Была суббота, и Оухтар опаздывал. Он твёрдо решил приехать вовремя, чтоб бывшая жена не кричала, — а всё равно опоздал. С тех пор, как они развелись, минуло уже три года. Он проводил с дочерью каждую субботу. А два года назад Гвюдбьёрг снова вышла замуж. Она с их с Оухтаром дочерью и новым мужем жила в большом деревянном доме в центре города. Однажды, когда Оухтар забыл приехать за ребёнком, она позвонила ему аж из библиотеки, — впрочем, это обстоятельство не помешало ей со всей мочи орать в трубку. Эта женщина родилась с волчьим сердцем.
Уличное движение застопорилось, и Оухтар с беспокойством посмотрел на свои часы. Если затор вскоре не рассосётся, он опоздает. Планирование не было его сильной стороной — об этом и Гвюдбьёрг всегда говорила. Пока они были женаты, она обычно записывала всё на листочке: где ему брать овощи, которых ей не хватает, в какую химчистку поехать, где и в каком порядке закупать продукты. И заехать на почту она ему тоже напоминала. Она нумеровала все места в списке, чтоб он не тратил лишнее время на езду из одного конца города в другой и экономил бензин.
Вдруг поток машин медленно тронулся, но едва Оухтар понадеялся, что успеет проскочить перекрёсток, на светофоре зажёгся жёлтый свет, а потом и красный, — и он застрял. Накрапывал дождь; он включил «дворники» — и тут зазвонил телефон. Это была Гвюдбьёрг, она была в возбуждении — но всё же до криков дело ещё не дошло. «Тебе пора бы уже быть на месте, — говорила она. — Катрин вся извелась, скучает по тебе. Боится, что ты не приедешь».
— Мне тут не повезло: я в пробку попал, — ответил он.
— «Не повезло»! Не надо мне сказки рассказывать! В этом часу в субботу движение всегда интенсивное, тебе это хорошо известно, и ты мог бы это учитывать.
— Ну, увы, — сказал Оухтар.
— Ты демонстрируешь неуважение к собственной дочери! — Гвюдбьёрг начала повышать голос. Он знал, что если станет возражать, она раскричится. Именно болезнь дочери медленно, но верно подточила их брак.
— Научись уже организованности! — резко бросила она. — Уж я тебя учила-учила…
Ему захотелось сказать: «А я не поддаюсь», — но удалось сдержаться: иначе было бы не миновать скандала. Как раз в этот миг на светофоре зажёгся зелёный свет, и поток машин снова начал медленно ползти.
— Я еду, — сказал он, стараясь придать своему голосу дружелюбный тон. — Пробка рассасывается, — соврал он. И тут произошло чудо: оказалось, что так и есть. Регулировщики в жёлтом как раз открыли улицу налево, и вереница машин устремилась на неё, освободив главную дорогу.
— Ну, поторапливайся! — Она уже начинала кипятиться, а сильно кипятиться ей нельзя. Категорически нельзя!
Он опустил телефон и постарался поторопиться, насколько это было возможно, но улицу снова запрудили машины, и на часах Церкви Хатльгрима он увидел, что опоздал на целых десять минут.
Гвюдбьёрг жила в старом крепком деревянном доме с маленькими окошками. Он стоял у Рейкьявикского Озера, в самой дорогой части столицы, — и когда он наконец показался, Оухтар понял, что уже сильно опоздал. Перед домом, наполовину заехав на тротуар, стояла машина «скорой помощи». Он припарковался на противоположной стороне улицы, и Гвюдбьёрг, завидев его, сбежала по деревянным ступенькам.
— Ты совсем ненормальный? — взвизгнула она. — Я тебе велела приезжать вовремя. Ты же знаешь, как она тебя любит. Когда она ждёт, то чувствует себя незащищённой, а этого ей не перенести! У неё был приступ, причём тяжёлый. У неё сейчас медсестра. В том, что она осталась жива, не твоя заслуга.
Он обдумывал эту последнюю фразу, спеша вверх по ступенькам, — и вот он вошёл в дом. Муж Гвюдбьёрг, симпатичный мужчина, занимавшийся гиревым спортом, с густыми волосами, сидел за столом в гостиной, с таким выражением лица, будто для него всё кончено. По профессии он был адвокат, а дом принадлежал ему. Оухтара охватила жалость к этому человеку; он внезапно понял, каково ему приходится.
Оухтар поспешил вверх по лестнице в детскую. Его дочь была в своей кроватке, и над ней хлопотала молоденькая медсестра, которой он раньше не видел. Комната была просторная, а из окна открывался вид на Рейкьявикское Озеро за стволами рябин. Оухтар осведомился о самочувствии девочки.
— Плохо у неё самочувствие. В лёгких много слизи, я ей помогаю прокашляться. — Медсестра переворачивала Катрин в кроватке то так, то эдак, легонько похлопывая по спине. На щеках девочки, обычно румяных, проглядывала синева. — Я знаю, что когда она задирает ноги, то злится на меня. А сейчас она как пить дать злится. Пожалуйста, подойдите поближе, чтоб она Вас увидела.
Оухтар сделал, что ему велели, и заглянул дочери в глаза. Они были как будто силиконовые. Он не видел в них признаков того, что она его узнала.
— Придётся мне ненадолго снять с тебя маску, — сказала медсестра Катрин. — Приготовься!
Она убрала кислородную маску. Катрин ухватила воздух ртом, когда её перевернули на бок. На её губах выступала желтоватая пена.
Оухтару показалось, что дочь пробыла без маски целую вечность — и из-за этого он подумал об аде. Его дочь в аду. Значит, ад — вот такой.
Медсестра снова надела на лицо девочки кислородную маску, поправила её, а потом сказала:
— Сейчас ей гораздо лучше. На удивление лучше, если честно. Вы с ней когда-то были очень привязаны друг к другу?
— Да мы до сих пор…
— Извините, — ответила медсестра. — Вот ведь брякнула, не подумав! Прошу прощения!
Медсестра покраснела; а когда она сдувала волосы с лица, он заметил, какая она симпатичная.
Вдруг в дверном проёме показалась Гвюдбьёрг. Медсестра бросила на неё взгляд и медленно помотала головой. Гвюдбьёрг исчезла. Оухтар просиял, увидев, что кто-то способен повелевать этой Гвюдбьёрг.
— Возможно, причина такого резкого улучшения её состояния — то, что Вы пришли, — сказала медсестра. Она словно бы захваливала его, и он сконфузился. Он окинул взглядом комнату. Там было полно игрушек, в которые его дочь когда-то была способна играть. Особенно он выделил светло-коричневую белогривую лошадку-качалку на пружинах. Её он купил дочери в подарок на рождество пять лет назад — примерно в то время, когда она занемогла.
— Вы повезёте её в больницу? — спросил он.
— Нет, в этот раз нет. Она же так приободрилась, когда увидела Вас; как я сказала, это просто невероятно.
— Завтра воскресенье, — сказал Оухтар дочери. — Я заберу тебя. Если мама разрешит. — Он остановился, поймав на себе пристальный взгляд медсестры. — Я завтра всё равно приеду, что бы она ни говорила, — добавил он. — Мы не можем ждать целую неделю.
Он подошёл к двери и позвал Гвюдбьёрг:
— Подойди, пожалуйста, пригляди за Катрин!
Оухтар спустился вниз вместе с медсестрой. Это выглядело почти так, будто она защищает его от Гвюдбьёрг, столкнувшейся с ними на лестнице.
— А в нашей стране много детей с таким заболеванием? — услышал он собственный вопрос. Ответ он прекрасно знал и сам, просто ему больше ничего не пришло в голову.
— По-моему, трое, — ответила она.
Когда они спустились на нижний этаж, он сказал мужу, всё ещё сидевшему за столом всё с тем же трагичным выражением лица:
— Вы не могли бы передать Гвюдбьёрг, что завтра я заберу девочку?
Тот кивнул головой, всем своим видом говоря, что больше всего ему хочется, чтоб они все провалились. Он даже не поднялся, чтоб проводить их к выходу.
— А как по-вашему, сколько она протянет? — спросил Оухтар, когда они спускались с крыльца. Водитель «скорой помощи» сидел за рулём и разговаривал по мобильнику — судя по его лицу, о чём-то чрезвычайно срочном. Увидев медсестру, он сделал ей знак поторапливаться.
Ответ на этот вопрос Оухтар тоже знал, и медсестра это подтвердила:
— Дети, стареющие таким образом до срока, обычно долго не живут.
Вдруг ему с невыразимой силой захотелось пригласить её к себе в постель, но, учитывая ситуацию, он устыдился своего желания. Она уже садилась в «скорую помощь», как ему в голову внезапно пришла мысль.
— Завтра я собираюсь поехать с дочерью посмотреть китов, — сказал он. — Вы могли бы составить нам компанию, если у Вас не будет других дел? Мне так будет спокойнее, на случай, если у неё вдруг будет приступ. — Он покраснел и добавил. — Я Вам заплачу, не вопрос.
— Конечно, я бы хотела, — ответила медсестра. — И платить мне не нужно. А у вас есть ручка и бумага, чтоб я могла дать Вам свой номер телефона?
Он извлёк мобильник:
— Просто продиктуйте мне его. — Она продиктовала, и он тотчас вбил цифры в телефон.
— Чуть не забыла, — смутилась медсестра и подала ему руку. — Меня зовут Грьета.
Они распрощались, и Оухтар обернулся и послал ухмылку Гвюдьбёрг, стоящей на лестничной площадке. «Скорая помощь» уехала, а он сел в свою машину.
Машина Оухтара была «газелью». Он держал небольшую мебельную мастерскую и в основном сам занимался обивкой мебели. Задняя часть автомобиля была специально оборудована под инвалидное кресло, чтоб отец и дочь могли ездить вместе. Посмотрев на пустой мешок, он вспомнил, что надо сделать необходимые покупки. Он старался не делать во время своей поездки по городу ненужных крюков. Раньше Гвюдбьёрг постоянно ему об этом напоминала.
Он решил съездить и купить немного чёрного бархата.
Обивку и всё, что было нужно для мастерской, он приобретал у старого оптовика, у которого фирма была на дому. Оптовик носил прозвище «Боксёр» из-за того, что нос у него был приплюснутый: в юности его лягнула лошадь. Он продавал этой мебельной мастерской обивку ещё с тех времён, когда ей заправлял отец Оухтара.
Оухтар припарковал свою «газель» на улице, где жил Боксёр, и подошёл к дому. Тропинка была усыпана листвой. Наступала осень, становилось всё холоднее. Такого наплыва туристов, как летом, уже не было. Надо будет узнать насчёт китового сафари. Для его дочери было интереснее всего на свете выплывать на лодке в залив, где можно было увидеть, как из глубин выныривают гиганты, чтоб пустить фонтан и показать мощный хвост. Это были единственные разы, когда в её глазах светились жизнь и радость.
Когда Оухтар подошёл к дому, он заметил, что Боксёр у себя и занят работой. Он видел лысую голову и широкие плечи на фоне темноты подвала. Боксёр поднял глаза, но не поздоровался. Он не имел привычки здороваться с людьми за окном. Оухтар спустился по лестнице в подвал, вошёл в тёмный коридор и постучал.
— Войдите, — послышался ответ. Оухтар вошёл в офис. — Я сегодня уже закрываюсь, — сказал Боксёр. — Поздновато Вы пришли. Вы что, не знаете, что сегодня суббота? Почему Вы после выходных не зайдёте?
— Потому что я в выходные как раз работать буду, — ответил Оухтар. — Вот почему.
Боксёр поднял удивлённые глаза:
— Вот это новости! Но Вы, кажется, всерьёз. Я не помню ни одного обивщика, который бы работал по выходным, кроме Вашего отца.
— Я уже не тот, — ответил Оухтар. — У меня случилось кое-что.
Боксёр издал презрительное «Пф-ф»:
— И что же Вам надо? Я уже сказал, что закрываюсь.
— Чёрный бархат.
— Чёрный бархат, — повторил Боксёр и уставился на него. — Вас попросили гроб обить?
Оухтар улыбнулся:
— Нет, о таком не просили. И в них обычно обивка красная. А у меня одна старушка захотела, чтоб я ей обтянул диван и кресла чёрным бархатом, вот и весь сказ. Это необычно?
— Ещё как! У меня немного на складе есть. Оно там уже много лет лежит, его никто покупать не хочет. Но, что и говорить, времена меняются.
— Это точно, — согласился Оухтар.
Боксёр достал ключи от гаража, служившего ему складом, и они направились туда. Пока старик возился с замком, он спросил:
— Как Ваша дочь?
— Да как обычно.
Боксёр оставил эту фразу без ответа, а вместо этого вдруг спросил:
— А Вы ещё занимаетесь этим дурацким видом спорта?
— Что? А? Нет-нет, я бросил давно.
— Ну, рад слышать. Ваш папа всё время из-за этого переживал. Боялся, что Вы утонете.
— Но этого же не произошло.
— И как там всё выглядит, в глубинах?
— Совсем как другой мир. Даже про этот забываешь.
Боксёру наконец удалось открыть дверь, так что в разговоре произошёл перерыв. Они вошли в гараж. Он хорошо отапливался, чтоб обивочные материалы не повредила сырость.
— Чёрный бархат, — бормотал Боксёр. — Просто все с ума посходили.
— А я думал, Вы будете рады его сплавить.
— Так я и рад. Вам сколько надо?
— Где-то тридцать квадратных метров.
— Это ужасно много.
— Он входит в моду, — ответил Оухтар. — Я хочу, чтоб у меня был запас.
Боксёр ворочал рулоны, пока наконец не нашёл чёрный бархат. — Он старый, дешёвый, наверно, Вам сгодится.
— Запишите это на мой счёт, — сказал Оухтар. Он помог донести рулон до своей машины.
Приехав домой, он позвонил в «Акционерное общество «Кит». Да, они подтвердили, что назавтра будет поездка. Последняя в этом сезоне.
Воскресенье было ясное, солнечное, несмотря на наступившую очень, с чистым прохладным воздухом вокруг тускловатого диска солнца. Он позвонил медсестре. Она объяснила ему, где живёт. Судя по всему, его звонок обрадовал её. Затем он позвонил Гвюдбьёрг и велел ей ждать его ровно к двум. Прежде чем она начала перечить, он повесил трубку.
Он заехал за Грьетой. В будничной одежде она казалась даже красивее, чем вчера. Она жила в Восточном районе, и по дороге до Рейкьявикского озера они болтали. Ощущение у него было удивительное; он как будто был даже немножко влюблён. Ровно к двум часам они подъехали к дому. Он открыл свою «газель», чтоб вместе с новым мужем Гвюдбьёрг поднять дочь в инвалидном кресле в машину. На дочери была кислородная маска, но несмотря на это, ему казалось, что он слышит её счастливые вздохи. Он подал мужу Гвюдбьёрг руку. Он не слышал, чтоб этот человек сказал хоть слово. Гвюдбьёрг стояла наверху лестницы с видом генерала. Увидев Грьету, она спустилась, чтоб поздороваться с ней.
— Как вы думаете, когда вы вернётесь? — она обратилась к медсестре, чтоб выказать презрение к бывшему мужу.
— Часов в пять, — ответил Оухтар. — В китовом сафари сказали, что поездка займёт по меньшей мере два часа. — Гвюдбьёрг бросила на него быстрый взгляд и кивнула.
Оухтар поехал в порт. Он увидел, что на Эсье1 всё ещё лежит снег, и на миг ему захотелось обратить на это внимание дочери, но он не стал: слишком много выйдет хлопот. К тому же, Грьета ласково заботилась о ребёнке. Она всё больше и больше нравилась ему.
На улице недалеко от порта был магазин, где продавался различный спортивный инвентарь: дробовики и патроны, плавки, водолазные костюмы, футбольные мячи, копья и диски для метания, ботинки на шипах и так далее. Он остановил машину у этого магазина и сказал:
— Мне надо заскочить купить кое-что. Я ненадолго.
Она кивнула. Он посмотрел на свою дочь, сидящую в инвалидном кресле, словно почтенная пожилая дама, довольно взирающая на внука.
Он вошёл в магазин. Знакомый продавец удивлённо поздоровался.
— Ты плавать собрался? — спросил он. — Давненько я тебя не видал. — Он наклонился и выглянул в окно. — А вот и жена. Поздравляю.
— Нет, сегодня нет, — ответил Оухтар. — Но сегодня такая чудесная осенняя погода. Я говорил с ребятами, некоторые из нас на будущей неделе собираются поплавать в открытом море. Поэтому мне нужна баночка жира и новая купальная шапочка, жёлтая, и, пожалуйста, побыстрее. Меня в машине дочка ждёт. И, чтоб ты знал, та женщина — медсестра.
Продавец пробормотал скороговоркой, словно стараясь уйти от разговоров о дочери Оухтара:
— Ну, вы совсем с ума посходили. Вам бы тюленями родиться. — Он подал Оухтару резиновую шапочку, и Оухтар примерил. Она была тесновата, но годилась.
— Нет ничего полезнее для здоровья, чем поплавать в холодном море, — произнёс Оухтар. — Это закаляет и укрепляет. — Он потыкал продавца в плечо.
Очаровательная блондинка, рассматривавшая беговые кроссовки, повернулась к ним и улыбнулась. Продавец пробил покупки и сложил в пакет.
— Ну, передавай привет ребятам. Слишком далеко от берега не заплывай. И берегись косаток. Я серьёзно.
— Косатки на людей не нападают, разве что в бассейне, — высокомерно ответил Оухтар. — Да и водятся они в основном на востоке страны.
— Знаю, — ответил торговец. — Да что с тобой такое? Ты шутки перестал понимать?
— Наверно, — Оухтар слабо улыбнулся. — Я сегодня немного не в себе. Ну, мне пора.
Он поспешил в машину к своим дамам. Его дочка сидела в инвалидном кресле с блаженным видом.
Они поехали в порт. Дотуда было недалеко. Судно для китового сафари стояло, пришвартованное к причалу, и на нём красовалась хорошо видная надпись для туристов. Машина затряслась на рассохшихся досках причала. У сходней женщина в чёрном костюме продавала билеты. Оухтар и Грьета вышли из машины. Оухтар подошёл к машине сзади. Сквозь доски ему была видна маслянисто блестящая чёрная морская вода. Он вскочил в машину, отвязал инвалидное кресло и докатил до дверей. Грьета ухватилась за кресло, и общими усилиями они опустили его на причал. Катрин счастливыми глазами смотрела на солнце в небесах.
Оухтар подвёз инвалидное кресло к кораблю и заплатил женщине в чёрном за билеты.
— Вам помощь потребуется? — спросила она, посмотрев на девочку в кресле-каталке.
Оухтар взглянул на крутые сходни, ведущие на палубу. К ней были прикручены тоненькие досочки, служившие вместо ступенек. Эти сходни не очень подходили для инвалидных кресел, но ему доводилось встречать и похуже.
— Нет, мы справимся, — ответил он.
Он взялся за ручки кресла и пошёл задом наперёд к доскам, а Грьета поддерживала кресло снизу. Когда они взошли на борт, Оухтар задвинул инвалидное кресло на корму. Сезон уже кончался, и пассажиров было немного. Ему было хорошо с Грьетой и Катрин. Почти как будто они были одной семьёй.
— Вы не знаете, о чём я часто молился, — ни с того, ни с сего сказал он.
— Молился? — полюбопытствовала она.
— Ну, «молился», это, наверно, не то слово. Точнее сказать, надеялся на чудо.
— Понимаю, — ответила она.
Он собрался сказать, что, мол, для неё невозможно такое понимать, — но тут завёлся двигатель судна. Сходни убрали, и кораблик рывком отвалил от причала. До китов было всего несколько морских миль. Оухтар прошёл в нос. Грьета покатила за ним инвалидное кресло. Остальные пассажиры посмотрели на них дружелюбно. Поверхность серого осеннего моря была как из стали. Он кивнул пожилой женщине, которая сказала, что она из Америки, точнее, из Феникса, штат Аризона. Она давно мечтала вместе с мужем побывать в Исландии. Она представила Оухтару пожилого мужчину, который стоял с ней рядом. Она сказала, что их поездка превзошла все ожидания, но сама она приехала в первую очередь затем, чтоб посмотреть китов. Она слышала, что в этом заливе они встречаются в изобилии. «Да, — ответил Оухтар, ощутив прилив гордости, словно все эти киты были его собственностью. Он кивнул в сторону дочери и произнёс. — Моя дочка их обожает».
Американка сказала что-то, чего он не услышал, потому что заметил в глазах дочери влагу. Ветерок был холодным. Грьета ничего не заметила, так что он вытер слёзы дочери тыльной стороной ладони. Во взгляде Катрин стало заметно больше жизни. Она знала, что едет смотреть китов. Он поглядел на неё с любовью. Грьета стояла на носу, прикрывая глаза ладонью, хотя солнце светило в спину. Вдруг из репродуктора на капитанском мостике раздалось: «Прямо по курсу киты!»
Шум моторов стал тише, и наконец двигатели вовсе заглушили. Кораблик скользил вблизи от китов, которые фонтанировали, пыхтели и питались у поверхности воды. Им было нипочём, что на них смотрят люди. Уже двадцать лет в стране существовал мораторий на китобойный промысел, а когда политикам однажды взбрело в голову отменить его, они смекнули, что туристы сейчас важнее, так что мораторий продлили.
— На них больше не охотятся, — сказал Оухтар американке, и та довольно кивнула.
Он повернулся к дочери и приподнял её, чтоб ей лучше было видно море. Грьета держала её кислородную маску. Девочка издавала блаженные звуки радости, а косяк китов покашливал, вздыхал и фонтанировал, и всё это сливалось в симфонию, которая длилась долго, но вот снова заработали моторы, и кораблик поплыл по кругу, словно киты были на большом футбольном поле.
Когда всё закончилось, дали полный ход: пришло время направляться к берегу. Оухтар опустил Катрин в инвалидное кресло. Она была просто вне себя от восторга. Грьета смеялась.
— По-моему, сегодня мы увидели немножко того чуда, на которое Вы надеялись, — сказала она.
Оухтар слабо улыбнулся, но промолчал в ответ. Путь до порта почему-то оказался короче, чем плавание к китам.
— There were no killer whales2, — сказала американка. — Я немного разочарована.
— Они одиночки, — объяснил Оухтар. — А то — стадные животные. Они не общаются с другими китами. Они на них нападают. И едят. Они агрессивны и независимы, и в море у них нет врагов. Они обитают во многих местах вокруг Исландии, например, у восточного побережья, примерно в трёх часах езды отсюда, но там китового сафари нет.
— Ох, — сказала американка, посмотрев на него немного странным взглядом, и они распрощались.
Оухтар подождал, пока остальные пассажиры сойдут. Чтоб спустить по сходням инвалидное кресло потребовалось столько же возни, что и в прошлый раз. Затем они подкатили его к машине.
Оухтар подвёз Грьету до дому. Она попрощалась с его дочерью, а потом сказала:
— Вы позвоните? — Она слегка покраснела.
— Да, — ответил он, гордый и смущённый. — Да, непременно. И спасибо, что спросили. Вы не представляете, как это для меня важно, особенно сегодня.
Грьета послала ему удивлённый взгляд, и её лицо оживилось:
— Я рада это слышать и сама этого жду — не дождусь. — Она закрыла дверь, и он проводил её взглядом до дома; её задняя часть была красивой и подтянутой.
Он посмотрел на дочь. Она спала, без сил. Этого и следовало ожидать. Он не повёз её домой, а поехал по проспекту Миклабрёйт за город. Подъехав к перекрёстку, где расходились дороги на восток и на запад, он свернул на проспект Сюдюрландсвег, в восточную сторону. Он ехал три часа, пока постепенно не смеркалось и ландшафт не изменился. Чем дальше он ехал вглубь острова, тем выше становились горы, а скалы со множеством пещер наверху меняли цвет, делались не бурыми, а чёрными, пока солнце медленно приближалось к морю. Начинало темнеть, на небесах виднелись чёрные тучи.
Он заметил гору на берегу, а возле неё утёс. Насколько хватало глаз, взморье было усыпано песком, чёрным как вороново крыло. Оухтар съехал к самой приливной полосе и почувствовал, как тяжело закрутились колёса, когда щербатый асфальт уступил место песку. Он остановил машину у горы, так, чтоб утёс был справа, а спереди дробились волны прибоя. Он выключил двигатель.
Он вышел из машины, открыл заднюю дверь и достал чёрный бархат. Накануне вечером он сшил чехол. Его он накинул на машину и укрыл её. Затем набрал камней, чтоб пригрузить края чехла, достал лопату и нагрёб на край вокруг машины песку, но пока не стал полностью маскировать её заднюю часть. Покончив с этим, он разделся. Плавки он надел под брюки ещё дома. Он достал банку с жиром и нанёс его на всё тело.
Когда он вернулся в машину за дочерью, она уже проснулась. Он подкатил инвалидное кресло к задней двери машины, затем взял девочку в объятья и осторожно положил на песок. Он задумался, не стоит ли раздеть её и натереть жиром, чтоб защитить от холода, но не стал. Передумал он не потому, что увидел её красное пухлое тельце, а потому что хотел поступить так, как будет лучше для неё. Холод умертвит её мгновенно. Он вынул жёлтую купальную шапочку, купленную в магазине у порта, и надел ей на голову, затем достал свою собственную старую чёрную шапочку и надел сам. Затем замаскировал край чехла машины, чтоб под него не задул ветер и не сорвал его. Когда настанет зима, пройдёт много дней или даже недель, прежде чем машина отыщется.
Потом он взял девочку в объятья. Её взгляд ничего не выражал. Он поцеловал её в лоб и вошёл в волны. Затем сделал несколько плавательных движений с дочерью на руках. Солнце было пламенеющим огненным диском у горизонта, и из моря выныривали огни, словно куски расплавленного свинца. Девочка вздрогнула, попав в холодную воду. Потом ему показалось, что она съёжилась и уменьшилась.
Он был хорошим пловцом, привычным к открытому морю, и он плыл на спине, а тем временем постепенно сгущалась темнота, и наконец наступил кромешный мрак. Он понимал, что сейчас она уже давно замёрзла насмерть. Он проплыл так далеко, как хотел, но у него очень устали ноги, и холод начал пробираться под слой жира.
И тут произошло чудо. Прямо перед ним из моря вынырнула косатка. Хотя луна и не светила, ему были видны белое пятно у глаза и большой спинной плавник. Косатка явилась как раз в нужный миг, потому что Оухтар выбился из сил. Он обнял дочь, и они канули во мрак и глубину.
1 Горный массив возле Рейкьявика, видный на противоположной стороне залива из центральных районов города.
2 Косаток не было. (англ.)
Перевод с исландского О. А. Маркеловой
Перевод выполнен по изданию: Ólafur Gunnarsson. Herörin — og fleiri sögur. JPV útgáfa. Reykjavík, 2023.