Жил однажды очень богатый скупец, ютившийся на маленьком хуторе, который он приобрёл в голодный год за бесценок. Он никогда не хотел и не думал жениться, но сожительствовал с экономкой или домашней хозяйкой, какой-то своей дальней родственницей, которая ко всеобщему удивлению могла находиться рядом с ним и терпеть его не хуже, чем он обращался с ней. Однако ходил слух, будто он любил её, хотя и внимательно следил за тем, чтобы она не забеременела от него. Он не держал слуг, кроме одного пастушка и, время от времени, одного работника, и платил им сущие гроши, а сам только копил и собирал деньги, обращая в них всё, что можно, однако больше земель, кроме этого своего единственного маленького хутора, он не покупал, поскольку ему казалось, что он ничего не сможет приобрести по выгодной цене.
Вот так и шло время, пока этому рабу наживы не исполнилось более пятидесяти лет. Тогда опасная болезнь охватила всю страну; явилась она и к этому скопидому, и хотя он, не многих желавший приглашать к себе, менее всего хотел впускать её в дом, она всё же поселилась и у него, а он никоим образом не смог выставить её со своего хутора. Она поразила там всех, однако более всего — его самого, и так уж сталось, что она настолько одолела его, что он тяжело слёг и в конце концов умер («ибо богатые тоже умирают»), но остальные домочадцы выздоровели, хотя и были бедны.
У этого скупца, которого забрала смерть, было двое братьев, нищих и многодетных, они позаботились о его похоронах и теперь очень рассчитывали славно покопаться в куче денег покойного, которая, как все считали достоверным, должна быть немалой, но когда они прошлись по его владениям1, то не нашли ни гроша, а то немногое, что было ценным из домашней утвари, столовой посуды и остального, что было хоть как-то полезно, а также та избушка, где он жил, вместе с домашним скотом, что там остался, — всё это он завещал и оставил своей экономке, которая всегда была рядом с ним, и этого на самом деле было скорее мало, чем много, для вознаграждения за более чем двадцать лет верной службы, и всё же братья потребовали, чтобы она отдала им всё или по крайней мере половину, но она заявила, что ничего не даст, кроме как по суду; некоторое время из-за этого продолжались препирательства, и они уже подумывали о тяжбе.
А теперь рассказ возвращается к тому, что скряга этот был похоронен в своей приходской церкви, которая была приписной, но постоянного священника там не было. В усадьбе при церкви жил бедный семьянин. На следующую ночь после того, как этого служителя мамоны похоронили, он находился на чердаке, и оттуда мог отчётливо, поскольку взошёл молодой месяц, видеть его могилу на кладбище, и получилось так, что бонд бросил туда взгляд. Вдруг он увидел, что из могилы вылетела большая горсть земли, вскоре другая и потом третья, а следом из могилы поднялся одетый в саван человек, оглянулся вокруг и затем пустился бегом по дороге с кладбища и вскоре исчез из виду.
Бонд предположил, что это будет происходить и в другие ночи, и он постоянно наблюдал вскоре после заката одно и то же, и так продолжалось неделю после тех похорон. В это время в церковь принесли и поставили другое тело (уложенное в гроб), и там оно ожидало отпевания в следующее воскресенье. Тут бонду пришло на ум попробовать сыграть с призраком какую-нибудь шутку или проделку, и вечером, когда сгустились сумерки, бонд отправился в церковь, открыл гроб, снял с мертвеца саван, который был, как принято, сплошь белым, и надел его сам, и тот укрыл его до самых пят. Сделав так, он вышел из церкви, когда зашло солнце, и стал перед церковными воротами, словно сплошь белый призрак, прямо напротив того места, где была яма драуга (поскольку не боялся он ни трупов, ни драугов), и когда он простоял так некоторое время, из могилы привычно вылетели три горсти земли, и после последней драуг поднялся во весь рост, осмотрелся, увидел белую фигуру в саване и говорит:
— Зачем ты стоишь там, живой человек?
— Зачем ты хочешь оболгать меня? — спросил хитрец. — Или ты не видишь на мне саван?
Тогда мертвец подскочил к хитрецу, обнюхал его со всех сторон и почуял от него трупный запах.
— Ты, наверное, говоришь правду, что ты мёртв, — сказал тогда драуг. — Но зачем ты стоишь здесь?
— Потому что мне наскучило лежать в гробу здесь в церкви, а мне очень захотелось посмотреть на мои денежки, хоть их и не так много. А зачем ты выбрался из своей могилы?
— Потому что у меня на уме то же, что и у тебя, — сказал драуг.
— Может быть, нам будет по пути, — сказал хитрец.
— Возможно, — сказал мертвец.
— Позволишь мне сперва пойти с тобой? — спросил одетый в саван хитрец.
Тот не стал возражать и сказал, что готов отправляться в путь, и, произнеся это, он пустился бегом, и теперь оказалось, что он настолько быстр, что бонд не смог за ним поспеть, но спустя некоторое время драуг вернулся и весьма сердито заговорил с ним:
— Ты лжёшь мне, проклятый, ты не мёртв, если бы было так, то ты не ходил бы столь медленно.
— Ты опять лжёшь, — сказал тот. — Я поистине мёртв, как и ты.
Тогда призрак вернулся, снова подскочил к нему, обнюхал его всего, опять почуял трупный запах от савана и сказал:
— Думаю, ты говоришь правду, что ты мёртв, но почему тогда ты так чертовски медлителен?
— Ты бы не удивлялся, если бы знал, что стало причиной моей смерти.
— Что же это было? — спросил драуг.
— У меня возникла опухоль в обеих ступнях, — сказал тот, — так что я сильно охромел и под конец уже не мог ни шагу ступить, и поэтому нет дива в том, что я не такой быстроногий, как ты, и не мог бы ты не идти так быстро, чтобы я не терял тебя из виду, ведь целой ночи для тебя будет достаточно, чтобы повозиться с твоими монетами.
Призрак удовлетворился этим объяснением и затем шёл чуточку медленнее, чтобы тот кое-как мог за ним поспеть. Некоторое время они шли вперёд таким образом, пока не прибыли на землю хутора, который принадлежал умершему. Там он направился к какому-то холмику, остановился там, поднял большой ком земли, и под ним оказалось подземелье, и оно было больше чем наполовину наполнено деньгами; призрак залез внутрь и стал забавляться с монетами, а временами он катался и ползал по ним, и один раз он сказал другому:
— Жаль, что мне не удалось прожить достаточно, чтобы наполнить это подземелье доверху, поскольку это была моя цель и намерение, но всё же можно наслаждаться и этим, хотя его не станет больше, чем есть.
И вот он звенел там монетами, пока ночь не подошла к концу; тогда тот другой спросил у призрака, не кажется ли ему, что пора возвращаться домой, и хотя времени уже недостаточно, чтобы они посмотрели на его деньги в эту ночь, это вполне может подождать до следующих ночей, да и всё равно их у него не так уж много по сравнению с тем, что собрал тот:
— А ещё я хочу попросить тебя, пока ты идёшь обратно в свою могилу, чтобы ты научил меня как нужно подниматься из своей ямы так же, как это делаешь ты.
— Это не так легко, — сказал драуг, — ибо те три горсти земли, которые священник бросает на гроб, ужасно тяжелы, но когда их убрать, то всё остальное, считай, сделано.
Когда они побеседовали немного об этом, то вернулись на кладбище. И тогда живой говорит:
— А теперь не мог бы ты спуститься в свою могилу и обустроиться, как обычно, и затем покажи мне, как ты поднимаешься из своей могилы.
Тот так и сделал, и когда он улёгся в свой гроб, и вся земля вернулась на прежнее место, так что нельзя было увидеть никаких следов её недавнего извлечения, тогда живой установил на могиле три крепких креста: над головой, в ногах и посередине. Затем он подождал некоторое время у могилы, но горсти земли из неё не полетели, да и рассвет уже забрезжил; тогда бонд пошёл в церковь, снял с себя саван, надел его на умершего, сделал всё, как было раньше, и наконец закрыл гроб.
На следующий вечер он опять не спал и после заката бдел и внимательно наблюдал, не увидит ли он уже привычно восстающего мертвеца, но не заметил ничего необычного, земля из могилы не вылетала. На протяжении трёх ночей он так и не видел, чтобы кто-либо поднимался из могилы, и теперь ему стало понятно, что это из-за крестов. И вот, в один погожий день он отправился искать холм, в котором побывал той ночью, и ему удалось найти его благодаря тому, что он воткнул нож в ком земли, который служил люком. Он вытащил его и обнаружил там всё то же самое, что видел той ночью. Однако он не взял оттуда ни монетки, а ушёл, оставив всё нетронутым.
Затем он позвал к себе братьев умершего скряги и спросил их, что они дадут ему за то, что он укажет им, где спрятаны в земле деньги их покойного родственника. Они ответили, что отдали бы ему половину, но он сказал, что довольствовался бы одной третьей, как если бы он был их третьим братом, имеющим право на наследство, и они с большой радостью пообещали это, и ещё он выставил условием, чтобы они без волокиты оставили экономке их брата хутор, который покойный подарил ей, и остальное, что было там в доме, и на это они тоже радостно согласились. Сказав так, он отвёл их к холму с деньгами, открыл люк, и тогда они увидели там больше денег, чем когда-либо могли надеяться; они сердечно поблагодарили его за столь величайшую помощь, которую он им оказал, а затем он рассказал им всю историю, как ему удалось найти деньги, и их очень поразила его отвага и находчивость в этом деле, и позднее все они стали очень знаменитыми богачами и счастливцами — и так заканчивается этот рассказ.
1 að ganga um polutur hans — иных случаев употребления слова poluta в корпусе современного исландского языка обнаружить не удалось. Судя по всему, оно связано с древнеисландским pólút(a), pólóta: в нескольких источниках так называют дворец византийского императора, причём слово всегда употребляется во множественном числе, как и в данном случае. Происходит от ср.-греч. παλάτιον ← лат. palātium, но судя по изменению гласных, можно предположить заимствование не напрямую, а из славянских языков: ст.-слав. полата (ср. тж. совр. болг. полата, диал. пулата). В «Саге о Харальде Суровом» (гл. 16) упоминается следующий интересный обычай (который называется pólúta- или pólótasvarf): когда византийский император умирал, его варяжская дружина имела право обойти все его палаты и забрать себе любые сокровища умершего. Таким образом, очевидно, что автор данного текста, используя здесь столь экзотическое выражение ganga um polutur, проводит параллель между действиями братьев по отношению к богатствам усопшего родича и древним обычаем варягов-вэрингов. Кроме того, из этого факта следует, что история эта могла быть либо полностью сочинена, либо художественно обработана человеком образованным. В выходных данных указано лишь, что текст взят из рукописи священника Йоуна Ингьяльдссона (07.06.1800–12.10.1876).
© Тимофей Ермолаев, перевод с исландского
Редакция перевода и примечания: Speculatorius