Рассказывают, что Олав конунг ездил по пирам на востоке в Вике и других краях. Однажды он пировал на хуторе, что зовется У Межи. С ним было очень много народу. Был с ним человек по имени Торстейн. Он был сыном Торкеля, сына Асгейра Дышла, сына Аудуна Гагача1. Он был исландец и приехал к конунгу прошлой зимой.
Вечером, когда люди сидели за столами и пили, Олав конунг сказал, чтобы ночью никто из его людей не выходил один в отхожее место и каждый, кому понадобится выйти, просил бы соседа по постели пойти с ним. Иначе, мол, будет плохо.
Люди пировали до позднего вечера и, когда столы были убраны, легли спать.
К концу ночи проснулся исландец Торстейн, и захотелось ему встать с постели, но тот, кто лежал рядом с ним, спал так крепко, что Торстейн не стал его будить. Вот Торстейн встает, сует ноги в башмаки, накидывает толстый плащ и отправляется в нужное место. Оно было такое большое, что одиннадцать человек могли в нем сидеть с каждой стороны. Садится он на крайнее сиденье и, посидев некоторое время, видит, что у самого дальнего сиденья появляется черт и садится. Тогда Торстейн сказал:
— Кто это там?
Нечистый отвечает:
— Торкель Тощий, что погиб с Харальдом конунгом Боезубом2.
— Откуда же ты сейчас? — спросил Торстейн.
Тот сказал, что он прямо из ада.
— Ну и как там? — спросил Торстейн.
Тот отвечает:
— А что ты хотел бы знать?
— Кто лучше всех терпит адскую муку?
— Сигурд Убийца Дракона Фафнира3, — сказал черт.
— А какая у него мука?
— Он топит пылающую жаром печь, — отвечает привидение4.
— Ну это уж не такая мука, — говорит Торстейн.
— Как сказать, — говорит черт. — Ведь он сам и идет на растопку.
— Раз так, то это великая мука5, — сказал Торстейн. — А кто хуже всех терпит муку?
Привидение отвечает:
— Старкад Старый6. Он так вопит, что нам, бесам, это худшее из мучений. Из-за его воплей мы никогда не можем поспать.
— Какую же это муку он так плохо терпит? Ведь он всегда был здоровущий, как рассказывают.
— Он весь по щиколотки в огне.
— Ну это не такая уж великая мука, — сказал Торстейн, — для такого героя, как он.
— Не скажи, — отвечало привидение. — Ведь у него торчат из огня одни ступни.
— Да, это великая мука, — сказал Торстейн. — А ну-ка повопи немного, как он.
— Изволь, — сказал черт.
Он разинул пасть и страшно завыл, а Торстейн накинул себе на голову подол плаща. У Торстейна дух захватило от воя, и он сказал:
— Он всегда так вопит?
— О нет, — сказало привидение. — Так вопим мы, чертенята.
— Нет, ты повопи, как Старкад вопит, — сказал Торстейн.
— Пожалуйста, — сказал черт.
И он завопил так страшно, что Торстейн диву дался, как это маленький чертенок может так вопить, и он снова обмотал плащом себе голову, и ему показалось, что он сейчас упадет без чувств. Тогда черт спросил:
— Что же ты молчишь?
Торстейн ответил, придя в себя:
— Я молчу, потому что диву даюсь, как это у такого чертенка может быть такой страшный голос. Что же, это самый громкий вопль Старкада?
— Ничуть, — говорит тот. — Это его наименее громкий вопль.
— Брось увиливать, — сказал Торстейн. — Завопи-ка его самым громким воплем.
Черт согласился. Торстейн приготовился, сложил плащ вдвойне, обмотал его вокруг головы и стал держать его обеими руками. А привидение с каждым воплем приближалось к Торстейну на три сиденья, и теперь между ними оставалось только три сиденья. И вот черт страшно разинул свою пасть, закатил глазища и стал так громко вопить, что Торстейну стало невмоготу. Но тут зазвонил колокол, а Торстейн упал на пол без чувств.
Черт, услышав колокольный звон, провалился сквозь пол7, и долго был слышен гул от него внизу в земле.
Когда наступило утро, люди встали. Конунг прошел в церковь и отстоял службу. После этого сели за стол. Конунг был не слишком ласков. Он сказал:
— Ходил кто-нибудь ночью один в отхожее место?
Торстейн встал, упал в ноги конунгу и признался, что нарушил его повеление. Конунг отвечает:
— Мне-то это большого вреда не принесло. Но верно, значит, что вы, исландцы, очень строптивы, как о вас говорят. Ну и как, заметил ты что-нибудь?
Тут Торстейн рассказал все, что приключилось.
Конунг спросил:
— Почему же ты хотел, чтобы он завопил?
— Это я вам сейчас скажу, государь. Ведь вы не велели никому ходить туда одному, и, когда явился бес, я понял, что дело мое плохо, и я решил, что, когда он завопит, вы проснетесь, государь, и тогда я спасен.
— Так оно и было, — сказал конунг. — Я проснулся и понял, в чем дело, и велел звонить. Я знал, что иначе тебе придется плохо. Но неужели ты не испугался, когда черт начал вопить?
Торстейн отвечает:
— Я не знаю, государь, что это такое, испуг.
— И не было у тебя страха? — сказал конунг.
— Нет, — сказал Торстейн. — Но от последнего вопля у меня вроде как мороз по коже пробежал.
Конунг отвечает:
— Будет у тебя теперь прозвище. Ты будешь отныне зваться Торстейн Мороз. И вот тебе меч в придачу к прозвищу8.
Торстейн поблагодарил конунга. Говорят, что он стал дружинником Олава конунга и с тех пор был с ним и погиб на Великом Змее9 вместе с другими воинами конунга.
1 Он был сыном Торкеля, сына Асгейра Дышла, сына Аудуна Гагача. — По-видимому, Торстейн — вымышленный персонаж, однако автор пряди сделал его отпрыском древнего и славного рода: согласно «Книге о заселении страны» (Land., 214, 216), его прадед, Аудун Гагач (Auðun skökull) был первопоселенцем, занявшим землю в Ивовой Долине на севере Исландии (см. о нем и о его сыне Асгейре с Реки Асгейра в «Саге о людях из Лососьей Долины», гл. 40, — в переводе этой саги на русский язык Аудун носит прозвище Оглобля, а Асгейр — Отчаянная Голова; см.: ИС I, 308). Как сообщается в «Книге о заселении страны», Аудун был потомком легендарного датского викинга Рагнара Лодброка (Рагнар Кожаные Штаны). Однако нет никаких сведений о том, что у Асгейра был сын Торкель.
2 — Торкель Тощий, что погиб с Харальдом конунгом Боезубом. — Нечистый оказывается, таким образом, выходцем из «мира людей», не случайно в дальнейшем он назван draugr — «привидением», точнее «живым мертвецом» (см. примеч. 59 к «Пряди о Торстейне Бычья Нога»). Харальд Боезуб — легендарный датский король, павший в самом прославленном в Скандинавии сражении «древних времен» — в битве народов на Бравеллир.
3 Сигурд Убийца Дракона Фафнира… — См. о нем в «Пряди о Норна-Гесте».
4 …привидение. — В оригинале draugr «живой мертвец»; см. примеч. 2.
5 Ведь он сам и идет на растопку (…) Раз так, то это великая мука… — Перевод изменен нами. Из исландского текста остается не до конца понятным, на какое наказание обречен на том свете Сигурд. В ответ на заявление Торстейна, что мука Сигурда не кажется ему слишком тяжкой, черт возражает, что тот не прав, поскольку «истопник — это он сам» (имеется в виду Сигурд), после чего исландец соглашается с ним (ср. публиковавшийся ранее перевод М. И. Стеблин-Каменского: «“Да, конечно, — сказал черт. — Ведь он сам топит”. — “Все же это большое дело”, — сказал Торстейн»). Неясно, ни то, почему черт считает наказание топящего печь Сигурда весьма суровым, ни то, почему этот довод оказался достаточным, чтобы переубедить его собеседника. Параллелизм высказываний, относящихся к двум противопоставляемым здесь величайшим героям древности, заставляет предположить ошибку переписчика, употребившего наименование субъекта действия (kyndarinn — «тот, кто зажигает») вместо наименования объекта (kyndr — «то, что зажигают»). Подобно тому как Торстейн, до тех пор пока он не получает дополнительных разъяснений от черта, не способен верно оценить наказание Сигурда, он по той же причине поначалу ошибается и насчет тяжести страданий Старкада; в обоих случаях ясность вносит неожиданная деталь, в результате чего ситуация получает анекдотическое разрешение (см. об этом подробнее в статье: Гуревич Е. А. «Прядь о Торстейне Мороз-по-Коже»: Проблемы текста и жанра. С. 46–48).
6 Старкад Старый — см. о нем в гл. 7 «Пряди о Норна-Гесте» (и примеч. 67 к той же пряди), где также противопоставляются Старкад и Сигурд, причем первый бесславно спасается бегством.
7 Черт, услышав колокольный звон, провалился сквозь пол… — Распространенная у многих народов вера в то, что колокольный звон (как и звук гонга) прогоняет бесов, ведьм и колдунов, поддерживалась церковью (многочисленные примеры этого собраны в кн.: Фрэзер Дж. Фольклор в Ветхом Завете).
8 Ты будешь отныне зваться Торстейн Мороз. И вот тебе меч в придачу к прозвищу. — Прозвище героя пряди skelkr буквально означает «мороз по коже». О подарках, непременно сопровождавших наречение прозвища, см. примеч. 28 к «Пряди о Торлейве Ярловом Скальде».
9 …погиб на Великом Змее… — т. е. пал вместе с конунгом в битве при Свёльде. Великий Змей — боевой корабль Олава Трюггвасона; см. о нем примеч. 18 к «Пряди о Сёрли».
Перевод М. И. Стеблин-Каменского
Источник: Исландские пряди. — М.: Наука, 2016.
«Прядь о Торстейне Морозе» («Þorsteins þáttr skelks») сохранилась в единственном списке в «Книге с Плоского Острова» (Flat. I, 416–418: гл. 333), где она вставлена в «Большую сагу об Олаве Трюггвасоне» непосредственно перед «Прядью о Тидранди и Торхалле» (см. о возможной интерпретации этого соседства в предисловии к этой пряди). Рассказу предпослан заголовок: «Þattr Þorsteins skelkis» — «Прядь о Торстейне Морозе». Финнур Йоунссон датирует ее началом XIV в. (Lh II, 759).
Рассказ о Торстейне Морозе принадлежит к числу так называемых прядей о поездках из страны — к той их разновидности, в которой «отчуждение» между исландцем и правителем Норвегии возникает вследствие нарушения героем королевского запрета (см. вступ. ст.). Особенность данного рассказа, выделяющая его из ряда прочих прядей, входящих в эту немногочисленную группу, состоит в том, что нарушение запрета влечет за собой немедленное воздаяние: герой-исландец попадает в опасную ситуацию, из которой ему удается выйти невредимым исключительно благодаря собственной смекалке и храбрости. Именно эти качества позволяют Торстейну добиться своевременного вмешательства христианского короля, помогающего ему избежать гибели. Находчивость и смелость протагониста рассказа, перехитрившего самого черта, не исключает возможности видеть в пряди христианскую легенду о чудесном спасении героя конунгом-миссионером, окруженным в глазах исландцев ореолом святости (см. об этом: Lindow J. «Þorsteins þáttr skelks» and verisimilitude of supernatural experience in saga literature // Structure and Meaning in Old Norse Literature. New Approaches to Textual Analysis and Literary Criticism / Ed. J. Lindow, L. Lönnroth, G.W. Weber. Odense, 1986. P. 264–280). При этом христианские представления о загробном мире сливаются или причудливо переплетаются в рассказе о Торстейне с языческой верой в живых мертвецов: посланцем ада, бесом оказывается павший в битве воин. Еще один жанр, к которому может быть отнесена «Прядь о Торстейне Морозе», — это анекдот. Как ни трудно проникнуть в то, что представлялось «комическим» или «трагикомическим» в инокультурной традиции, особа и поведение беса, с которым повстречался исландец, как полагают, изображены в пряди не без юмора (см.: Гуревич А.Я. «Прядь о Торстейне Мороз-по-коже», загробный мир и исландский юмор // Скандинавский сб. Таллин, 1979. Т. XXIV. С. 125–131). Визитером из преисподней оказывается, собственно, не черт, а drysildjöfull — «ничтожный дьяволенок» (как он сам аттестует себя Торстейну), fjandi jafnlítill — «маленький бесенок», eigi meiri púki — «чертенок» (каким он видится герою). Повадки и поступки этого «мелкого беса», вероятно, также способны были вызвать не только страх, но и смех. Комизм рассказу, по-видимому, должно было придавать и место, где произошла встреча Торстейна с чертом, а также то, что обратный путь в ад нечистый был вынужден проделать прямиком через выгребную яму, в которую он провалился сквозь пол нужника, услышав колокольный звон. Снижение образа черта, как и вообще смеховая трактовка ужасного с целью сделать его переносимым характерны для всей средневековой литературы (см. подробнее: Гуревич Е. А. «Прядь о Торстейне Мороз-по-Коже»: Проблемы текста и жанра // Philologica Scandinavica: Сб. ст. к 100-летию со дня рождения М. И. Стеблин-Каменского. СПб., 2003. С. 43–51).
Перевод сделан М. И. Стеблин-Каменским по изд.: Íslendinga sögur / Guðni Jónsson bjó til prentunar. Reykjavík, 1953. VII. bindi. Перевод впервые опубликован в кн.: Исландские саги. Ирландский эпос. М., 1973. С. 127–129 и неоднократно переиздавался; здесь воспроизведен по кн.: ИС II, 458–461.