmann), и работников, которые не являются людьми самостоятельными (drängh, som är ey sin målsman). Хозяин ни в коем случае не должен играть в азартные игры с работником, потому что последний «не владеет тем, на что играет» (och ey äger thet han dubblar medh)29. Таким образом, работник на промыслах — человек не только неимущий, но и юридически недееспособный, неполноправный. Эти люди не имели своих лодок и других принадлежностей, необходимых для самостоятельного ведения отлова рыбы, и нанимались в подручные к рыбакам — «хозяевам».

Как, откуда рекрутировались наемные работники на рыболовецких промыслах? Какая-то часть их принадлежала к той неимущей группе населения, которая образовалась и росла за счет «вымывания» беднейших жителей деревни и представители которой бродили по стране в поисках работы. Весьма возможно, что отношения найма складывались и в самой рыболовецкой общине. Рыбный промысел требовал определенных профессиональных навыков, и трудно предположить, что все подручные работники на промыслах могли рекрутироваться только из случайных, пришлых элементов. Кроме того, в возможности возникновения каких-либо форм социальной зависимости в среде самих рыбаков нас убеждают данные о наличии имущественного неравенства между отдельными их группами.

Наиболее полные сведения об этом содержат налоговые описи (räkenskaper) Стокгольма за 1460–1468 гг. Всего там упоминается 58 рыбаков и один охотник на тюленей30; бо́льшая их часть проживала за Восточной стеной (Østan mwr). Правда, нам неизвестно, в какой мере на них распространялся «Устав гавани», т. е. те ли это люди, права, обязанности и положение которых нормируются в уставе. Поэтому извлечения из стокгольмских налоговых описей, касающиеся рыбаков, следует в данном случае рассматривать как некие общие (или средние) показатели имущественного положения лиц, занятых в городском и пригородном рыболовецком промысле; видимо, они могут дать и общее представление о рыбаках, подчиненных «Уставу гавани». В 1460 г. (к этому году относится наиболее полная налоговая опись Стокгольма) уплате городского налога подлежали 47 рыбаков, но внесли его лишь 33 чел. Размеры налога распределились следующим образом:

Средний налог с жителей Стокгольма в 1460 г. составлял 6 эре31. Следовательно, профессиональные рыбаки принадлежали к наименее имущей части (городского) населения, и к тому же их имущественное положение было далеко не однородным. Только два рыбака (Siuord fiskere и Laurens fiskere) уплатили по 6 эре, — а ведь их налог только соответствовал средней (для города) норме. Четыре рыбака внесли по 4 эре. Подавляющая часть рыбаков уплатила меньше трех эре, из них шесть человек — меньше двух эре.

Возможно, что имущественное, а затем и социальное неравенство на промыслах складывалось и углублялось в связи с тем, что профессиональный рыбный промысел в этот период в основном обслуживал рынок.

Выгруженный на берег улов соответствующим образом клеймился32, и оставшаяся после сбора налогов рыба продавалась. В уставе говорится о рыбацких лавках (fiske bodh), расположенных на территории рыболовецкого становища («på fiskielägie») или во дворах рыбаков («j sinom gårdhe»)33. По всей вероятности, после путины на промыслы съезжались скупщики рыбы, которые везли ее затем в другие области страны, в города и на ярмарки, или отправляли за границу. О роли торжища в развитии рыболовецких поселений XIV–XV вв. свидетельствует, в частности, тот факт, что ряд новых городов вырос в этот период именно из рыбацких поселков с постоянным рынком: это Туршхэлла (обл. Сёдерманланд), Треллеборг и Туматорп (обл. Сконе), почти все города Приботтии34 и др.

Рыба была важнейшим экспортным товаром Швеции; некоторые купцы специализировались почти исключительно на вывозе рыбы, в городах жили особые торговцы рыбой. В Стокгольме, где рыбное дело было предметом специальной регламентации, привилегии для торговцев рыбой известны с середины XV в. Позднее эти купцы образовали даже цех (окончательно оформленный, однако, лишь в 1684 г.). Аналогичная организация возникла в Норчёпинге; возможно, так же обстояло дело и в некоторых других торговых приморских городах35.

В этой связи интересно проанализировать данные, относящиеся к так называемым «laxekarlar» («лососники»). В стокгольмской налоговой описи за 1460 г. их упомянуто 9 (а всего в городе в это время их было свыше 20). Из них уплатили налог 8 человек, причем в следующем размере: четверо — соответственно по 2, 4, 5 и 6 эре, один — 1 марку, один — 1 марку 1 эре и двое — по 1 марке 4 эре36. Общая сумма налога с этих лиц составила почти 7 марок (ср. с 12 марками, уплаченными в то же самое время 33 рыбаками). Очевидно, что имущественное положение «лососников», также неоднородное, вместе с тем было намного лучше положения обычных рыбаков — «fiskere». Возникает предположение, что эти «лососники» были не рыбаки — ловцы лосося, а какие-то торговцы. Н. Анлунд указывает, что «лососники» не столько ловили рыбу, сколько оптом закупали ее, солили и отгружали37. По-видимому, это наблюдение Н. Анлунда правильно. В таком случае, на промыслах могла существовать зависимость рыбаков от перекупщиков рыбы, хотя прямых данных об этом у нас нет38.

Большую роль в жизни рыбных промыслов играли города, обитатели которых выступали как в качестве непосредственных потребителей продукции рыбного промысла, так и в качестве перекупщиков и экспортеров рыбы. Постоянные рыбные ярмарки и рынки существовали в Стокгольме, Вестеросе, Сканере, Фальстербю, Або, Людосе39; рыбой регулярно торговали на рынках других городов. Кроме того, городские ремесленники в изобилии получали тюленью кожу, которая шла на изготовление грубых башмаков, на изделия дубильного, кожевенного, шорного и других ремесел, а купцы-экспортеры закупали ворвань — один из важных предметов шведского экспорта.

Промыслы были и важным рынком сбыта для самых разнообразных товаров. «Устав гавани» предусматривает наказание в том случае, «если кто-либо идет в лавку другого с желанием нанести ущерб хозяину (лавки) или его слуге» (§ 27). Но здесь уже владелец лавки называется bond, а слуга (служанка) — hion. Возможно, в данном случае речь идет не о рыбаке, а о профессиональном торговце, обосновавшемся в промысловом поселении. В уставе стокгольмских носильщиков особо оговаривается плата за перенос грузов из порта к «рыбному берегу» (fyskastrandh)40. Известно также, что на промыслы привозили вино; засолка больших партий рыбы требовала постоянного подвоза соли и тары и т. п. Связь городов с рыбными промыслами была прочной, многообразной и, безусловно, весьма существенной для обоюдного развития.

* * *

Подведем некоторые итоги.

В XV в. специализированные рыбные промыслы Швеции давали основную массу товарной рыбы и морского зверя, способствовали развитию ремесел и торговли и тем самым играли большую роль в росте производительных сил страны, ее городов и товарного хозяйства.

Профессиональный рыбный промысел Швеции, генетически более ранний, чем подсобное рыболовство, сохранился в качестве основного занятия больших групп населения в первую очередь благодаря природным условиям страны. Но его социально-экономическая и общественно-организационная трансформация определялись уже иными условиями: логикой общественного разделения труда, развитием рынка и особенностями этих взаимосвязанных процессов в феодальной Швеции.

К рассматриваемому периоду профессиональное рыболовство превратилось в особую отрасль общественного производства и, следовательно, стало одним из существенных стимулов регулярного обмена и формирования рыночных отношений.

Важной особенностью профессионального рыболовецкого промысла Швеции в XV в. являлось то, что его организация приняла корпоративную форму, характерную для социально-экономических ячеек развитого феодального общества.

Еще более интересным, на наш взгляд, обстоятельством здесь является то, что в крупном профессиональном рыболовстве установился не «обычный» корпоративный режим — как, скажем, режим цеха, гильдии, братства, наконец, общины, — а режим регально-корпоративный, во многом копирующий порядки, сложившиеся к тому времени на горнометаллургических промыслах страны.

При всем качественном различии между горнометаллургическим и рыболовецким профессиональными промыслами, их роднили две существенные черты: целиком (или по преимуществу) товарный характер производства и то, что сбыт продукции был нацелен главным образом на внешний рынок. Именно в этом, по нашему глубокому убеждению, таилась экономическая причина столь своеобразной организации профессионального шведского рыболовства в средние века.

Другая причина, связанная как с экономическими, так и с социально-политическими особенностями шведской жизни того времени, заключалась, очевидно, в том, что королевская власть Швеции (как и господствующий класс страны), в условиях относительного малоземелья (т. е. недостаточности пригодных к культивации земель), неразвитости домениальных владений и отсутствия крепостного права, извлекала доходы (в том числе средства, необходимые для погашения постоянной задолженности Ганзе) главным образом из вывоза на балтийские рынки промышленного сырья, промысловых и сельскохозяйственных продуктов. Отсюда проистекало и ее стремление поставить под максимальный контроль те сферы производства и сбыта, которые были наиболее выгодными для фиска и королевский контроль над которыми мог быть уложен в рамки межсословного договора и общих правовых традиций.

В результате взаимодействия названных причин рыболовецкий промысел Швеции, став товарной, а следовательно, весьма прибыльной для фиска областью производства, был поставлен в условия регального режима — так же, как это произошло с горным делом.

Таким образом, профессиональный рыболовецкий промысел Швеции XV в. следует оценить как товарное производство, развивавшееся в рамках регально-корпоративного режима.

Этот режим здесь, как и в горном деле, не был благотворным. Запретительное регулирование, подробный финансовый досмотр, централизованная податная система, «взаимопомощь», другие охранительные и ограничительные функции корпоративной организации на рыболовецких промыслах в XV в. уже не достигали цели; на промыслах происходило заметное имущественное и социальное расслоение, туда начинает проникать система скупки, неизбежно лишающая непосредственного производителя самостоятельности.

С другой стороны, корпоративная организация и регальные победы стесняли свободную инициативу и ухудшали материальное положение промысловиков, мешали развитию новых форм производства и управления. Это вызывало недовольство трудящихся на рыбных промыслах, которое, конечно в гораздо более слабой степени, также напоминает то, что происходило в горном деле.

В период активного роста рыночных отношений, которым характеризовался в Швеции конец классического средневековья, рыболовецкий промысел развивался как одна из важных отраслей товарного хозяйства страны. Отсюда и его тяготение к городу, связь с городом как естественным центром товарного обращения того времени.

Примечания