Об Олаве конунге и человеке-вороне — Гнилая кожа — Королевские саги — Тексты

Как-то раз, после того как люди Олава конунга собрали причитающиеся ему подати, конунг спросил у них, где их лучше всего принимали. Они отвечали, что, пожалуй, это произошло в некоем фюльке1. Конунг сказал:

— И что же там было такого, что это место понравилось вам больше других?

— Государь, — сказали они, — там живет один селянин, такой старый, что он знает множество всяких вещей. О чем бы мы его ни расспрашивали, у него на все находился ответ, так что мы немало позабавились, беседуя с ним. Сдается нам, что ему ведом даже язык птиц2.

— Все это лишь досужие выдумки, и я в это не верю!

А однажды, когда конунг плыл вдоль побережья и проплывал мимо каких-то проливов, он спросил, что за селения лежат на берегу. Его люди отвечали:

— Государь, мы рассказывали вам об этом фюльке — это здесь нам был оказан самый лучший прием.

— Этот дом принадлежит тому мудрому человеку, про которого мы вам рассказывали.

Потом они заметили возле дома лошадь. Тут конунг говорит:

— Нам не хотелось бы наносить ему ущерб, ведь он не заслужил от нас такого.

— Это мне решать, — говорит конунг. — Отрубите лошади голову, но остерегайтесь, чтобы кровь пролилась на землю. Принесите ее нам на корабль, а после сходите за бондом, да только ничего ему не говорите о том, что вы сделали с лошадью. И не вздумайте ослушаться, не то вам это будет стоить жизни. Передайте старику, что я хочу с ним повидаться.

После этого они сходят на берег и делают все, как им было велено. Они передают старику поручение конунга, и тот идет и встречается с ним.

— Кому принадлежит земля, на которой ты живешь?

— Это ваши владения, государь, и за эту землю вы получаете плату.

— Укажи-ка нам путь вдоль берега, ведь он должен быть тебе знаком.

Тот так и делает. А когда они шли на веслах, к кораблю со страшным карканьем подлетела ворона. Бонд взглянул на нее. Конунг спросил:

— Уж не нашел ли ты чего необычного в этом вороньем карканье, бонд?

В этот самый момент над кораблем с карканьем пролетает другая ворона. Тогда бонд перестает грести, так что весло лежит у него в руке без дела. Конунг произнес:

— Похоже, ты раздумываешь над тем, что сказала эта ворона3.

— Государь, мне кажется, теперь я начинаю понимать, что она говорит.

Тут в третий раз подлетает ворона, да так близко, что на лету задевает корабль, и кричит пуще давешних. Бонд поднялся ей навстречу. Она что-то прокаркала ему, после чего бонд не стал больше браться за весла. Конунг спросил:

— Что я слышу, бонд! Ты посмел назвать меня вором? Не дозволено вести такие речи.

— Согласен, государь, что это недозволенные речи, — отвечает бонд, — однако же, похоже, вы сыграли со мной какую-то шутку.

— Так и есть, бонд, и мы сделали это ради собственной забавы. Но я дам тебе возмещение.

Конунг наделил его богатыми подарками и простил ему плату за землю, на которой тот жил. На этом они расстались, и бонд отправился домой.

Примечания

Так называемая «Прядь о человеке-вороне» («Kráku-karls þáttr») — единственный анекдот, включенный в жизнеописание Олава Тихого, одну из самых кратких саг «Гнилой Кожи», которая повествует о сыне Харальда Сурового, правившем после него в Норвегии в течение 27 лет (1067–1093). В «Гнилой Коже» рассказу предпослан заголовок «Fra O. konvngi oc craco karli» — «Об Олаве конунге и человеке-вороне» (Mork., 293). Помимо «Гнилой Кожи», эпизод сохранился в «Hulda», «Hrokkinskinna», «Codex Frisianus» и в качестве позднейшей интерполяции в «Eirspennill» («Медная Застежка», AM 47 fol., ок. 1325 г.: в эту средневековую книгу включены сокращенные версии «королевских саг», которые охватывают более чем двухсотлетний период, открывающийся правлением Магнуса Доброго и заканчивающийся смертью Хакона Хаконарсона, т. е. 1035–1263 гг.), а также в нескольких бумажных рукописях «Круга Земного», датируемых XVII–XVIII вв. (AM 38 fol. и AM 42 fol.).

Как неоднократно отмечалось комментаторами (ср.: Morkinskinna: The Earliest Icelandic Chronicle of the Norwegian Kings. P. 33, 447, ch. 54, n. 1; SkP II, 825), изображенное в анекдоте о человеке-вороне поведение норвежского правителя находится в разительном несоответствии с описаниями спокойного и миролюбивого нрава конунга Олава, в противоположность его воинственному отцу прозванного Тихим, которые мы находим как в саге о нем, так и в прочих источниках. Поэтому высказывались предположения, что этот эпизод был добавлен позднее, а изложенная в нем история изначально вообще не была связана с именем Олава Тихого, но, возможно, основывалась на восточноскандинавских легендах о другом правителе Норвегии, Олаве Трюггвасоне. В противоположность исландской традиции, неизменно представлявшей последнего неканонизированным святым конунгом-миссионером, эти устные рассказы рисовали совершенно иной образ норвежского короля — то ли христианина, то ли вероотступника, привечавшего всевозможных чародеев. Так, Адам Бременский в «Деяниях архиепископов гамбургской церкви» (кн. II, XL(38)), ссылаясь на ходившие об этом конунге истории, сообщает, что он был «сведущ в гаданиях» и «полагал всю свою надежду на предсказания птиц. По этой причине он даже принял [соответствующее] прозвище [и] стал именоваться Олав Краккабен» (т. е. Олав Вороньи Кости; заметим, что в приведенной вслед за этим схолии Олав Трюггвасон и Краккабен представлены как разные лица; см.: Немецкие анналы и хроники X–XI столетий. М., 2012. С. 350). В другом персонаже рассказа, человеке-вороне, мудром старом бонде, знавшем ответ на любой поставленный перед ним вопрос и понимавшем птичий язык, усматривают «одинические» черты (см.: Bourns T. The Language of Birds in Old Norse Tradition. Reykjavík, 2012. P. 27–28. (Háskóli Íslands M.A. thesis)). Одно из многочисленных имен Одина, Hrafnáss, характеризует его как «бога воронов» — согласно древнескандинавской мифологии, у Одина было два мудрых ворона, Хугин и Мунин, которые летают повсюду и сообщают своему хозяину о происходящем на свете (см. также примеч. 2). Однако каковы бы ни были первоначальный смысл и истоки этого анекдота в «Гнилой Коже», в саге об Олаве Тихом он, по-видимому, был призван служить иллюстрацией щедрости конунга: непосредственно за ним в саге сообщается, что имеется множество примеров того, с каким великодушием Олав раздавал деньги и другие ценные дары. Между тем ни один из этих примеров в саге не приводится, и рассказчик ограничивается цитатами из стихов скальдов, которые традиционно прославляли доброту конунга, награждавшего своих дружинников золотом и отменными доспехами.

Перевод сделан по изд.: Morkinskinna / Udg. Finnur Jónsson. København, 1932. S. 293–295. На русском языке рассказ публикуется впервые.

1 …в некоем фюльке. — См. примеч. 5 к «Пряди об Олаве Альве Гейрстадира».

2 …ему ведом даже язык птиц. — Высказанное здесь представление о понимании языка птиц как высшем проявлении мудрости, подкрепляется следующим сообщением «Саги об Инглингах» (гл. 18): «Даг, сын Дюггви конунга, был конунгом после него. Он был такой мудрый, что понимал птичий язык. У него был воробей, который ему многое рассказывал. Воробей этот летал в разные страны» (КЗ, 19; см., кроме того, упоминание речей синиц в «Пряди о Норна-Гесте», а также примеч. 75 к этой пряди).

3 …что сказала эта ворона. — Это не единственное описание «речей» ворон в древнескандинавских текстах: в поэме, приписываемой норвежскому скальду Торбьёрну Хорнклови и получившей название «Речи Ворона» («Hrafnsmál», ок. 900), или «Песнь о Харальде» («Haraldskvæði»), валькирия беседует с вороном, прославляющим ратные подвиги Харальда Прекрасноволосого.