Оулав Гюннарссон

Оттепель

Hláka

Братья были мастера на все руки и жили случайными заработками. Старший, Торд, был лысым худощавым пятидесятилетним мужиком; его движения говорили о том, что он страдает ревматизмом. Младшему, Йоунасу, приходилось, сколько себя помнил, сносить суровый нрав брата. Он уже отметил своё сороколетие, а его до сих пор называли «младшеньким». Изменить это, судя по всему, было уже невозможно.

Недавно закончилась война, и братья больше не работали для располагавшейся в стране американской армии. Сейчас они ремонтировали дачу возле озера Хавраватн, принадлежащую одному оптовику: во время войны торговцы, занимавшиеся импортом, разбогатели настолько, что теперь могли позволить себе собственные дачи.

Торд по обыкновению взял на себя руководство работами, и теперь стоял за углом дома и прибивал рифлёное железо к дощатой обшивке, которая с восточной стороны была побита непогодой и начала подгнивать. На долю младшего брата досталось рыть канаву — сток для водопровода и канализации. Вода в дом подавалась из родника между моховиной и склоном горы. Гора напоминала конский зуб.

Йоунас уже довольно долго орудовал лопатой и киркой (канава должна была изгибаться вниз по моховине до места, где предполагалось установить цистерну для воды), — как вдруг Торд услышал, что брат зовёт его. Крики не смолкали, и Торд пошёл по террасе за угол. Брат стоял в канаве, а в руке у него был череп. У Торда вырвалось: «Представляешь, что ты натворил!»

— «Что я натворил?» — растерянно повторил за ним Йоунас. — Я тут ни при чём. Копаю себе, и вдруг — раз! — череп на лопате!

Торд выронил молоток на террасу, щелчком сбил пепел с сигареты на землю и приблизился к брату, протягивавшему ему череп.

— Наверняка он древний, — сказал Торд, рассматривая его, — Небось, это череп какого-нибудь викинга, из тех, которые первыми заселяли Исландию. А их же хоронили при полном параде, в доспехах, со щитом и мечом, а ещё коня убивали и клали к ним в курган. А иногда убивали и какую-нибудь рабыню и тоже хоронили с ними, чтобы им на том свете было с кем поразвлечься. Они же были сущие кобели, — произнёс он, глядя в глазницы черепа, и на его лице отразилась зависть и похоть. Йоунасу это напомнило что-то из кино, — но он не мог припомнить, в каком фильме видел такое.

— Ну, и что нам теперь делать? — спросил Йоунас.

— А ты башкой своей подумай хоть раз в жизни, — ответил ему брат. — Что нам, по-твоему, делать?

— Позвонить властям?

Торд осмотрелся вокруг, словно искал кого-нибудь, кто мог бы посмеяться над нелепой фразой.

— Нет, — сказал он, нервно улыбаясь, — таких глупостей мы делать не станем. А знаешь, почему?

Йоунас помотал головой.

— Да потому, дурень ты эдакий, что тогда мы с тобой останемся без работы. Вот позвоним мы властям, понаедут сюда археологи, станут тут копаться, а вся наша работа будет остановлена. А судя по тому, какие у них темпы, нас ещё года два как минимум не подпустят к этому месту… Ну почему всегда я должен всё за нас продумывать!

— Ну ладно. А что нам тогда делать? Отнести этот череп домой?

— Ты что, я эту жуть ни за что домой не возьму! Я же потом глаз не сомкну: будет мне являться по ночам призрак какого-нибудь ненормального викинга… Вот что: отнеси-ка ты этот череп на гору и перезахорони там с почестями; а если выкопаешь ещё какую-нибудь кость, зарой и её там же. А вот если найдёшь монеты или что-нибудь в этом роде — тогда другое дело: тогда немедленно дай знать об этом мне, потому что тогда нам придётся решать, как поступить. — Торд ненадолго задумался. Затем он положил череп в траву и велел Йоунасу вылезти из канавы. А сам спрыгнул вниз и принялся ожесточённо копать, расшвыривая во все стороны землю и камни, будто точно знал, что в том месте его поджидает клад. Повозившись некоторое время, он оставил свои попытки.

Йоунас взял череп и отправился с ним на гору. Там он выбрал хорошее место для погребения под утёсом. Зарыв череп и перекрестив могилу, он сел на кочку и стал смотреть на стынущее озеро. Над вершинами скал летал взад-вперёд поморник. У западной оконечности озера после ухода американской армии ещё осталось несколько бараков, а большую часть её многочисленных пожитков — радиоприёмники, столовые приборы, инструменты и многое другое, — уже давно зарыли в яму. «Жаль. Зря они так», — подумал он. Он кинул взгляд на дачу. Брата нигде не было видно. На ровном поле возле дороги стоял старинный каменный загон для овец. Он снова перевёл взгляд на озеро и вдруг вспомнил историю, которую слышал в детстве от отца.

Каждую осень, в ту пору, когда овец собирали с летних пастбищ, возле загонов у озера сходилось много народу и было веселье. И однажды в это время (в 1912 году, отец запомнил дату, потому что в этом же году затонул «Титаник») в озере утонул человек, решивший пересечь его вплавь на коне. Он переплывал озеро на спор. Другие фермеры предупреждали спорящих, что Хавраватн — горное озеро, и вода в нём слишком холодна для лошади. Но наездник, пьяный и обезумевший от злости, гордыни или чего бы там ни было, вскочил в седло, — в глазах у коня было отчаяние, он как будто умолял о помощи, — и прямо у всех на глазах въехал в воду. Конь и всадник выплыли на середину озера и потонули : скрылись под водой в мгновение ока. Йоунас подумал: интересно, лежат ли ещё на дне озера останки этого коня и его хозяина.

С горы налетел резкий порыв ветра и прокатился по траве по направлению к даче. Когда ветерок пролетал над домом, он перестал быть видимым, но потом снова стал заметен глазу: по дороге закружился маленький вихрь из пыли и камешков. Потом он переместился на озеро: по воде завертелось чёрное пятно, которое становилось всё меньше и меньше и наконец совсем пропало. С Йоунаса слетело оцепенение, когда он услышал, что его зовёт брат.

Он встал и начал спускаться со склона горы. Была суббота, и на душе у него было радостно: накануне он купил себе бутылку, а сегодня вечером собирался на танцы.

Рабочий день кончился, они отнесли инструменты в дом и заперли двери. По пути домой, когда они проезжали мимо озера, Торд вдруг вспомнил отцовскую историю про наездника и принялся рассказывать её брату.

У Йоунаса скулы сводило от скуки: ведь он только что вспоминал про себя ту же самую историю. Он попытался заставить брата замолчать, намекая, что хорошо помнит этот рассказ, — но напрасно. Он принялся размышлять, отчего люди вообще ведут себя так: ты даёшь им понять, что слышал какой-нибудь анекдот раз сто, — а они всё равно мучат тебя, заставляя выслушивать его вновь.

Но Торд прибавил к рассказу новые подробности, которых Йоунас не помнил. Там, мол, всё произошло из-за женщины. Двое пьяных охламонов ухлёстывали за одной и той же дамой, и один из них зашёл так далеко в решении доказать свою удаль, что решился на неслыханный отчаянный поступок: переплыть озеро верхом на коне. «Ну, этот придурок и утонул. А женщина, говорят, была вообще шлюха», — говорил Торд.

— Вот оно как, — пробормотал Йоунас. — Просто диву даёшься: некоторые, чтобы заполучить женщину в постель, просто ни перед чем не останавливаются! — Он уже перестал слушать брата, который всё тянул свою историю, с утомительными подробностями. Он стал думать о купленной накануне бутылке джина. От мысли о крепком джине у него потекли слюнки, — от желания напиться лицо раскраснелось, а глаза стали масляными. А мысли сами собой возвращались к рассказу брата, и он размышлял о том, отчего ему так не везёт с женщинами. Он вовсе не был девственником, отнюдь, просто при встречах с женщинами ему никогда не улыбалась удача. Брат считал, что это из-за его характера. «Внешность-то у тебя ничего себе, но одной внешности мало. Как только ты открываешь рот и начинаешь пороть горячку, — тогда ты показываешь себя в своём истинном виде, — и им только и остаётся сказать: «Спасибо, не надо» и откланяться». Йоунаса внезапно охватили отчаяние и слабость. Если всё это правда — придётся ему век вековать одному.

Братья жили вместе в доме, доставшемся им от родителей. Это был небольшой деревянный домишко, обитый рифлёным железом, красный с чёрной крышей. Йоунас изнывал от желания выпить. Старший брат припарковал свой грузовик у ворот гаража, стоявшего рядом с домом. Верхние петли на воротах с обеих сторон расхлябались, и деревянные створки висели на одной петле, покосившись навстречу друг другу. Сам гараж был заставлен разным хламом. Братья вошли в дом.

С тех пор, как умерла мать, запах в доме был уже не таким, как прежде. Навести чистоту почему-то никогда не удавалось, сколько они ни старались. Когда они вошли в кухню, Торд сказал: «А мама никогда не оставляла грязную посуду». В другие дни недели Йоунас стискивал зубы: ну почему мытьё посуды всегда доставалось ему? — но сегодня его поджидала бутылка джина в коричневом бумажном пакете в глубине шкафа в спальне, — и не стал обижаться на замечание брата. Он заткнул раковину пробкой, открыл кран с горячей водой, а сам пошёл в спальню за бутылкой.

Вернувшись на кухню, он увидел, что Торд уселся за стол и читает газету «Висир». Торд повернулся к нему спиной, а плечи у него задёргались: он был алкоголик со стажем, и хотя он уже не притрагивался к спиртному около десяти лет, за былое пьянство ему до сих пор приходилось расплачиваться такими непроизвольными движениями. Йоунас достал из буфета чистый стакан, налил его до половины и залпом выпил. Джин заструился по его глотке, обжигая всё внутри. В желудке взорвалось что-то горячее — и взрывная волна ударила в голову. Он выключил горячую воду, повернул кран к другому отсеку раковины (она была разделена надвое) и включил холодную. Он приступил к мытью посуды, и пока он наливал себе второй стакан, вода текла. Старший брат листал газету и злобно ворчал, что, мол, водка — яд; но Йоунас не обращал на его слова внимания: настолько он был счастлив. Он разбавил содержимое своего стакана холодной водой: теперь вкус изменился, но послевкусие во рту стало даже сильнее.

Управившись с мытьём посуды, он бросил в кастрюлю сосиски и картошку и зажёг конфорку. Во время готовки он налил себе третий стакан. В этот раз он разбавил не так сильно, и его стало мутить, — но он знал, что это скоро пройдёт. За едой брат сказал ему: «Да, женщина в доме нам бы не помешала».

— А я сейчас как раз поеду в город и там решу этот вопрос, — ответил Йоунас; от ударившего в голову хмеля его тон сделался легкомысленным.

— Ничего у тебя не получится, — сказал Торд, не поднимая глаз от тарелки.

— Да знаю, — ответил Йоунас (выпивка придала ему мужества). — Стоит мне открыть рот, как сразу на свет вылезает этот противный Йоунас Гвюдмундссон.

Когда он убрал со стола после еды и выпил четвёртый стакан — чтоб вкус во рту не исчез, — на душе у него потеплело. Он принял душ, надел свой лучший костюм и отправился в город. Было ещё рано, но скоро должны были открыться бары: и в здании, принадлежавшем Партии Независимости, и в отеле «Борг». С собой у него был разбавленный джин в бутылке из-под «Джонни Уокера». Он прошёл по улице Линдаргата, сел на холме у памятника исландскому первопоселенцу Ингольву Арнарсону и принялся прихлёбывать тепловатую жидкость. Настроение у него сменилось, и теперь он был грустен. Но он по опыту знал, что грусть пройдёт, когда он выпьет ещё. И он вливал в себя всё новые и новые порции спиртного, чтобы не пришлось потом много заказывать в баре. Ведь на те гроши, которые выплачивал ему Торд, нельзя было особенно разгуляться.

Вечер был спокойным, хотя вокруг слышался лишь шум автомобилей и далёкие голоса, зовущие играющих детей. На всём взморье было безветренно, а морская вода в лучах закатного солнца казалась чёрной. К Йоунасу подсела пожилая пара; старуха — беззубая и печальная, и старый пьяница — вонючий и грязный. Он твердил: «Я тебя трахну!», а подвыпившая старуха отвечала: «Вали отсюда!» и «Поговори мне ещё!». Пьянчуга начал клянчить у Йоунаса глоточек; тот отдал ему всё, что оставалось в бутылке и направился в бар. Спускаясь с холма, он слышал, как пара за его спиной ссорится из-за бутылки.

Когда он вошёл в отель «Борг», часы на башне собора показывали половину десятого. На сцене играл джаз-банд, и по сравнению с убогим миром улицы атмосфера в этом месте была чарующей. Он сел за столик и заказал двойной джин. Пока он ждал заказ, он окинул помещение взглядом. Народу в баре было мало. В стельку пьяный толстяк с масляными волосами шатался между столов и таращил на публику глаза из-под очков в толстой чёрной оправе. Несколько молодых людей указывали толстяку на пожилую даму в чёрном, одиноко сидевшую в уголке. Они говорили, что она путалась с американцами.

Джаз-банд играл те же мелодии, что и во время войны, когда в город наводняли американские военные.

Когда Йоунас наконец перестал следить за молодыми людьми и толстяком, он заметил, что напротив него за столик села рыжеволосая, на удивление бледная, женщина. «Ты не против? — спросила она. — Я просто всегда тут сижу».

— Да ради бога, — ответил Йоунас; он помнил совет брата: при женщинах не давать волю языку.

— Не очень-то ты разговорчивый, — произнесла женщина после небольшой паузы. — А кто ты по профессии?

Йоунасу пришло в голову, что выкопанный им череп может послужить подходящей темой для разговора.

И он рассказал ей о том, как нашёл его. Он ждал, что женщина (у неё были голубые глаза, резко контрастировавшие с рыжими волосами) предложит ему рассказать об этой находке властям, — поэтому очень удивился, когда она, едва услыхав о черепе, подала ему идею превратить его в пепельницу.

— Ты ведь пошутила? — сказал он со смехом.

— Вовсе нет. В глазницы очень удобно втыкать сигареты.

— А ты, я вижу, не промах, — ответил он.

— Да что ты об этом знаешь, — и она поставила на стол чёрную дамскую сумочку и вынула оттуда сигарету.

Йоунас позвал официанта и угостил её выпивкой. Себе он заказал ещё один двойной джин, а она попросила двойной ром. У него чесался язык, ему не терпелось поболтать с ней о всяком вздоре, и у него едва хватало сил сдерживаться.

— А ты кем работаешь? — спрашивал он. — Ты замужем? А дети есть?

— Я что, похожа на замужнюю? — отвечала она; было заметно, что ей стало скучно. — Я продавщица в магазине.

Под вечер весь народ вышел из домов; в баре не осталось ни одного свободного столика. Джаз-банд разошёлся вовсю; танцующие пары то и дело натыкались на стол Йоунаса и женщины, так что им приходилось придерживать свои рюмки. — У меня есть сын, ему шесть лет, — сказала женщина.

— Ну, здорово, — ответил он серьёзным тоном. — Детей я люблю. — Он не притворялся. В обществе детей ему действительно становилось весело.

Вскоре к ним подошёл плотник (Йоунас не помнил его по имени, они вместе строили бараки для американской армии). Он взгромоздился на стул рядом с Йоунасом и повесил голову. Затем оживился, обнял Йоунаса за плечи, потрепал его по-приятельски, но ничего не сказал. Затем он бросил взгляд через столик, на рыжеволосую женщину, и тут взгляд у него прояснился, словно её присутствие придало ему сил членораздельно выразить свои мысли: «Рад тебя видеть в обществе одной из самых известных в городе женщин лёгкого поведения! Ну что, милочка, война кончилась, спать больше не с кем: американцы все повыехали, одни исландские деревенщины остались!»

— Что ты несёшь! Она со мной! — осадил его Йоунас. Он вцепился плотнику в плечо и потребовал, чтоб он извинился, — но пьяный в стельку плотник вновь поник головой.

Йоунас посмотрел на женщину. Она зажгла новую сигарету; в её лице ничего не отражалось, но было заметно, что она собиралась встать из-за столика.

— Не уходи, — сказал Йоунас; он поднялся и взял непрошеного гостя под руки; тот нехотя встал, а Йоунас вытолкнул его в толпу танцующих. Затем он снова сел. В лице женщины читалась злость.

— А как зовут твоего сына? — спросил он. Она смягчилась. Кажется, несмотря на всю свою глупость, он всё-таки завоевал её расположение.

— Харальд, — ответила она. — А зачем тебе это знать?

— Я обожаю детей, — сказал он. — Когда у меня есть деньги, я всем соседским ребятишкам покупаю сласти.

Она со скучающим видом замотала головой. Он начинал терять контроль над собой.

Он ещё раз вспомнил, что говорил ему брат: стоит ему открыть рот, — как сразу становится ясно, что он за птица. Поэтому он решил, что лучше молчать. И всё же в глубине души он чувствовал, как в него впиваются острые зубы страха, переходящего в отчаяние.

— Тот человек неправду сказал, — в конце концов произнесла она и роскошным жестом поднесла к губам сигарету. Он не расслышал её из-за гвалта подвыпившей публики и грома джаз-банда. Он подсел к ней, и она повторила свою фразу.

Он начал рассказывать ей об одном своём знакомом, женившемся на женщине, у которой было двое детей от иностранных военных: один сын от англичанина, другой — от американца; она родила его, когда британская армия покинула страну и на её место пришла американская. «А он усыновил этих детей, а сейчас у них ещё родились сын и дочка». К удивлению Йоунаса, когда женщина выслушала эту сентиментальную историю, у неё на глаза навернулись слёзы. «А тебя как зовут?» — спросил он.

— Хильда, — ответила она.

— Как красиво, — сказал он. Хильда и Харальд!

— Давай потанцуем! — предложила она.

— Спасибо, не надо, — ответил он. — Я не умею.

— Да ладно тебе, — ответила она. — Я тебя научу.

Отказываться было бесполезно. Не успел он опомниться, как был уже среди танцующих, отдавливал ей ноги и выставлял себя на всеобщее посмешище. Он обнаружил, что талия у неё тонкая, и почувствовал, насколько хорошо она сложена.

Когда они вернулись за свой столик, там уже сидело две парочки.

— Это наш стол, — сказала Хильда.

— Был ваш, стал наш, — ответил один из молодых людей, а второй и обе девушки уставились на Йоунаса.

— Ну и бог с ним, — сказал Йоунас, потянулся за своими рюмками и попросил девушку, сидящую у стены, передать ему сумочку Хильды, которая стояла на полу.

— Нет, я такого поведения не потерплю, — говорила Хильда. — Они заняли наше место!

— Наплевать, — ответил Йоунас, протягивая руку за сумочкой. — В конце концов, мы развлекаться пришли!

— Нет, не наплевать! — заявила Хильда.

— Давай не будем портить себе вечер из-за этих людей. Хочешь, потанцуем ещё или пойдём в другой бар или кафе. Ну давай, пошли! Не бросай меня. Ты мне так нравишься.

Она медленно помотала головой, а он принялся продираться сквозь толпу, ведя свою подругу впереди себя. Она наткнулась на знакомую и задержалась, чтобы поговорить с ней, а пока они болтали, он забрал в гардеробе их пальто и терпеливо ждал, как и подобает джентльмену, пока она будет готова.

Свежий воздух за дверями отеля взбодрил их; они немного прошли по улице; в голове у него бродил хмель, — но не затемнял рассудка.

— Куда тебе хочется? — спросила она.

— Не знаю, — отвечал он. Он подумал о брате: стоит ли приглашать женщину к себе, когда он дома.

— А давай поедем ко мне, — предложила она. — Посидим, попьём кофе.

— А это идея, — ответил он. Сердце в его груди забилось сильнее.

— А вот как раз такси, — с этими словами она помахала проезжающей машине. Такси остановилось, поджидая их.

Йоунас подошёл к машине и открыл заднюю дверь. Хильда села и назвала шофёру адрес. Она жила на улице Раунаргата. Там у неё была трёхкомнатная квартира в подвальном этаже. Едва они вошли в холл, она приложила палец к губам, зашла в спальню и перенесла своего сына оттуда в гостиную. Йоунас присел на стул на кухне, чтобы разуться, а она вошла и влезла на него верхом, — и они занялись любовью, а через некоторое время ещё занимались любовью в спальне, и ещё третий раз — под утро.

— Выходи, пока ребёнок не проснулся, — будила она его, а когда он снова задремал, рассердилась.

На прощание он поцеловал её в лоб и сказал: «На будущей неделе я приду к тебе в твой магазин».

— Ну да, все так говорят, — ответила она и вытолкнула его вон.

Прохладный ветер с моря нёс с собой запах гниющих водорослей, такой сильный, что по пути домой Йоунасу едва не стало дурно.

Он вынул ключ и постарался войти в дом как можно тише, чтобы не разбудить брата. Но Торд уже давно встал и теперь читал газету «Моргюнбладид».

— Что, похмелье? — спросил он.

— И похмелье, и радость, — ответил Йоунас. Он пропустил ещё стакан и лёг спать, а проснулся ближе к вечеру от запаха еды, которую готовил брат. По воскресеньям у них всегда было на обед что-нибудь вкусное. В этот раз были отбивные. Когда Торд спросил его, куда он ходил, он не стал ни о чём распространяться, просто сказал, что встретил женщину.

Следующие десять дней они продолжали ремонтировать дачу. Йоунас копал канаву и яму под цистерну, но больше никаких останков не обнаружил. Закончив свою работу, он стал помогать брату менять колесо у грузовика: резина сгнила. Хозяин дачи приезжал на той неделе дважды. В первый раз он решил посмотреть, как стены дома обили железом. Работа ему не понравилась. Они прибили гвозди не в ряд, а вразброс, и хозяин посчитал, что всё сделано некачественно. Он сказал: «Я-то думал, что нанял мастера с помощником», — но на самом деле он и сам знал, что это не так. Братья были обычными халтурщиками — зато брали за свою работу меньше, чем профессионалы. Но сейчас Торду нельзя было об этом напоминать. Он повернулся к Йоунасу и прямо перед лицом хозяина заявил, что это, мол, он прибил гвозди криво. На этом он не остановился: «Сколько раз я тебя учил, как надо правильно обшивать дома железом?!»

Йоунас в ответ промолчал. Чтобы представить, что случится, если он попытается защищаться, ему не хватало воображения. Но когда хозяин уехал, терпение у Йоунаса лопнуло: «Зачем ты так говорил? — спросил он. — Ведь мы с тобой оба так прибивали».

— Надо же было на кого-то всё свалить, — ответил Торд. — Иначе он бы нам не заплатил.

На следующий день хозяин привёз ведра с краской. Он был спокойнее, чем прежде. На этой неделе Йоунас не смог встретиться с Хильдой.

В пятницу вечером он набрался мужества и поехал к ней на машине. Увидев его, она очень удивилась — и пригласила его в дом. Мальчик цеплялся за юбку матери, ревновал и даже нашёл предлог, чтоб разреветься.

— Знаешь что, — сказал ему Йоунас. — Я мастер. Хочешь, я смастерю тебе ружьё из лучшего дерева?

— А настоящие ружья не бывают деревянные, — ответил ребёнок.

Но Йоунасу всё же удалось заинтересовать его:

— Я смастерю тебе железное, — сказал он. — Я всё умею: и по дереву работать, и по железу.

Мальчик перестал реветь и цепляться за мать и уставился на Йоунаса: — Правда? — спросил он.

— Правда-правда, — ответил Йоунас.

— Иди лучше поиграй, — велела Хильда сыну.

На следующий вечер Йоунас пригласил её в кино.

— Там шёл фильм об американском солдате, который пришёл домой с войны. Пока бойцы доблестно сражались с немцами и японцами вдали от родины, дома многое изменилось, и невеста солдата всё это время не скучала. Он повёл её на танцы, и кто-то сделал ему намёк на её поведение. Йоунасу фильм напомнил тот самый вечер в отеле «Борг» — только с той разницей, что сам он тогда не врезал по морде тому, кто оскорбил даму. Конец у фильма был счастливый: солдат пригласил девушку домой и познакомил со своей матерью, а потом они обвенчались в местной церкви.

После кино Йоунас с Хильдой зашли в кафе, и Йоунас сказал: «Хочу познакомить тебя с моим братом. Не заглянешь к нам на обед в воскресенье?»

Йоунас, сильно волнуясь, сообщил брату, что в воскресенье на обед заглянет гость.

— Что за гость? — спросил Торд.

Йоунас ответил: — Моя подруга.

— Подруга? — фыркнул Торд, и по его лицу пробежала тень.

Около полудня она пришла в гости с сыном. На ней был роскошный зелёный костюм и чёрная шляпа, на мальчике — матроска. Когда Торд увидел эту женщину, он застыл, как громом поражённый, — Йоунас решил, что это, наверное, от зависти. Мальчик напомнил Йоунасу, что он обещал смастерить ему ружьё, а мать резко одёрнула его.

— Ничего, — сказал Йоунас, — завтра или послезавтра смастерю.

На обед были отбивные в рапсе с вареньем из ревеня и картошка из огорода братьев: он был разбит перед домом на солнечной стороне, и среди него стояла, словно часовой, одинокая рябина. Соседские ребятишки не решались воровать из этого огорода картошку или стебли ревеня. Поговаривали, что тем, кто на них польстится, несдобровать.

Йоунас с удовольствием обнаружил, что Хильда украдкой разглядывает внутреннее убранство их дома. Но он не мог взять в толк, отчего вдруг загрустил брат. Торд ел молча и больше обычного дёргал плечами. Йоунас решил, что Торд просто-напросто завидует ему.

Когда Йоунас поздним вечером отвозил мать с сыном домой, мальчик вновь напомнил ему про ружье.

— Не волнуйся, дружочек, — сказал Йоунас. — Я скоро за него примусь.

Он принялся за него тем же вечером. В гараже у него были верстак и сварка, доставшиеся ему после ухода американских войск; и он сделал из железного лома автомат. Он был в восторге от собственной работы и не сомневался, что мальчик обрадуется игрушке. Когда Йоунас показал ружьё брату, тот лишь фыркнул.

— Где-то я эту женщину уже видел, — сказал Торд.

— Если ты собирался мне сказать, что ребёнок у неё от американского солдата, то я это и без тебя знал, — ответил Йоунас.

— А чего ты хочешь от этой женщины?

— Хочу, чтоб она стала жить со мной, — сказал Йоунас. Старший брат опять помрачнел. Йоунас удивился, что Торд не стал выяснять, где именно они будут жить. Это насторожило его: он хорошо знал своего брата.

Всю следующую неделю они наводили последний лоск в дачном домике. Жена оптовика посадила возле своей дачи деревца, чтобы они заслоняли дом от восточного ветра, — но прок от этих посадок обещал быть ещё очень нескоро.

В среду вечером Йоунас отвёз свой подарок сыну Хильды. Тот пришёл в неописуемый восторг и тотчас выбежал на улицу, чтобы показать ружьё своим приятелям. Йоунас, воспользовавшись моментом, робко намекнул, что хотел бы попросить её помогать братьям по хозяйству. Ведь после того, как умерла мать, в доме пахло уже не так, как надо.

— То есть, ты хочешь, чтоб я жила с тобой?

— Да, — ответил он и с удивлением почувствовал, что его бросило в жар.

Неделю спустя она перебралась к нему с сыном и своими скудными пожитками. Порядочной мебели у неё практически не было, если не считать огромного комода, который занял место у стены в гостиной. Комод был дорог ей как память: он достался ей от бабушки. Остальную мебель она для начала сложила в гараже. Её зарплата увеличила семейный бюджет, да и готовила она замечательно. Мальчик спал в гостиной. Но Торд по вечерам почти всегда торчал дома, и это было очень неудобно. Йоунасу было неловко ложиться в постель с Хильдой, когда Торд был поблизости и мог услышать их. А дружба Йоунаса с мальчиком крепла день ото дня. По выходным они отправлялись на прогулку к порту, и Йоунас покупал им хот-доги. Они всегда проводили воскресенье — свой «сосисочный день» — вдвоём.

В одно из воскресений они обнаружили Хильду за столом в кухне; она была в истерике: дрожала и плакала, волосы взмокли от пота. Мальчик с тревогой следил за тем, что происходит со взрослыми. А когда Йоунас спросил Хильду, что стряслось, она ответила, что Торд к ней приставал. «Хочу уехать», — говорила она.

— Твою старую квартиру уже сдали другим жильцам, — говорил Йоунас. — А мы с тобой к Рождеству поженимся.

— Скажи своему брату, чтоб он больше ко мне не лез, — сказала она.

— Хорошо, — пообещал он.

Она почувствовала его нерешительность.

— Если ты этого не сделаешь, — сказала она, — я уеду и увезу мальчика. Ему на такое смотреть нельзя.

— Я с ним поговорю, — заверил он.

Он попытался поговорить с братом с утра, когда они собирались на работу. Пока они одевались, атмосфера в доме была напряжённой. Хильда не выходила из комнаты до тех пор, пока они не уехали.

— Но она же шлюха! — удивлялся Торд. — У неё же не просто от какого-то одного американца ребёнок, она там со всеми путалась. Потаскуха она, а тебя водит за нос. Даже если я вскочу на неё верхом, — подумаешь, какое дело!

От возмущения Йоунас лишился дара речи. Когда они подъезжали к озеру Хавраватн по асфальтовой дороге, он порадовался про себя, что их работа на этой даче подойдёт к концу как раз к выходным.

— Отстань от неё, или будешь иметь дело со мной, — наконец выдавил он из себя

— С тобой? — переспросил Торд и ухмыльнулся.

Йоунас ничего не ответил. А в обеденный перерыв он забрал ключи от машины. К западу от озера шла уборка покинутой солдатами территории; Йоунас поговорил с начальником и попросил работы. Его тут же приняли. Он пообещал приступить к новым обязанностям в следующий понедельник.

Торд уже раздобыл для них работу в городе, как раз после выходных они должны были начать. Узнав, что Йоунас с ним не поедет, он очень возмутился.

— Да ты спятил! — сказал он. — Ты, что ли, теперь под каблуком у этой американской шлюхи? У тебя больше своей воли нет?

— Не смей её так называть! — погрозил Йоунас.

Под вечер атмосфера в доме стала невыносимой. За едой мальчик не поднимал глаз от стола, а Хильда бросала на братьев полные злости взгляды. Она не захотела сесть за стол и ела стоя. Ночью, когда они ложились спать, сидящая на кровати Хильда показалась Йоунасу похожей на маленькую девочку. Она принимала какие-то таблетки, запивая водой из стакана, — такая одинокая и беззащитная. Глотать ей было трудно.

— Что с тобой, милая? — он коснулся рукой её плеча. Она отшатнулась от его прикосновения.

Он отошёл к окну и стал смотреть на голые ветви деревьев. Пришла осень — как водится, с холодами. Но эти морозы не шли ни в какое сравнение с холодом в отношениях между братьями. Плюс ко всему, Торду не удалось влиться в новый коллектив, и настроение у него стало ещё хуже, чем прежде. Он постоянно ворчал из-за того, как Хильда готовит.

— Как только подыщу квартиру — сразу съеду отсюда, — сказала она Йоунасу как-то вечером, когда они легли спать.

Йоунас повернулся на бок и в отчаянии вперил взгляд в темноту. Морозы крепчали. Даже взморье покрылось льдом.

Продуктовый магазин, где работала Хильда, располагался в противоположной стороне от школы, в которую ходил мальчик, так что отводить его на урок по утрам было обязанностью Йоунаса. Мальчик уже начал называть его «папой».

— Папа, я так переживаю, — сказал он однажды утром, когда они прощались.

— Не переживай, — отвечал Йоунас. Ты такой же сильный, как другие ребята. Ты справишься.

— Да я не об этом, — сказал мальчик. — Я переживаю из-за тебя и мамы.

Йоунас отправился на работу. Он отвоевал у брата машину и на какое-то время обрёл уверенность в себе. Они убирали территорию возле озера: там не должно было остаться ничего, кроме фундаментов от бараков. В тот день им дали совершенно дурацкое задание. После ухода армии осталось невообразимое количество самых разнообразных вещей — к специально вырытым мусорным ямам свозили на грузовиках целые горы ещё пригодной для использования утвари: инструменты, посуду, радиоприёмники, — всё это было бы проще продать или раздарить. Но такого нелепого задания, как сегодняшнее, Йоунас прежде и представить себе не мог: им поручили вывезти около тридцати грузовиков и джипов на лёд посреди замёрзшего озера, оставить их там и дождаться, пока придёт оттепель и лёд растает. Все машины завели и отогнали на середину озера, а ключи отдали начальнику. Это было странное зрелище: множество грузовиков и джипов на льду, а вокруг них метёт позёмка.

Когда Йоунас вечером рассказал об этом, Торд покачал головой: это ж надо пускать такие ценности на ветер! Хильда поддакнула. А мальчик пришёл в такое возбуждение, что не смог заснуть и не успокоился до тех пор, пока Йоунас не пообещал ему, что в следующее воскресенье покажет ему машины.

— А почему мы не можем взять хоть одну машину себе домой? — спросил мальчик, когда они стояли и смотрели на автомобили на льду. — Мы её спрячем в гараже.

— Наверно, мы могли бы взять отсюда какие-нибудь запчасти, — размечтался Йоунас. — Здесь и так уже много чего порастащили. А взять себе целую машину, наверно, не выйдет. Мы на неё никогда номеров не получим: все сразу догадаются, откуда она у нас. Ведь наш город такой маленький.

— Слишком маленький, — ответил мальчик. Йоунас не понял, что он имел в виду, но внутренний голос подсказал ему, что лучше не спрашивать.

Едва они переступили порог, Хильда бросилась к Йоунасу: — Он меня гонит из дома!

— Но дом принадлежит и мне тоже, — ответил Йоунас. — И я хочу, чтоб ты тут жила. — Он бросил взгляд на брата, который сидел на диване и для виду листал газету, — и заметил, что его лицо перекосилось.

Торд поднял глаза и прошипел:

— Хозяйкой здесь была мать. Или ты забыл?!

На ужин была свежая пикша. Когда блюдо с рыбой поставили на стол, Торд положил кусок себе в тарелку и вонзил в неё вилку и нож, — но мясо не отделялось от костей. Хильда так переволновалась, что подала к столу недоваренную рыбу. Возле кости она была совсем сырая. И тут вся злость, которую Торд месяцами копил внутри себя, в одночасье вырвалась наружу. Его худощавое тело поднялось из-за стола, он вцепился в женщину и начал нещадно колотить её. Его рука ходила взад-вперёд, словно кувалда, он вопил: «Я этого не потерплю! Я этого не потерплю!»

Мальчик завопил от страха и схватился за Йоунаса; а тот застыл и смотрел на выходки брата, не в силах шевельнуться. Когда оцепенение наконец слетело с него и он решил вмешаться, брат схватил с вешалки своё пальто и выбежал на улицу, хлопнув дверью.

— А ты просто сидел и смотрел на всё это! — выкрикнула Хильда.

— Я как раз собирался прийти на помощь… — проговорил он. Он переживал за мальчика.

Ребёнок подбежал к матери.

— Мы уезжаем отсюда сейчас же, — сказала она сыну. — Переночую у подруги. Никогда в жизни не встречала такого слабака.

— Я его убью, — тихо произнёс Йоунас.

Она выдавила из себя смешок и начала собирать свою одежду. Вечером она уехала. Когда они выходили из дверей, Йоунас подал мальчику руку на прощание, а мальчик повесил голову.

На следующие дни братья не разговаривали. Между ними был холод, — а на улице тем временем настала оттепель. Озеро вздулось. Но было ещё морозно. Йоунас каждый день заходил в магазин, чтобы поговорить с Хильдой, но она не хотела его слушать.

— А может, мне найти для нас квартиру? — спрашивал он.

— Мы с сыном потеряли к тебе всякое уважение, — отвечала она. Она позвала его с собой в подсобку; он думал, что там она расскажет ему какую-нибудь тайну, но она показала ему следы побоев у себя на плечах.

Братья ещё целую неделю не разговаривали; суббота прошла в глухом молчании. Для Йоунаса это молчание было невыносимым, он рассудил, что терять ему нечего, и сказал: — Когда лёд растает и все машины потонут — вот это будет зрелище!

— Ну, давай завтра сходим посмотреть, — ответил Торд. Ему стало легче от того, что молчание наконец было нарушено. — По радио ночью обещали дождь.

На следующий день они поехали смотреть на машины. Их глазам открылось озеро. Автомобили стояли на его середине, как будто армия бросила их там, отступая после тяжёлого боя.

— Спрячемся от ветра за дачным домиком, — предложил Йоунас. — Оттуда нам всё будет видно. А ветер сегодня с востока, как и всегда в этом месте.

Торд припарковал грузовик возле дачи, братья вышли и стали смотреть на озеро. Они стояли молча. Внезапно Йоунас поднял из кучи досок у стены палку и со всей силы ударил брата по шее. Торд повалился на землю, но не потерял сознание, — и Йоунас ударил его ещё. Йоунас поднял брата на руки — гнев удесятерял его силы, — и потащил на озеро. Лёд ещё не начал трескаться, хотя на нём уже образовались проталины. Он посадил его за руль одного из грузовиков. Затем он достал снотворное, которое Хильда забыла на ночном столике; в банке оставалось три таблетки, он сунул их брату в рот и заставил проглотить, влив ему в глотку водку из бутылки, которая нашлась у него в кармане пальто. Непривычный к снотворному Торд должен был проспать от этой дозы до темноты.

А потом Йоунас уехал в город.

Торд спал, уронив голову на руль. Он не увидел ни первых капель, падающих с неба на капот, ни чёрных дождевых туч, собирающихся над горами на востоке. Настала оттепель, воздух нагрелся, будто летом. Он не увидел, как начал таять лёд, и из-под автомобилей побежали во все стороны трещины.

Тогда тяжесть от действия снотворного прошла, и он увидел сон.

Ему снилось озеро. И он посреди него на коне. До берега было рукой подать. К его удивлению, на берегу стоял покойный отец. При виде него он обрадовался, — он был уверен: в этот раз конь непременно доплывёт.

Перевод с исландского О. А. Маркеловой

Перевод выполнен по изданию: Ólafur Gunnarsson. Meistaraverkið og fleiri sögur. JPV útgáfa. Reykjavík, 2011.

© Tim Stridmann