Маленькая Сигга лежала в постели валетом с другой служанкой. Она натянула плотную простыню из грубошёрстного сукна и жёсткое тяжёлое одеяло на голову и прижала к груди обрывки куклы. Она всегда засыпала, обнимая эту куклу. Но сейчас она не могла уснуть.
Потому что Оулёв, хозяйка дома, умерла.
То, что Оулёв умерла, не имело никакого значения. По крайней мере, Маленькая Сигга совсем не сожалела о ней. Теперь экономкой станет Гюнна, девушка, спавшая рядом с Маленькой Сиггой — та сама сказала ей об этом. А она никогда прежде не была груба с ней, а также обещала не быть с ней грубой и впредь.
Нет, то, что Оулёв умерла, не имело для Маленькой Сигги никакого значения… Оулёв была такой плохой, такой неслыханно плохой. Маленькая Сигга понимала, что та попадёт никуда иначе, как в плохое место.
Оулёв часто говорила ей, Маленькой Сигге, что она попадёт в ад, когда умрёт, если сделает или скажет что-нибудь плохое. А сама Оулёв делала так много плохого и постоянно говорила огромное количество плохого. И теперь она умерла…
Также на богослужении Маленькая Сигга услышала — она слышала, что это кто-то сказал, но не помнила, кто именно — что Иисус Христос говорил, что так, как люди поступают с его меньшими братьями, они поступают с ним самим… Конечно, она не была братом Иисуса Христа, это она понимала. Но она была его верной сестрой… И, может быть, бить маленьких девочек ничем не лучше, чем маленьких мальчиков — столь часто, как Оулёв избивала её.
И она не заслужила этого… Она не виновата в том, что блюдце разбилось, когда она мыла чашки. В блюдце была трещина. Она сама её видела, перед тем как начала мыть посуду. С ним ничего не должно было случиться. Что она могла поделать с тем, что блюдце треснуло, когда она стала вытирать его?
И Оулёв ударила её по щеке так, что она полетела кубарем на пол кладовой; потом она ударила её на полу снова, по спине; затем она наступила ей на ногу, и после этого у неё ещё долго болела эта нога.
Это было некрасиво — бить Иисуса Христа, как и наступать ему на ногу… и это было совсем то же самое, если бы она поступила так с ним, поскольку так она поступила с ней, хотя она и не была ему братом, а всего лишь сестрой. Это было так очевидно, что произойдёт с Оулёв, ведь она была такой ужасно плохой.
И что она могла поделать с тем, что по вечерам промокала насквозь, когда ей велели принести воды? Она не ради забавы обливала себя из ведра и затем оставалась мокрой весь день, и затем её ругали и иногда пороли по вечерам за то, что она мокрая.
Дух ребёнка ожесточился, словно душа старой грешницы. Маленькая Сигга совсем забыла о кукле и ворочалась в постели во все стороны, ничуть не заботясь о ней.
Она припомнила, что Оулёв постоянно относилась к ней дурно, с тех пор как в прошлый День Креста она пришла с маленьким свёртком с одеждой, привязанным к перегородке седла, к которому была привязана и она сама, и куклой, привязанной к треугольному платку, что был у неё на плечах.
— Тебя высекут, девочка, если будешь здесь непослушна, — сказала ей Оулёв в первый вечер, что она была с ней. — У меня раньше бывали дети из общины и знаю, какие они, особенно те, кто только покинули мать, и я также могу усмирить их. Я просто секу их, если они проявляют какое-либо непослушание, просто секу их.
И Маленькая Сигга опустила глаза на её руки — огромные, иссиня-красные ручищи с крупными суставами — и ей показалось, что Оулёв пользуется ими ни для чего иного, кроме как пороть ими маленьких детей.
Ей часто снились эти иссиня-красные руки: будто они проходят сквозь стену рядом с кроватью и собираются сорвать с неё одежду, чтобы высечь её, или будто она стоит на вершине скалы, а они появляются на краю и хотят столкнуть её вниз — и ещё многое и многое другое. И всегда они собирались причинить ей что-нибудь плохое.
И она боялась их наяву не меньше, чем во сне. Она всегда пыталась держаться от них как можно дальше. Лучше всего было, когда её посылали с хутора за чем-нибудь, и эти руки были где-то в спальне или кладовой — приятно, когда её посылали за водой — если бы только её не пороли за то, что она промокла. И она пряталась от них при любой возможности, забивалась в какой-нибудь угол, если рядом с ней был какой-либо угол, когда эти руки оказывались поблизости.
В последний вечер перед тем, как Оулёв умерла, она вошла в комнату, когда Маленькая Сигга ела кашу из своей миски, и одна рука легла ей на грудь, а вторая забрала у неё миску с кашей, и она опять почувствовала на груди боль под этой рукой. Затем Оулёв склонилась к её уху, и Маленькая Сигга почувствовала холод, вошедший через ухо ей в голову и спустившийся в плечи и по всей спине. И Оулёв прошептала ей:
— Завтра я собираюсь выпороть тебя, девочка, за то, что ты ленишься и выпускаешь овец на поле. Я собираюсь выпороть тебя чуть сильнее, чем обычно. Ты можешь подумать об этом вечером в постели и утром, пока будешь одеваться, тоже, как это — быть выпоротой сильнее, чем я обычно порю тебя.
И она совсем не виновата в том, что овцы вышли на поле. Потому что они пошли на поле, пока она носила торф из чулана на кухню. И ей приказали носить торф.
Но на следующий день её не высекли. Когда утром она проснулась и задумалась о том, что сегодня её будут пороть сильнее, чем раньше, то обратила внимание на то, что люди, которые были в спальне, разговаривают тихо и ходят на цыпочках, словно что-то произошло. Затем Гюнна подошла к ней и сказала вполголоса, что она, бедняжка, уже слишком долго спит, и никто не вспомнил о том, чтобы разбудить её. А всё это из-за того, что Оулёв умерла, скоропостижно скончалась ночью.
— Хочешь посмотреть на неё, Маленькая Сигга? — сказала потом Гюнна.
— Сможет ли человек сечь, когда умрёт? — спросила тогда Маленькая Сигга.
Но Гюнна сказала ей, что такому неслыханному вздору не бывать: разве она не поняла, что Оулёв умерла, ушла к богу? И Маленькая Сигга сразу поняла, что это неслыханный вздор; никто не сможет сечь, когда умрёт.
И Гюнна подняла её из постели и сказала, что отнесёт её. Она всегда была так добра с ней, эта Гюнна. Она принесла её в комнату Оулёв. Оулёв лежала там на доске, накрытая покрывалом, и Маленькая Сигга смотрела на её ноги. Они были ужасно большие, и как тяжело, когда они наступают на тебя. На её лице был платок, и Гюнна сняла его. Какой огромный у неё нос! Руки лежали под покрывалом. Хорошо, что Гюнна не раскрыла их.
Маленькая Сигга увидела открытую книгу на груди Оулёв.
— Для чего там эта книга? — спросила она. — Оулёв никогда не читала книг.
— Это страстные псалмы, дитя, — сказала Гюнна. — Их здесь положили затем, чтобы никакая нечисть не добралась до тела.
— Какая нечисть? Нечистая одежда?
— Нет, дитя. Злые духи.
Это хорошо, что Оулёв умерла. Это совсем правильно для неё. Она больше не сможет её высечь, ведь когда человек умирает, он никого не может сечь. Теперь её вынесли в гостиную и положили там в гроб. Но крышкой гроб пока не закрыли. Это сделают завтра, сказала ей Гюнна. И тогда Оулёв унесут и опустят её в могилу… И скверный старик встретит её в могиле и отведёт её к себе домой… Неправда, что Оулёв попадёт к богу, как сказала Гюнна. Маленькая Сигга хорошо знала это, ведь Оулёв была такой плохой. И это самое подходящее для неё, ведь она была такой плохой. И она также была там, в гостиной, в гробу, но не рядом с богом.
Это было ужасно плохо — находиться рядом со скверным стариком, где страшно и горячо… Это было, наверное, так же горячо, как в горячем источнике за хутором… Или как в кипящем горшке с кашей… И никто никогда не выбирался оттуда… совсем никогда… И там, наверное, совсем нельзя спать, только бодрствовать днём и ночью… там, где так страшно, где ужасно, ужасно горячо… И никто никогда не выбирался оттуда…
Но добрый мой боже… Оулёв не бросала её в горячий источник или горшок с кашей, чтобы она никогда не выбралась оттуда. Оулёв была не настолько плохой. Она не всегда порола её. Она давала ей есть. А однажды, когда она ужасно промокла и ей было ужасно холодно — холоднее, чем когда-либо ещё — она не выпорола её и не сделала ей ничего плохого, а приказала ей лечь в постель и помогла раздеться, укрыла её одеялом и дала в постель кипячёное молоко.
Нет, нет… Оулёв никоим образом не может отправиться в это плохое место.
— Иисус Христос, сделай это ради меня, не дай ей отправиться туда.
Что случилось с куклой? Она забыла о ней. Она всегда засыпала, только когда кукла была рядом с ней. Это было удивительно, что сейчас ей это не понадобилось. Кукла сдвинулась в постели далеко вниз, и нога Гюнны лежала у неё на голове… Но она ведь не задохнётся, бедная кукла.
Однажды Оулёв задумала отнять у Сигги эту куклу — ничего не оставив ей, кроме головы. Она сказала, что это тряпьё следовало бы использовать, чтобы залатать какую-нибудь дыру в её лохмотьях. Тогда Маленькую Сиггу охватил огромный ужас. Как может у куклы остаться одна голова? Ничего, кроме одной головы? Ведь тогда она больше не была бы куклой.
С тех пор Маленькая Сигга никогда не показывалась днём с куклой, чтобы Оулёв не увидела её и не вспомнила о ней. Она прятала её под матрасом в постели Гюнны и не прикасалась к ней, пока вечером не укладывалась спать. И так хорошо было засыпать, обнимая её.
Но теперь она должна пойти и отдать куклу Оулёв, положить её к ней в гроб, раз уж той хотелось иметь её… Тогда, вполне может быть, она сможет уснуть в плохом месте… У неё, бедняжки, ничего не будет, чтобы уснуть… Она будет рада получить куклу.
Нет, нет… кукла!.. Отдать куклу Оулёв!.. Положить свою куклу в её красно-синие, огромные руки… И позволить ей отправиться с куклой в плохое место и плохо обращаться там с ней… Нет, этого Сигга никогда не сделает. Да это и совсем ни к чему. Оулёв никогда не радовалась кукле. Она не заснёт крепче, даже если у неё будет кукла. Ей никогда не хотелось иметь куклу. Она всего лишь собиралась сорвать с неё платье и распороть его, чтобы починить одежду Сигги.
И Маленькая Сигга прижала к себе куклу сильнее, чем когда-либо раньше.
Но что ей делать? Нельзя, чтобы Оулёв отправилась в это плохое место. Маленькую Сиггу находила это всё ужаснее и ужаснее, от этой мысли ей становилось всё страшнее и страшнее.
Она прочитала «Отче наш» и божье благословение и перекрестилась. Больше она ничего не выучила. Затем она помолилась так:
— Иисус Христос, сделай это ради меня, не дай ей отправиться в плохое место… Тогда я всегда буду читать «Отче наш» по вечерам и всегда буду хорошей. Это не имеет значения, хоть она плохо относилась ко мне, и наступала на меня, и секла меня. Не дай ей попасть туда, хоть она и делала всё это. Я всё прощаю ей.
Но вряд ли Иисус Христос мог предотвратить то, что Оулёв отправится в плохое место. У него под землёй не было дома… А под землёй был дом скверного старика. Она об этом часто слышала. И она сама слышала его там. Когда весной она пошла на юг к оползню, то услышала его глубоко-глубоко внизу. Он говорил «гол-л, гол-л» и повторял это всё время. И тогда она страшно перепугалась, побежала домой и рассказала девушкам об этом. А девушки сказали ей, что это скорее всего был скверный старик, и лучше всего ей никогда не ходить к этому оползню… И скверный старик, у которого дом под землёй, получает всех плохих людей, когда те оказываются в могиле, и отправляется с ними к себе домой. Это рассказывала ей сама Оулёв… Как же тогда Иисус Христос сможет помочь Оулёв?
Ужас снова овладел Маленькой Сиггой. Снова она забыла о своей кукле, ворочалась на постели в разные стороны, потом села и стала внимательно слушать в дыхание и храп спящих людей в спальне, словно надеясь услышать о том, что ей нужно сделать.
Затем она снова улеглась, обняла куклу, забилась глубже в постель и натянула одеяло на голову. Но она не могла уснуть. Она никак не могла перестать думать о том, насколько несчастной будет Оулёв, если скверный старик унесёт её вниз в эту ужасную жару, и она никогда-никогда не сможет спать и никогда-никогда не выберется наверх.
После долгих мучений она снова вспомнила страстные псалмы. Гюнна говорила ей, что их кладут на грудь, чтобы злые духи не добрались до человека. Но их не положили на Оулёв в гробу. Люди пели их до того, как её вынесли в гостиную в гроб. Но она заметила, как книгу поставили на полку над её кроватью.
Теперь она поняла, что ей нужно сделать, чтобы скверный старик не забрал Оулёв в свою яму и у Иисуса Христа появилась какая-то возможность взять её к себе.
Она на удивление тихо выскользнула из постели, так, что Гюнна не проснулась. И столь же тихо она прокралась по спальне и вошла в комнату Оулёв, где сейчас никого не было, никого не разбудив. Затем она неуверенно залезла на её кровать и потянулась на полку за страстными псалмами. Через мгновение она вошла с ними в гостиную.
Гроб был накрыт покрывалом. Маленькая Сигга стащила его. Оулёв лежала под ним в нижнем белье. Руки были скрещены у неё на груди, и они больше были не иссиня-красные, а синевато-белые. Маленькая Сигга не испугалась их.
Она положила книгу на эти руки.
Весеннее солнце взошло и засияло в окне, бросив лучи на золотистую голову Маленькой Сигги и синевато-белые руки Оулёв. Потому что бог велел своему солнцу светить хорошим и плохим.
Гюнна вздрогнула во сне, когда Маленькая Сигга коснулась её холодными как лёд ногами, но не проснулась. Но как хорошо было Маленькой Сигге снова оказаться в тепле. И теперь она спокойно уснула, обняв куклу.
1901
© Тимофей Ермолаев, перевод с исландского