И вот Олав конунг вновь узнает о том, что еще не вся страна приняла крещение, тогда как его желанием было обратить в истинную веру всех людей в своей державе, где бы они ни жили, будь то на каком-нибудь островке или на мысу.
Как явствует из старинной песни, жил на одном мысу на севере Норвегии, где была хорошая заводь для боевых кораблей, вдали от обитаемых мест и больших дорог, бонд со своей хозяйкой, оба уже в летах. У них, как говорится в начале той песни, было двое детей, сын и дочь:
Жил на мысу
старик достойный
с женою в летах,
своею старухой.
С Биль покрывал1
прижил смелый
сына да дочь,
сметливую очень.
Жили там также раб и рабыня. Хозяин был человек умный и ни во что не вмешивался, старуха же была женщина властная и всем заправляла в доме. Хозяйский сын никогда не унывал и был большой весельчак и насмешник, человек задиристый. Хозяйская дочь была постарше брата и сметлива, хотя и выросла вдали от людей. У бонда была большая охотничья собака, которую звали Лэрир2. Никто из них и понятия не имел о святой вере.
Однажды поздней осенью случилось так, что у хозяина околел ломовой конь. Это был весьма жирный жеребец, и поскольку язычники употребляли в пищу конину, его было решено съесть3. Сдирая с него шкуру, раб первым делом отрезал у него тот член, которым природа снабдила всех тварей, что плодятся, сходясь с себе подобными, и который, согласно древним скальдам, у лошадей зовется «игрецом». И только раб отрезал его и уже собрался было отшвырнуть прочь, как к нему со смехом подскочил хозяйский сын, схватил тот игрец и вошел с ним в дом. Там как раз сидели его мать с дочерью и рабыня. Хозяйский сын потряс перед ними игрецом, не скупясь при этом на глумливые слова, и сказал такую вису:
Гляньте-ка все:
тут Вёльси4-игрец,
владел им прежде
конь-отец.
Ты ж, верно, раба,
рада б была
меж ляжек к себе
залучить молодца.
Рабыня расхохоталась, а хозяйская дочь попросила его выкинуть эту мерзость. Но тут встает старуха, заходит с другой стороны, выхватывает его у того из рук и говорит, что нечего попусту выбрасывать то, от чего может быть прок. Затем она идет, хорошенько обсушивает его и оборачивает в льняной платок вместе с луком и другими травами, чтобы он не сгнил, и кладет в свой сундук.
И вот идет осень, и, что ни вечер, старуха достает его, всякий раз приговаривая при этом какие-нибудь восхваления, и дело доходит до того, что она обращает на него всю свою веру и начинает почитать его как бога, вводя в такое же заблуждение своего мужа и детей, а также всех прочих домочадцев. Он же с дьявольской помощью подрос и настолько набрался сил, что обрел способность вставать рядом с хозяйкой, когда ей этого хотелось. А потому старуха взяла за обычай всякий вечер приносить его в покой, где они сидели, и там каждый из них должен был произнести над ним вису5 — вперед всех она сама, затем хозяин, а там один за другим все остальные, пока очередь, наконец, не доходила до рабыни. Из того, что каждый из них произносил, видно, как они к этому относились.
Как-то раз незадолго до того, как Олав конунг был вынужден бежать из страны от Кнута конунга6, он поплыл со своими кораблями на север вдоль берега. Конунг прослышал о людях, которые жили на том мысу, об их неверии и о том, что там происходило, и поскольку он желал, чтобы в этом, как и во всех других местах, народ перешел в истинную веру, он приказал кормчему свернуть с пути и зайти в бухту, что лежала под мысом, тем более что дул попутный ветер. Они прибыли туда на исходе дня. Конунг велел разбить на кораблях шатры и распорядился, чтобы его люди провели там ночь, а про себя сказал, что намерен подняться наверх в усадьбу, и попросил Финна сына Арни7 и Тормода Скальда Чернобровой8 пойти с ним. Все трое накинули поверх одежды серые плащи и вечером, в сумерках, направились в усадьбу. Там они заходят в дом, садятся на вторую скамью9 и рассаживаются так, что Финн расположился дальше всех, рядом с ним Тормод, а конунг ближе всех к выходу. Они сидят там до самой темноты и ждут, однако в покой так никто и не заходит. Потом входит женщина с огнем, и это была хозяйская дочь. Она приветствует гостей и спрашивает, как их зовут. Каждый из них назвался Гримом10. Тут она засветила огни в покое. Она то и дело поглядывала на гостей и более всего присматривалась к тому из них, кто сидел с краю. А перед тем как выйти она произнесла такую вису:
Злато зрю на госте
и плащ твой расшитый.
Быть хромой мне, конунг,
но лжи не извергну.
Рада кольцам рдяным —
к нам Олав явился11.
Тогда пришелец, который сидел с краю, отвечает:
— Ты умная женщина, так что помалкивай об этом.
Больше они ничего друг другу не сказали. Хозяйская дочь вышла, а немного погодя в покой входят бонд, его сын и раб. Бонд усаживается на почетное сиденье, его сын садится подле него, а раб — подальше. Они подшучивают над тем, что гости держатся невозмутимо. Затем все было приготовлено для ужина, накрыт стол и принесена еда. Хозяйская дочь села рядом со своим братом, а рабыня — рядом с рабом. Гримы, как уже было сказано, сидели все вместе. Последней в покой входит старуха, неся в руках Вёльси, и подходит к почетному сиденью, на котором сидит хозяин. Ничего не говорится о том, поздоровалась ли она с гостями. Она разворачивает платок, в который был завернут Вёльси, кладет его хозяину на колени и говорит вису:
Велик стал ты, Вёльси,
сюда внесенный,
льном ты увит,
натерт травами.
Мёрнир, прими ж
жертву эту!12
Тебе нынче, бонд,
привечать Вёльси!
Хозяин был, как видно, не слишком доволен, но все же принял его и сказал вису:
По мне, не бывать
жертве сей
нынче вечером
в доме этом.
Мёрнир, прими ж
жертву эту!
Сын бонда, тебе,
привечать Вёльси!
Хозяйский сын схватил Вёльси, поднял его, перебросил своей сестре и сказал вису:
Вам, невестам,
за хвощ хвататься,
нынче его
баловать влагой.
Мёрнир, прими ж
жертву эту!
Дочь бонда, бери
теперь ты Вёльси!
Хотя и с большой неохотой, но ей пришлось-таки последовать обычаю, заведенному в их доме. Она едва прикоснулась к Вёльси, но все же сказала вису:
Пусть ведает Гевьюн13
и прочие боги —
без охоты схватила
я нос сей красный.
Мёрнир, прими ж
жертву эту!
Ты, раб, забирай
к себе теперь Вёльси!
Раб принял его и сказал:
В краюхе хлеба
мне больше проку,
в буханке набухшей,
но всё ж широкой,
как Вёльси сей был,
когда трудился.
Мёрнир, прими ж
жертву эту!
В себя ты, раба,
запихни Вёльси!
Рабыня принимает его очень ласково, обнимает и прижимает к себе, гладит и говорит вису:
Верно, б ему
отказать не смогла я,
когда б мы лежали
в обнимку рядом —
в себя бы впустила.
Мёрнир, прими ж
жертву эту!
Ты, Грим, наш гость,
бери теперь Вёльси!
Тут его взял в руки Финн. Он сказал вису:
Где только якорь
я ни бросал,
твердой рукой
поднимал парус.
Мёрнир, прими ж
жертву эту!
Ты, Грим, мой друг,
держи теперь Вёльси!14
Он передал его Тормоду. Тот взял Вёльси в руки и хорошенько рассмотрел его. Потом он ухмыльнулся и сказал вису:
В странствиях я
всякое видел,
но палки конской
не встречал в застолье.
Мёрнир, прими ж
жертву эту!
Ты, Грим благородный,
бери теперь Вёльси!
Конунг взял его и сказал вису:
Кормчим бывал я,
бывал рулевым,
властителем был
над целым народом.
Мёрнир, прими ж
жертву эту!
Ты, пес цепной,
хватай теперь Вёльси.
Тут он швырнул его на пол, и его тотчас же схватила собака. Как только старуха увидала это, она вскочила вне себя и произнесла вису:
Кто сей муж —
неведом он мне,
что псам швыряет
жертву священную?
За порог поспешу,
за дверь загляну:
только б сберечь мне
жертву священную!
Лэрир, не смей
у меня на глазах
ее пожирать,
пес ты поганый!
Тогда конунг сбрасывает с себя личину, так что все узнают его. Затем он начинает проповедовать им истинную веру. Старуха была не склонна принять ее, тогда как хозяин был более покладист. Но с Божьей помощью и благодаря стараниям Олава дело закончилось тем, что все они приняли христианскую веру и были крещены конунговым придворным капелланом. Впредь они всегда крепко держались своей веры после того, как узнали, в кого им следует верить, и постигли своего создателя. Тогда они поняли, как скверно и не по-людски они прежде жили, совсем иначе, чем все другие добрые люди.
Можно из этого заметить, насколько сильно был Олав конунг озабочен тем, чтобы искоренить всякие пагубные обычаи, язычество и колдовство, будь то в самых отдаленных уголках Норвежской Державы или на материке — в центральных областях страны. Ничего он не желал так, как склонить к принятию истинной веры как можно больше народу. Теперь же стало очевидно, что и это, и все другое он совершил в угоду Господу.
1 Биль покрывал — женщина (Биль — имя богини).
2 …собака, которую звали Лэрир. — Хозяйская собака — единственный обитатель усадьбы, названный в пряди по имени. Если, как полагают некоторые исследователи, рассказ основан на цитируемом в нем более раннем поэтическом источнике, вполне возможно, что имя пса Лэрир (Lærir от læra «бедро») было почерпнуто из последней строфы (см. ниже).
3 …околел ломовой конь (…) его было решено съесть. — Предполагается, что за упоминанием о смерти жирного жеребца скрывается сообщение о его ритуальном жертвоприношении, для которого обычно предназначались отборные животные (см. «Прядь о Торстейне Бычья Нога»). Адам Бременский в «Деяниях архиепископов гамбургской церкви» (ок. 1075) среди развешенных в священной роще рядом с Уппсальским храмом трупов принесенных в жертву девяти голов «всей живности мужского пола» (см. примеч. 18 к «Пряди об Эгмунде Битом и Гуннаре Пополам») особо упоминает коней (о распространенности у индоевропейских народов конских жертвоприношений позволяет судить древнеиндийский ритуал ашвамедха, имеющий параллели также в ряде других традиций). После принятия христианства представление о том, что поедание конины — непременный атрибут язычества, привело к тому, что на эту практику был наложен строжайший запрет.
4 Вёльси — это имя собственное известно также из «Саги о Вильхьяльме Кошеле», где оно принадлежит троллю. Предполагается, что в нашей пряди Вёльси, вероятнее всего, символизирует бога плодородия Фрейра. О том, что его идол «снабжают огромным фаллосом», писал еще немецкий хронист Адам Бременский, и принято считать, что найденный в юго-восточной Швеции амулет — миниатюрная бронзовая фигурка фаллического божества, возможно, является уменьшенной копией идола Фрейра из Уппсальского святилища (см. предыд. примеч.). Не исключено, однако, что в контексте данной висы наименование völsi (от völr — «палка, жезл») употреблено в своем исходном качестве, а именно как апеллятив, обозначающий конский детородный орган. Правда, в этом значении слово встречается только в настоящем рассказе, но в исландской сказке об Асмунде Удаче Великанш (Ásmundur flagðagæfa) появляется аналогичный персонаж, описываемый как божество с похожим именем, Вёльски (Völski), который также представляет собой конский детородный орган, причем в последней истории он прислуживает гостям. Велика вероятность, впрочем, что сходный мотив в сказке имеет своим прообразом рассказ о Вёльси. Высказывалось также предположение о возможной связи между Völsi и Völsungr, именем родоначальника легендарных Вёльсунгов и потомка Одина, однако она остается неясной (Turville-Petre G. Myth and Religion of the North. P. 201).
5 …каждый из них должен был произнести над ним вису… — Указывалось на то, что описанный здесь ритуал поклонения Вёльси находит близкую параллель в фарерском свадебном обычае, засвидетельствованном в Новое время. Сидя за свадебным обедом, гости передают из рук в руки украшенный лентами хвост животного (символизирующий фаллос), причем каждый из них должен произнести о нем строфу (Hammershaimb V.U. Færøsk Anthologi I. Copenhagen, 1891. S. 410. (SUGNL; 15). Хойслер приводит и ряд других аналогий к описанному в пряди обычаю (см.: Heusler A. Die Geschichte vom Völsi, eine altnordische Bekehrungsanekdote (1903) // Heusler A. Kleine Schriften. B., 1969. Bd. II. S. 376 f.).
6 …незадолго до того, как Олав конунг был вынужден бежать из страны от Кнута конунга… — Действие пряди, таким образом, должно быть отнесено к 1028 г., когда Олаву Харальдссону, после того как датский конунг Кнут Могучий подчинил себе всю Норвегию, пришлось покинуть страну и искать убежища в Гардарики (на Руси).
7 Финн сын Арни — знатный приближенный и друг конунга (см. о нем также в «Пряди о Раудульве», «Пряди о Стейне сыне Скафти» и в «Пряди о Тормоде»).
8 Тормод Скальд Чернобровой — один из скальдов, находившихся при конунге Олаве Харальдссоне (см. о нем «Прядь о Тормоде» в наст. изд.).
9 …садятся на вторую скамью… — т. е. на скамью, предназначенную для гостей.
10 …назвался Гримом. — Одно из имен Одина, букв.: скрывающийся под маской. Этим именем нередко называют себя незнакомцы, не раскрывающие своей личности (см., в частности, «Прядь о Хельги сыне Торира»). В том обстоятельстве, что в усадьбу, обитателями которой были никак не поименованные трое мужчин (хозяин, хозяйский сын и раб) и три женщины (хозяйка, хозяйская дочь и рабыня), являются трое гостей, назвавшиеся одним и тем же именем, видят свидетельство того, что последующая сцена представляет собой разыгрываемое этими девятью участниками ритуальное действо (Steinsland G., Vogt K. Op. cit. 89 f.).
11 …к нам Олав явился. — Поскольку эта строфа — единственная из всех приведенных в пряди вис, сложенная в другом размере, ее нередко признают неаутентичной.
12 Мёрнир, прими ж жертву эту! — Большинство исследователей истолковывает этот повторяющийся из строфы в строфу рефрен как древнюю ритуальную формулу, по мнению А.Хойслера, единственную дошедшую до нас «аутентичную ритуальную формулу, бывшую частью языческого жертвоприношения». Главную трудность в ней представляет имя божества Мёрнир (Mörnir или Maurnir). Высказывалось предположение, что это имя идентично известному из перечня (тулы) поэтических обозначений меча наименованию mörnir (букв.: дробитель), в данном случае, вероятно, символизирующему «фаллического» бога плодородия Фрейра (Heusler A. Op. cit. S. 379, 384; Turville-Petre G. Op. cit. P. 256 f.). Поскольку не вызывает сомнений, что под «жертвой» подразумевается Вёльси, как считается, представляющий то же божество, эту формулу нередко интерпретируют как декларацию о принесении жертвы самому себе (по аналогии с мифом о жертвоприношении Одина, ср. «Речи Высокого», строфа 138: «Знаю, висел я / … / пронзенный копьем, / посвященный Одину, / в жертву себе же…»). Указывалось, однако, что др.-исл. mörnir также может быть формой женского рода множественного числа существительного mörn «великанша», в данном контексте понимаемого либо как наименование неких женских духов плодородия, возможно дис (жертвоприношения дисам, dísablót, совершались поздней осенью — время смерти коня в пряди), либо как обозначение собственно великанш. В последнем случае ссылаются на брак великанши Скади, дочери великана Тьяцци, с богом плодородия Ньёрдом, отцом Фрейра (ср., например: Steinsland G., Vogt K. Op. cit. 99 f.).
13 Гевьюн — в древнескандинавской мифологии богиня из рода асов. Как сказано в «Младшей Эдде», Гевьюн — «юная дева, и ей прислуживают те, кто умирают девушками» (МЭ, 52). Эта характеристика вполне согласуется с данным контекстом, где обращение к Гевьюн явно противопоставлено поклонению Вёльси и подтверждает нежелание хозяйской дочери принимать участие в ритуале культового соития с символизируемым им божеством. Между тем образ Гевьюн в скандинавской мифологии содержит в себе немало неясного. В эддической песни «Перебранка Локи» (строфа 20) эта богиня обвиняется в том, что променяла свое девство на подарки, и поскольку это же обвинение выдвигается против Фрейи, одно из прозвищ которой, Gefn «дающая», очевидным образом связано с именем Gefjun (оба происходят от глагола gefa «давать»), не исключено, что Гевьюн также воспринималась как богиня плодородия (ср., например: Turville-Petre G. Op. cit. P. 187). Неясно также, существует ли какая-то связь между этой асиньей и еще одной мифологической Гевьюн, которая, согласно рассказу, приведенному Снорри в «Видении Гюльви» (где она явно отождествляется с богиней, см. гл. 1: МЭ, 16) и в «Саге об Инглингах» (гл. 5), с помощью прижитых от великана четырех сыновей, превращенных ею в быков, выпахала в море кусок шведской земли, в результате чего образовался датский остров Зеландия, а в Швеции — озеро Меларен. Изложение этого мифа опирается на одну из самых ранних из ныне известных скальдических строф — фрагмент поэмы норвежского скальда Браги Старого (IX в.).
14 Поскольку, в отличие от строф, произнесенных другими участниками действия, первый хельминг (четверостишие) этой висы не содержит никаких ссылок на описываемую ситуацию, нередко предполагается, что она сохранилась не полностью. Следует заметить, однако, что конунг, перед тем, как в заключение своей строфы объявить, что он бросает Вёльси собаке, точно так же никак не комментирует происходящее.
Перевод и примечания Е. А. Гуревич
Источник: Исландские пряди. — М.: Наука, 2016.
«Прядь о Вёльси» («Völsaþáttr») сохранилась в единственной редакции в «Книге с Плоского Острова» в составе «Саги об Олаве Святом». Принято считать, что рассказ отражает ритуальную практику (возможно, имевшую локальное распространение или даже представлявшую собой некую частную, «приватную» традицию, передававшуюся в пределах одного рода), связанную с языческими культами плодородия. Высказывалось также предположение, что в основу пряди могла быть положена ритуальная драма (Steinsland G., Vogt K. «Aukinn ertu Uolse ok vpp vm tekinn». En religionshistorisk analyse av «Vǫlsaþáttr» i «Flateyjarbók» // Arkiv för nordisk filologi. 1981. Bd. 96), ко времени создания рассказа переосмысленная и ставшая частью повествования о торжестве христианства над язычеством. В обширной научной литературе, посвященной рассказу о Вёльси, его нередко трактуют как «бурлеск» или «сатиру», что, при всей уникальности этого рассказа для жанра прядей, не исключает возможности отнесения его к такой их разновидности, как «пряди о крещении». Так, Дж. Харрис видит в пряди христианскую сатиру на язычество (Harris J. Gender and genre: short and long forms in the saga literature // The Making of the Couple. The Social Function of Short-Form Medieval Narrative. Odense, 1991. P. 53 f.). Собиратель исландских рукописей Ауртни Магнуссон в одном из писем (1712) охарактеризовал рассказ о Вёльси как «отвратительный вымысел».
Один из наиболее дискутируемых и трудноразрешимых вопросов — датировка пряди. Тогда как почти все исследователи согласны в том, что прозаический рассказ едва ли мог быть создан многим ранее компиляции, в которую он был включен («Книги с Плоского Острова», 1387–1395), по крайней мере часть цитируемых в пряди стихов, вслед за рассказчиком пряди, прямо ссылающимся на некую «старинную песнь», часто относят к значительно более раннему времени. Необходимо, однако, заметить, что авторская ссылка на древний поэтический источник вполне может быть риторическим приемом, а приведенные в пряди строфы в эпическом размере форнюрдислаг (букв.: размер древних слов), весьма распространенные в таком относительно позднем жанре, как «саги о древних временах», не поддаются датировке на основании стиховых данных.
Наиболее полную библиографию работ, посвященных «Пряди о Вёльси», можно найти в новейшей публикации цитируемых в ней стихов: Lausavísur from «Vǫlsa þáttr» / Ed. W. Heizmann // Skaldic Poetry of the Scandinavian Middle Ages. Vol. 1. Pt. 2. Turnhout, 2012. P. 1089–1105.
Перевод выполнен по изд.: Fornar smásögur úr noregskonunga sögum / E. Gardiner gaf út. Reykjavík, 1949. Bls. 170–178; исландский текст сверен с изд.: Flateyjarbok. En samling af norske konge-sagaer med indskudte mindre fortællinger / Udg. Guðbrandur Vigfússon, C.R. Unger. Christiania, 1860–1868. Bd. II. S. 331–336.