Одна из причин, почему так мало ученых проявляли интерес к Svarfdœla saga — её фрагментарное состояние1. В дополнение к нескольким строкам, отсутствующим в рукописи, на которой основываются современные издания, большой пробел в главе 10 создает трудности: в то время как норвежский викинг по имени Tорcтейн Торгнюссон в главах 1–10, вероятно, отец исландского поселенца по имени Торстейн svörfuðr («непокорный») глав 11–19 (Kristjánsson 1956, lxxv)2, знание о рождении и молодости Торстейна, среди прочего, объяснило бы его наводящее на размышления прозвище; внезапное появление после пробела новых важных персонажей без обычных биографических введений препятствует анализу повествования, столь глубоко связанного с семейными отношениями; отсутствие переходного периода между событиями в Норвегии и Швеции с одной стороны, и в Исландии, с другой, затемняет связи между четырьмя главными частями саги.
Вторая причина для относительной нехватки престижа у саги — её определение как «постклассической». Этот двусмысленный ярлык как бы намекает, что отмеченные им сочинения — с очевидным исключением в виде «Саги о Греттире» — менее ценны, чем классические саги3. Эта тематика всё ещё страдает от воззрения, что зарождение, расцвет и упадок сохранившихся саг об исландцах могут быть прослежены. Такой взгляд подразумевает, что опоздание влечёт низшее качество, уравнение, эквивалентное обратному утверждению «лучше поздно, чем никогда». В общем информативное введение Йонаса Кристьянссона к его изданию «Svarfdæla saga» в серии «Íslenzk fornrit» не даёт никакого основания для сомнений в этой подразумеваемой шкале ценностей. Он старается не столько объяснить сагу, сколько устранить её.
Третья и последняя причина, почему столь мало исследователей заинтересованы в саге, — вероятно, то, что она, как и прочие постклассические саги, сообщает о диких обыкновениях исландских поселенцев на домашней почве. Торстейн Сварвад, по которому названа долина в Исландии, оборотень; его племянник (или внук), Клауви, — одновременно берсерк и жестокий «возвращенец» (aptrganga), восстающий из могилы, чтобы убить выдающегося годи; Карл Рыжий, непривлекательный сын Торстейна Сварвада, мучит и так уродует раба по имени Скиди, что его раны служат аллегорией в последней части саги; Карл Немой, внук Торстейна Сварвада, издевается над женским персонажем, Ингвильд Прекрасные Щёки, совершенно беспрецедентным для саг об исландцах образом. Единственная явная причина рассматривать эту сагу рядом, скажем, с Vallaljóts saga, это то, что они обе имеют дело с одними и теми же персонажами, упомянутыми в Landnámabók.
Кажется, что недостаток сдержанности, достоинства и «высокой серьёзности» в Svarfdœla saga отвращают многих исследователей.
Цель моего очерка — обнаружение смысла саги. С одной стороны, несмотря на плохую сохранность, её структура ясна: первая часть саги (главы 1–10) предвещает четвёртую (главы 23–28), а третья даёт нам ясную идею о некоторых событиях, недостающих во второй части. С другой стороны, сага точно характеризует второстепенные и главные фигуры искусными мазками сагописания в лучших его проявлениях. Более того, многочисленные инциденты в саге рассказаны с большой сдержанностью и изяществом. Наконец, структура, удачные характеристики и хорошо изложенные эпизоды содействуют развитию темы, которую предварительно можем сформулировать в её самой сырой форме как что-то вроде «эндогамные норвежские предки предпочтительнее экзогамных норвежцев, особенно если они смешиваются со шведами». Одно из моих предположений в развитии этого представления — то, что сага не ждет от нас принятия её историчности4.
На самом деле, имеет место нечто противоположное: история настолько очевидная подделка, что читатели как бы приглашаются, как в случае с волшебной сказкой, думать о значении саги в наиболее абстрактных и общих терминах. Далее, я совершенно не уверен, что автор не пародировал темы, центральные для саг об исландцах: внимание к генеалогии, распре, примирению и юридической канве, столь необходимой в подобном обществе.
Сага пытается осмыслить тот факт, что некоторые исландцы, как в период заселения, так и во время сагописания, случалось, были неприятными, даже совсем отвратительными личностями, и следы приводят к предкам персонажей.
Некоторые саги объясняют зло, творимое людьми, показывая дефекты исповедуемой ими религии (Hrafnkels saga Freysgoða); другие намекают, что виноваты плохие гены (Egils saga Skalla-Grímssonar); а некоторые, в добавление к этим и разнообразным прочим случаям, выбирают «беспричинную злобность» (Grettis saga и Brennu-Njals saga). Если некоторые из этих решений поражают нас упрощенчеством, то нам, может быть, следует пересмотреть наши собственные, основанные на психологии, объяснения социопатического поведения.
Историческая версия в Svarfdœla saga, по крайней мере, имеет достоинство в том, что заставляет задуматься. К тому же сага, как кажется, предназначалась для того, чтобы польстить нашим гостеприимным хозяевам, обитателям города Тронхейм по случаю его почтенного юбилея, всему государству Норвегия, и потомкам норвежцев по всему миру. Мне рад возможности показать, как сага сообщает свой смысл, и я буду считать мою задачу выполненной, если я просто продемонстрирую модели в саге.
Прежде чем я начну обсуждение структуры саги, персонажей, событий и тем, может оказаться полезным изложение сюжета:
Торольв и Торстейн живут со своими родителями в Норвегии, пока однажды Торольв не убеждает Торстейна присоединиться к нему в торговой экспедиции за пределами страны. Вскорости, заскучав от коммерческой рутины, они атакуют и убивают грозного викинга Льота Бледного, но ценой жизни Торольва. Торстейн направляется в Швецию, где проводит зиму у стареющего ярла Херрёда, который должен или согласиться на поединок по вызову «полуберсерка» Молди (брата Льота), или принять последнего в качестве зятя. Торстейн убивает захватчика, женится на дочери ярла и, в момент прощания со двором, исчезает в разрыве рукописи (вторая часть саги).
Третья часть начинается внезапно посреди стычки сторонников Торстейна Сварвада и предводителя по имени Льотольв. Торстейн отвоёвывает землю у Льотольва и, добавляя оскорбление к несправедливости, присваивает долине своё прозвище, но каким-то образом заключает мир. Грис, родственник Льотольва, воспитывает Клауви, племянника Торстейна, сеющего ужас в долине. Клауви спасает Карла Рыжего, сына Торстейна, от шайки викингов и сообща кузены ввязываются в распрю с Льотольвом, которая губит Клауви, Гриса и Торстейна. Затем Карл мучит раба Льотольва, Скиди, за которого Льотольв выдаёт Ингвильд — свою бывшую наложницу и вдову Клауви. Попытка примирения между Карлом и Льотольвом срывается, когда Ингвильд подвергает сомнению мужское естество Скиди, соглашаясь на примирение. Будучи уязвлён, Скиди убивает Карла.
Четвёртая часть начинается с рождения Карла — сына Карла Рыжего. Поскольку он не говорит в раннем детстве, его считают идиотом и дают ему прозвище Карл Немой. Хотя и предупреждённый своим воспитателем Льотольвом, Торкель сын Скиди дразнит двенадцатилетнего Карла и подвергается болезненному избиению. Карл сбрасывает свой облик и быстро усваивает роль героя-мстителя, захватывая врасплох Скиди и Ингвильд и убивая их троих сыновей. Карл затем объявляет Скиди вне закона, оплатив его уезд из страны. Оставляя Льотольва управлять своим хутором и хозяйством, Карл Немой уезжает за море с Ингвильд и продаёт её в рабство. Он выкупает её в гораздо худшем состоянии и возвращается в Исландию, но ещё раз он обрекает её на рабство. Когда он выкупает её второй раз, это уже сломленная женщина. Карл спасает Скиди в сражении в Ирландии и они примиряются. Когда Скиди отрекается от Ингвильд, Карл забирает её в Исландию, где он и Льотольв улаживают противоречия. Ингвильд, по сообщению некоторых, совершает самоубийство, а Льотольв найден проткнутым насмерть копьём Клауви. Карл сжигает тело Клауви, женится на дочери Льотольва, родит много детей, оставляет долину до конца жизни и умирает в почтенном возрасте в Олавсфьёрде.
Нижеследующий набросок высвечивает наиболее важные части саги и создаёт основу для обсуждения структуры саги:
Часть I (Норвегия)
I. Торстейн kolbítr («Золушка»)
II. Торстейн I викинг (Глава 4)
(Швеция)
III. Торстейн I герой
[Часть II: Пропуск ]
[IV. Рождение Торстейна II
V. Торстейн II Cварвад
VI. Смерть Торстейна I]
Часть III (Исландия)
VII. Торстейн Cварвад занимает землю.
VIII. Распря.
IX. Сорванное примирение.
Часть IV (Исландия/Норвегия/Дания/Швеция)
X. Месть Карла Немого
XI. Примирение (Карл: Ингвильд и Скиди/Льотольв).
XII. Смерть Карла Немого в Олавсфьёрде.
Сага со структурой, упорядоченной подобным образом, считалась бы годной для анализа, даже если треть этого наброска — реконструкция (Часть II). Но если мы примем, что в саге было два Торстейна, догадки не будут настолько натянутыми, как кажется, ибо из этого следует, что Торстейн II родился, получил прозвище, а Торстейн I умер. Такая структура придаёт саге последовательность: четыре части повествую о похождениях четырёх поколений этой семьи. Вдобавок, Части I и II сосредоточиваются на персонажах по имени Торстейн, похожим образом части III и IV посвящены подвигам персонажей, носящих имя Карл. Анализ этих частей покажет осмысленность структуры саги.
Первая часть саги утверждает Торстейна I как образцового основателя рода. Предзнаменованный своим необещающим детством он проводил время лёжа перед очагом,5 но быстро достиг славы в качестве викинга. Эпизод с Льотом Бледным – просто часть героической полировки, которую Торстейн неизбежно получает перед прибытием в Швецию, где ему суждено добиться наибольшего признания.
Многие аналогии к подаче сагой этих инцидентов, включая параллели с сагой об Эгиле Скаллагримссоне, уже были отмечены (Kristjánsson 1956, lxxii-lxxxvii), но различия в основном игнорировались. Торстейн начинает так, как если бы он развивался по типу Эгиля, но Торстейн, в отличие от Эгиля, при необходимости, может сделать себя приемлемым. Как я покажу позже, при обсуждении персонажей саги, Торстейн подходит к образу образцового воина так близко, насколько возможно. Важно, что его происхождение было норвежским с обеих сторон.
Более того, часть I устанавливает отрицательное отношение к шведам: они стали слабы при престарелом правителе, двор состоит из слуг, которые просто не способны поддержать своего вождя, и они пали жертвой злых элементов в королевстве. Нам достаточно рассмотреть два случая, чтобы понять, как искусно сага дискредитирует людей Херрёда. Во-первых, это избитая ситуация, когда стража палаты встречает только что прибывших чужестранцев, Торстейна и его людей. Стражники объясняют, что незнакомцы обычно входят в зал без оружия, но ещё до того, как они могут бросить вызов или отдать приказание, Торстейн отмахивается от всего этого, говоря: “ok hǫgg ek par hvern, sem kominn er, ef þit farit eigi frá” («я всех зарублю, если не уберётесь с дороги», 140). Нам говорят, что они уходят с его пути, ведь он напугал их, и они не посмели препятствовать ему. Во-вторых, хотя Херрёду не стыдно за то, что он не дрался на дуэли — он как-никак старик, — вина возлагается на его подданных за то, что они не приняли вызов. Мольди переходит в палате от одного человека к другому, спрашивая их по очереди, считают ли они себя равными ему по отваге, пока не доходит до Торстейна, который отвечает, что и не думает сравнивать их доблесть, приравнивая доблесть Мольди к доблести кобылы. Когда Торстейн покидает их, они, очевидно, портятся ещё больше, так что его дочь, которая, по-видимому, вернулась в Швецию со своим братом Торольвом, беззащитна перед сыном Льота Бледного, Снэколлем. От этого союза происходит Клауви, источник многих неприятностей в Части III.
Мои допущения при реконструкции Части II: Торстейн Сварвад — сын Торстейна I, а мать Торстейна Сварвада — Ингибьёрг дочь Херрёда. Естественно, эти моменты могут быть неверными. Хотя структурное изящество подтверждает предположение, что два Торстейна являются отцом и сыном, нет структурного основания полагать, что Ингибьёрг — мать Торстейна Сварвада. Я бы настаивал, однако, что такое предположение соответствует отрицательному отношению саги к шведам.
Часть III саги показывает полное ухудшение семейной удачи. Этот упадок проистекает из вражды, которую Карл Рыжий и его двоюродный брат Клауви ведут против сил вождя Льотольва. Вина за возникновение этой вражды очевидно лежит на злобе и неуравновешенности этих двоюродных братьев, с дополнительной помощью воспитателя Клауви и родственника Льотольва, Гриса. Ничто из того, что делает Льотольв, никоим образом не оправдывает различные действия, которые его противники совершают, пытаясь спровоцировать этого кроткого вождя. Повествование дает понять, что мирное сосуществование с Льотольвом не является трудным делом, как показывают отношения Торстейна Сварвада с ним до вражды и с Карлом Немым впоследствии. Помимо других своих грехов, Карл Рыжий теряет популярность в округе. Мы должны помнить, что Карл Рыжий — сын человека, у которого отец — норвежец, а мать — шведка. Клауви, брошенный сначала отцом, а затем — матерью, является сыном женщины, у которой отец — норвежец, а мать — шведка, и мужчины, сына викинга (предположительно шведского) Льота Бледного. Вдобавок, дядя отца Клауви (Мольди) был шведским берсерком. Вот тут-то сага, кажется, разводит руками, спрашивая читателя, чего можно ожидать от таких родословных.
Часть IV начинается с поразительного соотношения детства Торстейна kolbítr и Карла Немого, персонажей, которых можно считать двумя сторонами одной монеты, поздно расцветшей мужской фигурой Золушки. Период бездействия Торстейна, с точки зрения сюжета, не мотивирован, в то время как медленное развитие Карла — уловка, очевидно, принятая мальчиком, чтобы убаюкать своих врагов и успокоить их. Иными словами, Торстейн — настоящий kolbítr, природа которого не играет существенной роли в его истории, тогда как подражание идиоту Карла расстраивает, смущает и очаровывает его противников. Однако как указатель, направляющий читателя, эта связь ясна: она помещает две фигуры на противоположные полюса повествовательной линии или, чтобы разнообразить метафору, изображает их как сегменты, которые начинают и завершают круг. Кое-что, представленное Торстейном kolbítr, предвосхищает Карла, который, в свою очередь, развивает некоторые черты характера своего прадеда. Функции обоих — очистители земли, персонажи, совершающие действия, восстанавливающие порядок в обществе. Оба по-своему представляют аспекты образцового поведения.
Несмотря на несколько неполных генеалогий, которые, очевидно, являются результатом плохого состояния рукописи, персонажи полностью соответствуют типам саг. Каждый из персонажей в центральной семье представляет собой главу в семейной судьбе, начиная с её вершины в образе Торстейна kolbítr, проходя через небольшое падение с Торстейном Сварвадом, достигая своего апогея в Карле Рыжем и Клауви и заканчивая частичным восстановлением с Карлом Немым.
Как упоминалось ранее, Торстейн I является прототипом доброго воина. Он не только храбр и, для kolbítr, необычайно заботлив к своему брату, но и учтив, остроумен, скромен и умён попеременно. Он вполне заслуживает той похвалы, которой его наградили, когда Херрёд (в одной из предполагаемых реконструкций пропавшего повествования) называет его «величайшим человеком, посетившим Гаутланд за всю мою жизнь». Мы можем сразу представить, что он умер умиротворённым в старости в окружении близких и оплакивался обществом в целом.
Его сын, Торстейн Сварвад, является призрачной фигурой в Части III, несомненно, потому, что большая часть его характера проявляется в лакуне Части II. На самом деле с ним всё в порядке, за исключением того, что он не таков, как был когда-то его отец. Таким образом, мы удивлены, когда он появляется во время битвы в главе 19 в образе медведя, черта его характера, которая в остальном не играет существенной роли в его поведении, но эта унаследованная черта является признаком того, что в кровных линиях не всё в порядке. Упадок в семье начался не всерьёз, но семена были посеяны браком со шведской принцессой. Более значительными являются черты характера, которые он унаследовал от своего отца: покладистость — он ладит с Льотольвом — и сообразительность, что можно увидеть в его тонком понимании характера Гриса, что я проанализирую позже. Незадолго до своей смерти Торстейн Сварвад даёт своему сыну Карлу Рыжему стандартный, но, тем не менее, полезный совет быть добрым к своим друзьям.
Разложение начинается с сына, Карла Рыжего, и его двоюродного брата, Клауви. Карл — образец непримиримости, враг Льотольва без видимой причины. На самом деле, начало их вражды, как кратко описано в начале главы 16, похоже, в основном мотивировано необходимостью где-то начать вражду: вина Льотольва, если он виновен, возможно, в том, что он прислушивается к дурному совету Гриса, в то время как Карл возмущается мыслью, что он должен деньги Льотольву, и реагирует неумеренно. На каждом шагу после этого Карл Рыжий действует в соответствии с ролью, которую ему предназначила сага: практически роль ójafnaðarmaðr mikill, за исключением того, что отсутствие у него политической власти, популярности и влияния не позволяет ему зайти так далеко, как он иначе мог бы выбрать. Мы наблюдаем его этику, когда он останавливает Клауви, охваченного приступом берсерка, от убийства Льотольва и всего его отряда6. Карл проповедует умеренность не ради нее самой, а потому, что неумеренность слишком рискованна. После смерти Клауви, однако, он забывает добрый совет своего отца — промах, который приводит к его собственной смерти (см. ниже). Здесь имеется великое падение с высот, достигнутых его дедом, Торстейном kolbítr.
Клауви — подходящий компаньон для своего двоюродного брата Карла Рыжего. Действительно, эти двое напоминают дядю и племянника Торбьёрна и Вакра из «Саги о Хаварде из Ледового Фьорда», о которых нам говорят, что присутствие Вакра сделало злое поведение Торбьёрна намного хуже. Клауви — это попытка саги изобразить социопатическое поведение, поведение людей, для которых невозможны никакие нормальные ограничения; в этом отношении он напоминает полноценного берсерка, и по крайней мере в трёх случаях он поддается приступам берсерка. В возрасте десяти лет Клауви убивает свою первую жертву, некоего Торда fangari («борец»), который совершил ошибку, оскорбительно вызвав Клауви на борцовский поединок. Не довольствуясь простым избиением, он убивает его топором. Череда убийств сильно сокращает средства Гриса, пока он, наконец, не смог снять с себя ответственность за поведение Клауви. Затем он становится ответственным за Карла Рыжего. Затем Карл обманом заставляет отца Ингвильд обручить её с Клауви, и только остроумие Ингвильд — инцидент, который я рассмотрю ниже, — поможет расторгнуть её союз с этим нежеланным и нежелательным мужем. Оглядываясь назад, легко понять, почему Торстейнн Сварвад встретил Клауви и его сестру без большого восторга.
Противостояние между двумя главными героями Части IV, Льотольвом и Карлом Немым, завершает изучение этого клана в саге. Льотольв — тип умеренного соперника, во всех отношениях противоположный вспыльчивому Карлу Рыжему. Этот тип рискует показаться в лучшем случае слишком пассивным, а в худшем — трусом, что доказывает поведение Льотольва в нескольких ситуациях7. Но эта повторяющаяся пассивность делает его подходящим противником для Карла Немого, который, в свою очередь, должен заслужить героический статус, необходимый для того, чтобы пойти навстречу Льотольву на полпути в поисках примирения. С одной стороны, Льотольв должен быть персонажем, настроенным на примирение, а не на кровную месть, и он также должен быть готов выдержать критику других за свое нежелание мстить.
С другой стороны, Карл Немой, как тип kolbítr, подобно своему прадеду, с самого начала является героем, которому суждены героические подвиги, тем, кого следует рассматривать как человека, способного отомстить, прежде чем он приблизится к врагу. имея в виду мирное решение. Один из парадоксов вражды заключается в том, что для достижения мирного урегулирования персонаж должен иметь продемонстрированную способность проливать кровь. Карл Немой частично является пародией на такую фигуру, поэтому, убивая трёх сыновей Скиди и Ингвильд, он дает понять, что ни перед чем не остановится, чтобы соблюсти букву закона мести. Льотольв догадался о настоящем лице Карла, предупредив своего воспитанника, чтобы тот был с ним осторожен8, и это предвидение показывает, что Льотольв подозревает, что у Карла есть какой-то замысел на уме. Если бы Льотольв был другим человеком, то убил бы Карла, но это не типично для него. Когда Карл сбрасывает маску, вынуждает своего брата отказаться от их наследства в его пользу, обманом заставляет своих вечников напасть на Скиди и, наконец, мстит ему, все эти действия напоминают сказку. Никто не воображает, что мы должны воспринимать всю эту деятельность буквально, но ведь никто, по-видимому, особо не задумывался о том, что она означает метафорически. Моё предложение состоит в том, что сага делает заявление об этике мести, как она излагается в некоторых классических сагах о мести. Рассматривая некоторые инциденты, в которых проблемы саги становятся наиболее очевидными, я разовью мысль о том, что стремление к миру в то время, когда все ожидают, что противники прольют кровь, требует более достойного восхищения мужества, чем осознанное столкновение со смертью.
Каждый из второстепенных персонажей: Грис, Скиди, Ингвильд — так или иначе вносят свой вклад в эту семейную летопись. Грис, тонко прорисованный персонаж, жаден, надоедлив, ненадёжен и жеманен. Он — тип возмутителя спокойствия, персонаж, действующий как катализатор между двумя враждующими группами. Во-первых, очередь он несёт ответственность за появление Клауви в сагу, действие, которое он совершает из жадности (см. его сделку с сестрой Торстейна Сварвада, 154). Во-вторых, Грис играет главную роль в разжигании и поддержании вражды: он вбивает клин между Карлом и Льотольвом, провоцируя обоих на публичные споры о давно забытом долге9; а на собственной свадьбе он предлагает своим гостям поиграть в mannjafnaður10, состязание, которое сразу же приводит к неприятностям. Подобные Грису персонажи некоторое время благоденствуют, потому что сами выставляют себя в центр сцены, но в конце этот тип получает по заслугам. Грис получает возмездие с пикантным привкусом типичного для саги Schadenfreude (нем. «злорадство»): рассекая его надвое, Карл язвительно замечает, что вот так режут поросят (gríss означает «поросёнок») (179). Истинное лицо Гриса делается ясным только постепенно, потому что эпизодическая биография, обычно сопровождающая введение персонажа в сагу, очевидно, стала жертвой пробела. Первоначальная холодность Торстейна Сварвада по отношению к Грису11 перерастает во враждебность, когда он узнаёт о мотивах Гриса в предоставлении земли для его племянницы и племянника12, и его изменение отношения подкрепляется последующим поведением Гриса.
Скиди, беглый раб, нашедший поддержку у Льотольва, втянут во вражду из-за верности своему хозяину. Первоначально он играет второстепенную роль в судебном разбирательстве, что оправдывает комментарий рассказчика о том, что он раб только номинально (163). Однажды, как мы видели (см. прим. 9), он мудро комментирует поведение Гриса, а однажды он советует Карлу Рыжему отдать Асгейру Красному Плащу часть земли в заключение примирения (183), показывая, что Скиди пользуется авторитетом в обществе, которое раб обычно никогда бы не приобрёл. Это раннее обещание просто подготавливает его к его главной роли в саге в качестве ключевой фигуры в изучении этики междоусобиц, о чём я расскажу в следующем разделе.
Ингвильд, подобно Халльгерд и Халльдоре в «Саге о Ньяле», можно рассматривать как тип отвергнутой женщины. Несомненно, самое противоречивое творение саги, в ее характеристике отсутствует предвосхищающий комментарий, который саги часто дают при представлении персонажа. Вместо этого ряд событий в ее жизни придает ей смысл. Красивая, умная и решительная, сперва она любовница Льотольва, по-видимому, с одобрения, если не при попустительстве отца и братьев, затем узница в Raubehe (обманном браке), и, наконец, жена человека, за которого она выходит замуж, чтобы отомстить Карлу Рыжему. Не будучи ясновидящей, она дважды произносит слова, предвещающие гибель мужским персонажам: однажды, заботясь о своих малолетних братьях, она предсказывает, что царапина на ноге Торлейва похожа на знак копья13; и, что более важно, когда она срывает мирные переговоры между Льотольвом и Карлом Рыжим, настаивая на жизни за губу (см. ниже). Любая интерпретация этой саги должна учитывать значение роли Ингвильд. Вопрос лишь в том, почему сага изображает её в таком неприглядном свете. Этот тема также обсуждается в заключительном разделе.
Сага изобилует искусно рассказанными эпизодами, многие из которых я с радостью прокомментировал бы в рамках моей кампании по спасению «Саги о Сварвдальцах» от забвения, но я ограничу моё обсуждение тремя эпизодами, которые лучше всего раскрывают отношение саги к вражде и сопутствующая тема чести. Эти эпизоды: картина смерти Клауви, картина смерти Карла Рыжего и жестокое обращение Карла Немого с Ингвильд, в том числе убийство им трёх её сыновей. Я обсужу их по очереди.
Картину смерти Клауви (172–74) можно кратко резюмировать: выданная замуж за Клауви против своей воли Ингвильд сперва обольщает его, затем жалуется, что её братья зарезали её быка и в заключение подстрекает мужа забрать тушу. В ярости берсерка, он несет «одетую» шкуру с хутора её братьев домой. Измученный своими трудами и припадком, он падает у дверей своего дома, где Ингвильд «задерживает» (dvaldi fyrir, 174) его, пока братья не убьют его собственным мечом. Особая комичность сцены в том, что Клауви перевозит своих убийц, завернутых в шкуру, и что они хватают его, когда он находится в состоянии символической посткоитальной летаргии. Эта комичная сцена служит трём целям. Во-первых, его унизительная кончина — достойный разрыв связи со Швецией; ничто так не унижает героическую гордость, как комическая смерть. Во-вторых, этот тип повествования напоминает о том, как Стюр Убийца разделался с двумя шведскими берсерками, которые, как и Клауви, были неблагоразумно доставлены в Исландию (Eyrbyggjasaga, ÍF, IV, 72–75)14. Сходство в том, чтобы заставить берсерка выполнять задачу, которая его обессилит, и сделает неспособным защитить себя. Предполагается, что присутствие Клауви в долине стало столь же неприятным, как присутствие двух других берсерков; «стиль саги о разводе» соответствует «стилю брака берсерка». В-третьих, происшествие благосклонно характеризует Ингвильд. Любая женщина в её положении, как говорит ее поступок, имела бы право вести себя так, как она, даже если бы лишь немногие могли совершить такой подвиг с равной отвагой и остроумием. В то же время это происшествие предопределяет нашу реакцию на жестокое обращение с ней после того, как её руку получает Карл Немой. Изображая в положительном свете месть Ингвильд человеку, получившему то, что он получил, сага, по сути, противопоставляет это поведение её более позднему поведению. Контраст, кажется, предполагает, что существуют пределы, ограничивающие то, как далеко может зайти месть, даже для женщины, у которой есть огромные обиды, как у Ингвильд. Убить Клауви — это одно, а убить Карла Рыжего — совсем другое.
Картина смерти Карла Рыжего также достойна анализа в связи с тем, что она влияет на отношение саги к чести. Глава 22 начинается (189) с того, что Олав забирает двух своих сыновей от Карла для того, чтобы, по его словам, они позаботились о нём в старости. Фактически, это представляет собой саговый эквивалент крыс, покидающих тонущий корабль, поскольку Карл не только теряет популярность среди своих соседей (188), но и попытка мирного урегулирования, сорванная Ингвильд, только что провалилась. Сочувствующий герой не отказался бы от такой потенциальной поддержки на этом решающем этапе вражды. Другое знамение того, что дни Карла сочтены, случается однажды утром, когда, стоя снаружи с норвежцев по имени Гуннар, Карл внезапно бледнеет. Он говорит Гуннару, что видел в видении их обоих в санях, запряженных серой лошадью и управляемых Клауви. Гуннар выражает разочарование трусостью Карла, говоря, что он тоже видел видение, но не побледнел. Затем Клауви взывает к Карлу, выражая желание, чтобы его родственник вернулся с ним домой в ту же ночь. По неоднократным настояниям Гуннара, чтобы они отправились на его корабль в тот же день, Карл прощается с женой, уточняет местонахождение своего могильного кургана, и просит, чтобы ребёнка в её чреве, если это мальчик, назвали в его честь в надежде, что это принесёт удачу. Он уходит с шестью другими людьми, но их всех убивают объединёнными силами Льотольва и Скиди. Трудно определить, какой элемент этой картины наиболее важен для того, чтобы Карл не выглядел героем, но, к счастью, здесь так много сопутствующих элементов, что нам нет необходимости концентрироваться только на одном. Теперь нельзя отрицать, что эта сцена в какой-нибудь другой саге могла способствовать героическому росту умирающего героя, но одной из особенностей таких типовых сцен есть их пластичность (Heinemann 1974; 1975, 449–51; 1993). То есть использование данной типовой сцены в разных контекстах придает элементам сцены несколько иное значение, точно так же что контекст слова обусловливает значения этого слова. Чтобы эта сцена изобразила смерть персонажа с симпатией, к персонажу нужно относиться положительно, чего нельзя сказать о Карле Рыжем. По этой причине все топосы предстают в ином свете. Кроме того, топосы в этой сцене слегка изменены, что меняет их функцию. Например, одно дело, когда персонаж отмахивается от просьб оставаться на месте на ночь, отказывается от помощи перед лицом определенной опасности или отрицает, что вооруженные люди, лежащие в засаде или бросающиеся на него в лоб, на самом деле склонны к насилию. Но совсем другое дело, когда самого человека обвиняют в трусости (“ekki ertu svá mikill fyrir þér sem ek ætlaða”: «ты не столь крепок, как я думал», 189) и тут же выражает нежелание решительно встретить судьбу (“Ekki er annt um þat, því at ekki er byrligt”: «некуда спешить, ветер неблагоприятный», 191). Более того, в одной саге, в которой мужчина узнает о беременности своей жены раньше неё («Сага о Вёльсунгах», глава 12), он также знает пол ребенка (Сигурд). Кажется, Карл знает и слишком много, и слишком мало одновременно. Точно так же, перед лицом абсолютной уверенности в судьбе Карла, заявление Торгерд о том, что видение наполняет её дурным предчувствием (“…ok er mér ekki at skapi fyrirburðr sjá”, 191), может быть просто драматической иронией, предназначенной для добавить комический штрих к сцене. (То есть это тот случай, когда дама слишком мало протестует, учитывая, что все признаки говорят нам о том, что Карл обречён.) На реплику Карла своей жене15 есть несколько хороших ответов: «Оставайся дома, пока не соберешь больше мужчин», «Не обращай внимания на этого нелепого норвежца; разве его совет уже не доставил тебе достаточно неприятностей?» или «Пусть покончит жизнь самоубийством, если он так расположен, но зачем следовать его примеру?» Вопрос в этой сцене — вопрос тона: не просит ли сага видеть в Карле человека, чья собственная глупость загнала его в угол, из которого он теперь не может выбраться, не потеряв больше лица, чем он может себе позволить? Сага показала нам неоднократные случаи, когда Льотольв отказывался поддаться насмешкам о своей мужественности. Правда, некоторые высказывали сомнения, что он боится Карла Рыжего16, но он все еще жив и процветает. Не может быть сомнения, что сага больше уважает Льотольва, чем Карла, и поэтому было бы странно ставить отношение Карла к чести выше, чем Льотольва. Просто чтобы еще раз подчеркнуть это, в саге есть Карл, подстрекающий Скиди замечанием, что его губа никогда не заживет, если он не убьет Карла в одиночку. Скиди отмахивается от этой насмешки17 и убивает Карла. Сообщение: «Карл, ты можешь делать любые насмешки, какие захочешь, но отныне ты будешь делать их из-под груды камней». Карл попал не в ту сагу, или он путает свою роль с ролью Гуннара в «Песни об Атли». Сага предполагает, что эпоха великих жестов прошла: в наши дни иногда честь чтится лучше нарушением, чем соблюдением.
Инциденты, в которых Карл Немой мстит Ингвильд, можно резюмировать следующим образом: Карл застает Скиди и Ингвильд врасплох и, приставив остриё меча, спрашивает её, очень ли велика щель в губе Скиди (197), на что она отвечает, что никакой щели нет. Затем он, по-видимому, обезглавливает двух ее старших сыновей18, снова задавая этот вопрос, прежде чем казнить третьего сына. Он вытирает свой меч о её рубашку19 и снова задает вопрос. Как и прежде, она утверждает, что губа Скиди зажила. Он объявляет Скиди вне закона, оплачивает его проезд за границу, даёт ему подробные инструкции о маршруте, по которому он должен идти к своему кораблю, и предупреждает его, чтобы он не искал Льотольва. Он делает Ингвильд своей любовницей, неоднократно угрожая ей и спрашивая о губе Скиди. Карл дважды продает её в рабство, когда она отказывается признать, что губа ещё не полностью зажила. Наконец, после страданий от рук многих владельцев, она признается, что губа никогда не заживёт. Каково значение этого эпизода?
Мы должны начать с признания символической ценности первоначального условия Ингвильд о том, что прежде чем она выйдет замуж за Скиди, он должен в течение пяти лет и к её удовлетворению исцелить рану, которую нанёс ему Карл Рыжий. То, что она не просто возражает против его появления, становится очевидным, когда она саботирует урегулирование спора о смерти Клауви, заявляя, что “seint mundi verða fyllt skarð í vör Skída, ef sjá sætt skyldi takast” («нескоро зарастёт щель в губе Скиди, если примирение состоится», 188). И Скиди, и норвежец Гуннар возмущаются, отвечая на ее замечание словами, напоминающими «женские советы холодны». Она, как и Хильдигунн в главе 116 «Саги о Ньяле» (Clover 1986, 141–46), кажется, говорит, что только кровная месть является достойным ответом на рану Скиди. Более того, эта травма рассматривалась как символ его недостаточной мужественности20. Таким образом, постоянное настаивание Ингвильд на том, что его губа зажила, означает, что она удовлетворена тем, что он восстановил свою уроненную честь, убив Карла Рыжего. Это также означает, что она ни о чём не жалеет. Теперь, когда Карл Немой намеревается отомстить, очевидно, что он не может наложить руки на Ингвильд. Таким образом, он убивает её сыновей, объявляет вне закона её мужа и продает её в рабство, чтобы другие могли наказать её физически21. Но прежде чем сделать это, он фактически спрашивает её, сожалеет ли она о том, что участвовала в убийстве его отца. И Скиди, и Льотольв с готовностью выражают свои опасения до примирения с Карлом Немым, но Ингвильд сделана из более твердого материала и должна быть подвергнута годам жестокого обращения в качестве рабыни, прежде чем она, наконец, сдастся. Должны ли мы читать сагу здесь, говорящую, что у женщины есть два выбора: «замуж или смерть» (Кресс 1993, 152)? Или сага, кажется, говорит, что если дело обстоит так, что «в ситуации вражды, слова женщин (и стариков) эквивалентны делам мужчин» и что «женщина обязана призывать к мести, как и мужчина обязан осуществить её» (Кловер 1986, 145), то и женщины должны ожидать взамен суровых условий? Я думаю, что в свете приглашения саги думать о действиях как о нереальных, мы должны рассматривать обращение Карла с Ингвильд в аллегорических терминах, во многом так же, как мы должны рассматривать месть женщин в «Саге о Вёльсунгах». Действия женщин, которые жертвуют своими детьми, чтобы отомстить мужьям, представлены не для того, чтобы охарактеризовать женщин как монстров, а как заявления о состоянии женщин. Это представление мира саг о тёмной ночи в женской душе — подсознательное удовлетворение желания нанести ответный удар, указание на то, что у женщин есть обиды, которые нельзя выразить обычными словами. Я лично испытываю значительную симпатию к Ингвильд, но, что более важно, я думаю, что сага демонстрирует невольное уважение к ней. Она, как и мужчины в саге, является пленницей сурового кодекса, согласно которому честь лучше всего поддерживается местью. У неё есть все основания для такой мести, но в конце концов система уничтожает и её. Во враждебном обществе угроза кровной мести иногда делает возможными мирные решения, но в этой саге мирные решения отодвинуты на задний план. К тем, кто предпочитает мир, таким как Льотольв, Скиди и, в конце концов, Карл Немой, относятся скептически. Они остаются живыми дольше других, но платят высокую цену: оскорбления их гордости, достоинства и личности, а также физическое насилие и даже насильственную смерть. Не все саги так сильно посвящены вражде, но «Сага о Сварвдальцах», кажется, отдает предпочтение человеку сдержанному, Льотольву. Не случайно Карлу Немому пришлось в конце концов покинуть долину, потому что он не смог поладить с сыном Льотольва, Льотом из Полей. То, что «Сага о Сварвдальцах» оставляет у нас тревожное чувство, является, возможно, лучшим свидетельством ее блестящего повествования.
1 Теодор М. Андерссон опускает Svarfdæla saga и Fljótsdæla saga, потому что они «недостаточно полны, чтобы позволить структурный анализ» (Andersson 1967, vi).
2 В дополнение к соображениям, перечисленным у Кристьяунссона для того, чтобы считать обоих Торстейнов двумя разными персонажами, я бы добавил, что они принадлежат к двум различным типам: Торстейн I — kolbítr («Золушка»), а Торстейн II — оборотень. Торстейн I никогда не упоминается в качестве оборотня, а равно нет намёков, что он обладает сверхъестественными способностями.
3 Вестейн Оласон (Vésteinn Ólason 1993, 334) предлагает список постклассических саг: Barðar saga, Finnboga saga ramma, Fljótsdæla saga, Flóamanna saga, Grettis saga, Harðar saga, Hávarðar saga Ísfirðings, Kjalnesinga saga, Króka-Refs saga, Svarfdœla saga, Víglundar saga и Þorðar saga hreðu, куда я бы добавил Þorskfirðinga saga. Андерссон (см. примечание 1) имеет дело только с сагами в томах II–XII Íslenzk Fornrit, исключая, таким образом, постклассические саги кроме Grettis saga и Hávarðar saga Ísfirðings. Ввиду широкого распространения книги Андерссона, это исключение вполне внесло вклад, не по вине самого Андерссона, в несчастливую репутацию этой группы саг.
4 Роберт Кук (Cook 1994, 122), следуя предложению Хельги Гвюдмюндссона, утверждает, что «автор [Kjalnesinga саги] не ждал, что его сага будет принята за истину; …автор пренебрегает буквальной правдой, потому он заинтересован в ином роде правды». Кук также изучает «концепцию истории поселения» саги, привлекая резкое противопоставление ирландских христиан норвежским язычникам».
5 См. также Þorskfirðinga saga, ÍF, XIII, 197: Grímr Eyjúlfsson var mikill ok eldsætr ok þótti vera nær afglapir («Грим Эйольвссон был велик, сидел у огня и считался без малого дураком»); Landnámabók, ÍF, I, 287: Oddr var eldsætr í æsku ok seinligr ok var kallaðr kolbítr («Одд в молодые годы сидел у огня, был отсталым и звался углеед»); Gautreks saga, Fornaldarsögur Norðurlanda, IV, 15: Hann [Starkaðr] var hímaldi ok kolbítr ok lá í fleti við eld («Он [Старкад] был неуклюжий углеед и лежал в золе возле огня»); Harðarsaga, ÍF, XIII, 16: [Hörðr] var snemma mikill vexti ok vænn at alíti, en ekki dáliga bráðgerr fyrst í því, at hann gekk eigi einn saman, þá er hann var þrévetr al aldri («Скоро он [Хёрд] стал большим и красивым, но в одном отставал поначалу: ему было три года, а он все не ходил»); Grettis saga, ÍF, VII, 36: Grettir Asmundarson var … ekki bráðgörr, meðan hann var á barnsaldri … Grettir ox upp at Bjargi, par til er hann var tíu vetra gamall; hann tók þá heldr við at gangask [«Греттир сын Асмунда… ребёнком отставал в развитии… Греттир рос себе на хуторе Скала, пока ему не минуло десять зим; к этому времени он стал развиваться быстрее»). В Víga-Glúms saga сказано, что Glúmr skipti sér ekki af um búsýslu; þótti heldr óbráðgerr í uppruna («Глум не вмешивался в управление хозяйством, считалось, что у него весьма запоздалое развитие», ÍF, IX, 15). Не следует, конечно, забывать, что Беовульф тоже kolbítr.
6 Карл заявляет: “Þat skaltu eigi mæla, frændi… því at Ljótólfr á marga frendr göfga um allt Ísland, ok mundim vit sitja fyrir afarkostum ef honum væri nökkut til meins gert, ok sel honum nú sjænósjalfkæmi fyriririr þú hefir gert honum” («Ты не должен этого говорить, у Льотольва множество могучей родни по всей Исландии и нам придётся несладко, если ему будет причинён какой-то вред. Предложи ему быть судьёй за все враждебные дела, что ты против него совершил», 171–172). Все цитаты из “Саги о Сварвдальцах» взяты из издания ÍF. Арабские цифры обозначают страницы.
7 Поскольку всё высказывает Карл Рыжий, когда они спорят о предполагаемом долге за их ранее находящееся в совместном владении судно, то Льотольв выглядит пассивным (163–64); хотя Клауви убивает двух пастухов Льотольва, как, видимо, обстояло дело, но мы узнаём только то, что Клауви вынужден был сменить место жительства, без упоминания о том, что именно Льотольв был силой, стоявшей за этим (164); Льотольв отказывается выйти из дома в Брекке и встретиться лицом к лицу с Карлом Рыжим, что позволяет Карлу публично заклеймить Льотольва трусом (168); Льотольв делает вид, что не слышит (lætr eigi sem hann heyri), как Карл Рыжий насмехается над ним через реку, говоря, что Ингвильд у них на поводке, хотя у Льотольва вдвое больше сил, чем у его противника (170); в сражении, в котором погибает пятнадцать человек Льотольва, именно Карл Рыжий, а не Льотольв ведет переговоры с Клауви в попытке замять эти убийства (171–72); Льотольв снова отказывается выходить из здания, в котором его запер Карл Рыжий (182); урегулирование между двумя врагами в пользу Карла, хотя Льотольв является вождем (183); Льотольву помогают сесть в седло во время битвы с Карлом и приказывают уехать (186); Карл убивает одного из людей Льотольва, но Льотольв делает вид, что ничего об этом не знает (“Eigi lét Ljótólfr sem hann vissi, hvat í hafði gerzt”, 187).
8 “Heimskr sýnist yðr hann vera, en mér lízt hann hyggnari en þér, ok sva mun reynast” («он может казаться тебе дурачком, но мне видится, он разумнее тебя, и это обнаружится», 194).
9 “Hygg at því, Gríss, at þú leggir þat eina til með mǫnnum, at þá sé eigi verr með mǫnnum eptir en áðr” («Берегись, Грис, ты предлагаешь людям такое, что как бы потом не стали хуже отношения между людьми, чем раньше», 163.)
10 Торстейн комментирует предложение Гриса следующим образом: Þorsteinn sagði þat óvitrliga til lagit, — “ok mun þaðan jafnan margt koma, sem Gríss er” («Тостейн сказал, что это неразумное предложение, „Что Грис затевает, всегда приводит к большим последствиям“», 165).
11 Nú leitar Gríss þar til, sem Þorsteinn er, en hann tekr honum ekki fljótt, en sagði þó, ef Gríss kynni hóf sitt, at hann mundi ekki amast við byggð hans («Вот Грис нашёл Торстейна, но тот принял его прохладно, сказав, что если Грис будет вести себя тихо, то он не будет возражать против его переселения», 153).
12 Именно по этой причине Торстейн, проверив характер детей, шлепнув их (что напоминает гораздо более строгое испытание Сигню трёх сыновей, которое проходит только Синфьётли в главе 7 «Саги о Вёльсунгах»), обманом заставляет Грисса усыновить Клауви: он интуитивно чувствует характер мальчика и правильно предвидит, что позже он будет стоить Грису больших денег.
13 Предсказание, которое сбывается не в этой саге, а в «Пряди о Торлейве Ярловом Скальде», глава 7, ÍF, IX. 226.
14 Этот же случай описан и в «Саге о Битве на Пустоши», ÍF, III, главы 3 и 4.
15 “Ekki verðr at gert; svá verðr at vera sem vera vill” («Ничего нельзя сделать; всё произойдет так, как должно», 191).
16 “Váru um þat almæli um dalinn, at Karl bæri ægishjálm yfir Ljótólfi…” («Было много разговоров в Долине, что Карл запугал Льотольва», 170).
17 “Njóta mun ek nú liðsmunar, ok mun nú verda at leggja til slíkt hverr, sem sýnist; kalli sá fullt skarð Skída, sem pat vill, en sá öðruvisu, er þat vill mæla” («Я воспользуюсь преимуществом в силе. Каждый пусть считает, как угодно; кто хочет, скажет, что губа у Скиди заросла, а кто думает иначе, скажет своё», 191–92).
18 В этом месте саги есть пробел, а также противоречие тому, что нам сказано в главе 20, стр. 187, об относительном возрасте сыновей.
19 Аналогия с «Сагой о людях их Лососьей Долины» способствует жестокости его поступка, хотя вряд ли кажется необходимым добавлять эту деталь к уже описанным ужасам.
20 Пока всё хорошо, но интересно, сколько читателей примут, как и я, интригующее предположение Хельги Кресс, что рана на губе Скиди уподобляется женским гениталиям (Kress 1993, 149). Она также предполагает, что Ингвильд «была обещана месть» до того, как она вышла замуж за Скиди, что означает, если я правильно понимаю Кресс, что в то время Ингвильд настаивал на пятилетнем перерыве, в течение которого губа должна была зажить «к её удовлетворению», все участники соглашения понимали, что она призывает к крови.
21 Мы должны заметить, что мужчины, которые жестоко обращаются с ней, по-видимому, шведы и датчане, поскольку в каждом случае они отправляются в эти страны, чтобы продать её. Означает ли это, что если исландец мужчина хочет, чтобы с женщиной плохо обращались, то это будет любой швед или датчанин (чем безобразнее, тем лучше)?
Перевод с английского Е. Мироненко и Т. Ермолаева.
Источник: The Tenth International Saga Conference. Trondheim 3–9 August 1997. Universität Gesamthochschule Essen.
Andersson, Theodore M. 1967. The Icelandic Family Saga: An Analytic Reading. Cambridge: Harvard Univ. Press.
Cook, Robert 1994. “The Historical Pattern of Kjalnesinga saga.” Sagnaþing. Reykjavik: Hið Íslenska bókmenntafélag.
Kristjánsson, Jónas, ed. 1956. Eyfirðinga Sögur. ÍF, IX. Reykjavik: Hið Íslenska fornritafélag.
Kress, Helga 1993. Máttugar meyjar. Íslensk Fornbókmenntasaga. Reykjavík: Háskóli Íslands, 1993.
Olason, Vésteinn. 1993. “Íslendingasögur”. Medieval Scandinavia: An Encyclopedia. Ed: Phillip Pulsiano. New York and London: Garland.