Горный Эйвинд
Окончание пьесы в первой редакции

Каури. «…ибо Твоё есть царство, и сила, и слава вовеки. Аминь».

Молчат.

Хатла (встаёт). Как бы я хотела совершить какой-нибудь неслыханно жестокий поступок перед тем, как умру… Хотела бы я быть снежной лавиной — я сошла бы в полночь. Я бы торжествовала, увидев как полуголые запыхавшиеся людишки бегут от смерти… Дряхлые, непорочные старые девы с подагрическими бёдрами, надменные знатные дамы с прыгающими брюхами. (Садится, долго и жутко смеётся.)

Каури. Ты стала чудовищем. Я боюсь тебя — боюсь единственного человека, которого люблю.

Долгое молчание.

Слышно, как снаружи что-то скребётся в дверь.

Хатла (встаёт). Что это?

Каури (встаёт, дрожа от страха). Ты это слышала?

Хатла. Да, за дверью кто-то есть.

Каури. Это, наверное, был порыв ветра.

Хатла. Нет, это было что-то живое.

Каури. Невозможно, чтобы кто-либо пришёл сюда в такую погоду.

За дверью слышно фырканье.

Каури (подходит к двери). Кто там?

Хатла (берёт большой нож). Я узнаю, что это (подходит к двери).

Каури. Позволь мне (распахивает дверь).

Внутрь врывается снежный вихрь. В двери показывается покрытая снегом лошадиная голова, с тёмными кругами вокруг глаз и ноздрей.

Каури (хватает Хатлу за руку). Берегись!

Они стоят, оцепенев, осознают положение.

Каури (смеётся). Это лошадь.

Хатла (смеётся). Да, это лошадь.

Каури. Жалкий вид у этого благословенного создания. (Хватает лошадь за гриву.) Подай верёвку.

Хатла (откладывает нож, приносит верёвку). Я думала, это белый медведь.

Каури (завязывает верёвку на шее лошади). Должно быть, люди поблизости. (Выходит, слышится крик.) Эй!.. Эй!

Хатла (лошади). Ты же не собиралась нас пугать (счищает ледяную корку с её морды).

Каури (входит). Я никого не слышу и не вижу… Бог послал нам эту лошадь, чтобы мы не умерли с голоду (ищет нож).

Хатла (лошади). Что ты говоришь? Тебе нравятся люди и огонь? Ты голодна, как и мы? (Подходит к кровати и вытаскивает из матраца пучок сена.)

Каури. Я отведу её в наш дровяной сарай.

Хатла. Подожди чуть-чуть (суёт пучок лошади в рот). Если бы у нас была еда и сено, ты осталась бы жива. (К Каури) Тебе помочь?

Каури. Не надо — закрой дверь, чтобы в хижину не набило снега — и проследи, чтобы огонь не потух, когда я вернусь (уходит).

Хатла (закрывает дверь и начинает суетиться. Она подбрасывает хворост в огонь и раздувает угли. Огонь разгорается. Она берёт большую плетёную корзину, ставит её на пол между камнями для сидения, приносит соль, сплетённую из ивы бутыль с водой и две деревянные чаши. Напевает себе под нос):

Вы не видели мальчика моего,
друга моего,
возлюбленного?
Он нёс свой сияющий щит
и выстрел его никогда не промахивался.
Часто улыбалась я зубами белыми —
часто улыбалась я зубами белыми от любви.

Вы не слышали душу мою,
друга моего,
возлюбленного?
Голос его доверил мне в первый раз
ту радость, которая не изменила.
Весной он поцеловал мои губы алые —
весной он поцеловал мои губы алые от любви.

Каури стучит ногой в дверь.

Хатла подбегает и открывает ему.

Входит Каури, держа в зубах окровавленный нож, кусок мяса в одной руке, хворост под мышкой другой руки.

Хатла закрывает дверь.

Каури (бросает хворост на пол, кладёт нож, поднимает вверх кусок мяса). Посмотри на эту еду!

Хатла (смеётся). Порядочный кусок!

Каури. Теперь нам нет нужды экономить. У нас целая конская туша — осенью её раскормили. (Смеётся) Этой зимой у неё было пищи больше, чем у нас.

Хатла (берёт мясо, неуверенно улыбается). Мне кажется, что мы спим.

Каури. Мой желудок уже проснулся! Жарь мясо, и поскорее!

Хатла садится и нарезает мясо ломтями.

Каури подходит к двери, моет руки в раковине.

Хатла. Мне непонятно, как эта лошадь попала сюда. Она без седла и без уздечки, иначе я бы решила, что кто-то погиб.

Каури (умывается). Можем возблагодарить бога за то, что он проявил нам, убогим, своё милосердие.

Хатла. Да, это произошло не случайно.

Каури. Ты совсем ни во что не веришь… Ты, надеюсь, не сомневаешься, что мы спасены?

Хатла. Нет, в этом я не сомневаюсь.

Каури. Это весьма немаленький кусок, у нас теперь запас на много месяцев… Тебе не хочется скакать до потолка от радости? Вот так! (Скачет).

Хатла. Изысканные манеры!

Каури. Тебе так кажется? (Хватает её за шею и целует) Один за лошадь, другой за буран и третий за тебя саму.

Хатла (задыхаясь). По-моему, ты спятил.

Каури. Щёки у тебя румяные, как у юной девушки.

Хатла (тычет вертелом в мясо). Не смущай свою уродливую старуху.

Каури. Ты уродлива? Хотел бы я, чтобы ты увидела себя в зеркало. Твоё лицо как тихий летний вечер. Ты прекрасна!

Хатла. Я такая только в твоих глазах и только когда ты счастлив… На самом деле я стара и уродлива.

Каури. Ты никогда не состаришься. Ты больше всего похожа на реку. Зимой она замерзает, но когда наступает весна, она разламывает на себе лёд. (Падает на колени) Я люблю тебя.

Хатла (грустно улыбается). Давненько я не слышала, чтобы ты так говорил.

Каури. Когда я ухожу из дому, даже всего лишь на один день, я скучаю по тебе… Я тоскую по твоему голосу так же сильно, как по ручью, когда умираю от жажды.

Хатла. У тебя никого нет, кроме меня… Вот почему ты скучаешь по мне. Ты чувствуешь себя одиноким.

Каури (встаёт). Ты ошибаешься. С тех пор, как я поднялся в эти горы, мне никогда не было одиноко так, как когда я жил в посёлке. Точно так же, что бы со мной ни произошло, оно мне кажется недействительным, пока я не расскажу тебе об этом. Ты — первая моя мысль, когда со мной случается какая-то удача. Я забываю об усталости, думая о том, как ты обрадуешься. Ты веришь этому?

Хатла. Я знаю, это правда.

Каури. Мне часто кажется, что я стал твоим несчастьем. Если бы ты не повстречала меня, то жила бы спокойной и беззаботной жизнью. Ты могла бы ходить в церковь каждое воскресенье… Ты была бы богатой и красивой вдовой — вокруг тебя толпились бы молодые мужчины. Ты наверняка часто раскаивалась, что бежала со мной в пустыню.

Хатла. Нет, я никогда в этом не раскаивалась.

Каури. Даже будь это так, ты бы не созналась — я хорошо тебя знаю. Я вспоминаю один раз — мы всю ночь охотились — рано утром мы стояли на краю возвышенности и смотрели вниз на посёлок… На одном хуторе пошёл дым, который поднимался прямо в небо. Но большинство хуторов спало… И реки медленно и добродушно текли вниз по округе… Тогда мне показалось, что я вижу тоску по дому в твоих глазах.

Хатла. Прости меня за то, что я переменяю тему … Ты должен убедиться, что это была убежавшая лошадь на пути в родные места. Я знавала лошадь, которая убежала на целых четыре расстояния до тинга1, и ей не помешали ни плохая погода, ни реки. (Вынимает из огня вертел с жарким.)

Каури. Пора есть. Благословенный запах мяса… Похлопай в ладоши!

Хатла. Зачем это?

Каури. Ты не помнишь? Когда я собираю хворост, ты обычно хлопаешь в ладоши, чтобы позвать меня ужинать. Радостно слышать это в тишине издалека.

Хатла. Какое же ты дитя! (Хлопает в ладоши) Достаточно?

Каури. Да… Можно я начну с самого крошечного кусочка?

Хатла. Можешь взять любой кусок, какой пожелаешь.

Каури (ест). Сладко, как мёд! Когда я был мальчишкой, для меня ничего не было вкуснее мёда. Но тогда я не пробовал конины. Ты собираешься есть?

Хатла. Да, конечно.

Едят молча.

Хатла. Хотела бы я понять, как лошадь забрела в нашу хижину… В метель она должна казаться большим камнем.

Каури. Ты всё ещё размышляешь над этим?

Хатла не отвечает, упирается локтями в колени, прячет лицо в ладонях и тихо плачет.

Каури (встаёт): Ты плачешь? Ты, должно быть, захотела спать и устала. Сейчас я приготовлю нашу постель… Затем мы ляжем спать. (Готовит лежанку.) Когда мы проснёмся, то ещё поедим. Может быть, уже наступит весна — а если нет, то всё равно. Мы не боимся бури, мы ничего не боимся. Через четыре года мы будем уже двадцать лет в пустыне — тогда мы будем свободны. Представь, как мы вместе спускаемся по горным склонам.

Хатла плачет сильнее — плач наполняет хижину.

Каури. Хатла, любимая моя, тебе плохо?.. Отчего ты плачешь?

Хатла. Я не знаю. (Поднимает взгляд, смотрит в пространство.) Наверное, всё же существует какое-то провидение.

Она снова закрывает лицо руками и плачет.

Каури гладит её по волосам.

Занавес.

Примечания